Производственное совещание Петр Петрович устроил в зале ожидания – а для Шумилова в "зале разочарований". Были все, кому и полагалось быть от нашего участка цеха, но пришли еще и ребята из "кабэ". И Петя-Петушок – я сразу это заметил – именно на них косился опасливо.
Проступок Шумилова был ясен и раньше, но Теплякова все-таки вкратце изложила его. В заключение потребовала разобрать этот случай, строго осудить Шумилова.
Я уже думал, что все будет, как обычно на подобных собраниях: авария вовремя замечена, вовремя устранена, вовремя установлен виновник. Оставалось поговорить по этому поводу да поставить "птичку". Возможно, так и получилось бы, не будь очерка Татьяны. И результат тоже был бы, да он, собственно, и был уже достигнут, потому что поведение Шумилова, отношение к нему самому всех других уже изменилось. Но каждый из нас, сидящих тогда в конторке, так и чувствовал, мне кажется, иронически-насмешливый тон очерка, помнил о нем. А тут еще присутствие ребят из "кабэ"!… И рыжий парень, который привел тогда Татьяну, и Миша Воробьев, не говоря уже про дядю Федю, Вить-Витя и Филю с Борисовым, даже Игнат Прохорыч, даже Белеядряс – все они, выступая, пользовались словами и даже целыми выражениями из очерка Татьяны. Я сидел рядом с ней, мы держались за руки, как обычно, и вдруг поймал себя на том, что откровенно и радостно улыбаюсь. Петя-Петушок буквально места себе не находил, и грудь у него уже не была колесом, и вообще сник он! Шепнул в самое ухо Татьяне:
– А ты похлеще, чем я, залезла на сосну: для всех залезла!
С живым нетерпением я ждал, как отреагирует Шумилов. А он вдруг вскочил, повертел туда-сюда своими сникшими усами и – вылетел за дверь: устроил. из нас всех заключительную сцену "Ревизора".
12
Ожидали мы с Татьяной человек четырнадцать, поэтому на подготовку вечера ушла половина моей зарплаты. К круглому столу в комнате родителей Татьяны приставили еще столик из кухни, накрыли их вместе белой скатертью. Стульев надо было шестнадцать, а в наличии их вместе с табуретками из кухни оказалось четырнадцать, поэтому за двумя сходили к соседям. Пожилая соседка любезно дала стулья.
– Свадебку играем, Танюша?
– Еще не знаю.
Не успели все приготовить, как раздался первый звонок. Татьяна побежала открывать двери.
– Входите-входите, пара дорогая! – послышался радостно-приветливый голос Татьяны из прихожей.
Пришел Ермаков с женой. В руках у Белендряса был какой-то пакет, перевязанный алой лентой, наверху был даже сделан пышный бант.
– Принимай подарочек, молодожен! – прогудел Белендряс, протягивая мне пакет.
Я взял, с удивлением увидел, как жена его Екатерина Евгеньевна, такая же высокая и. могучая, как и сам Ермаков, обнимает, целует и поздравляет Татьяну. Понял, что они пришли на свадьбу, а не просто по поводу ухода Татьяны в газету.
И Федор Кузьмич, то есть дядя Федя, с Клавдией Георгиевной тоже были нарядными, подарили нам красивый самовар.
– По старинке – основа семейного счастья! – пояснил дядя Федя. Он смотрел очень серьезно и доброжелательно.
– Я хотела, правда, электрический, но из него – чай совсем другой! – как-то очень мягко, просто и хорошо пояснила Клавдия Георгиевна.
Борисов и Филя явились со своими девушками, и все четверо были такими нарядными, точно свадьба не наша с Татьяной, а их. Девушки хоть и видели Татьяну впервые, но горячо расцеловали ее. Я уж испугался, как бы они и меня не стали целовать, – обошлось, слава богу, рукопожатием. А Филя неизвестно откуда "достал" рубашку в целлофановом пакете для меня и коробку с духами для Татьяны. А еще у них оказался портативный магнитофон. Одна из девушек сказала:
– Записи – самые модерные!
Потом возник некоторый перерыв. Гости ушли в комнаты, разговаривали там, смеялись, Филя включил магнитофон. А Екатерина Евгеньевна и Клавдия Георгиевна возились на кухне, завершая приготовления. Мы с Татьяной молча стояли в прихожей. И так было радостно, что наши заводские устроили нам с Татьяной свадьбу, что даже слова у нас не выговаривались. Только держались за руки, смотрели друг на друга и смеялись тихонько.
Евдоким Терентьевич Веселов пришел один, и одет он был как обычно в редакции. Расцеловал сначала Татьяну, а потом и меня. Я только вздохнул: наверно, у журналистов это принято вот так целоваться. А почему же он один, не женат, что ли?
Пришли Вить-Вить с Зиной. Она обняла Татьяну, меня, пошла в комнаты. Вить-Вить улыбнулся Татьяне, крепко пожал мне руку, глядя в глаза.
– Иван! – сказала Татьяна, когда Пастухов ушел из прихожей; я посмотрел на нее; лицо у нее было такое счастливое! – Иван! Я сейчас заплачу! До чего же здорово все к нам с тобой относятся! А?! Ведь свадьбу нам сделали!
– Таня! – позвала из кухни Зина. – У тебя белое платье есть?
– Хоть какое! – сказала Екатерина Евгеньевна.
– И ты, Иван, галстук надень! – поддержала их Клавдия Георгиевна.
Двери на лестницу были раскрыты, и в них появились Мария Александровна и Игнат Прохорыч. Поздравили нас с Татьяной, вручили подарки, мы положили их на столик в прихожей. Подарки на нем громоздились горой.
– Ну-ну! – сказала Татьяна, беря меня за руку. – Держи хвост пистолетом, Иванушка!
– Постараюсь, Татьянушка!
– За стол, за стол, гости дорогие! – весело и торжественно приглашала Клавдия Георгиевна. – А где же наши молодые?
– Мо-ло-дые! – прогудел Белендряс.
И мы с Татьяной, держась за руки, вошли в комнату.
нас усадили во главе стола. Ни я, ни Татьяна не могли поднять глаз.
Первым с бокалом в руках встал дядя Федя, все замолчали.
– Ну, молодые! – сказал дядя Федя, ласково глядя на нас с Татьяной. – Позвольте от старшего поколения, так сказать, искренне поздравит вас с началом цингой семейной жизни! Мы все, – он обвел глазами стол, – уверены, что вы проживете ее хорошо и складно. – Он замолчал на секунду, проговорил уже медленно: – И хорошо, что после школы вы пришли прямо на завод, вон Иван еще и в институт поступил, работает и учится. И Таня, кажется, нашла себя или находит. Ну, обо всем этом, – и посмотрел на Веселова, – лучше меня Евдоким Терентьевич скажет, я же нот что хочу сказать. Работаю я на заводе сорок четвертый год, народу перевидал разного – видимо-невидимо, и молодежи в том числе. И вот что мне, старому человеку, особенно приятно… Все в жизни уравновешено, вот как стрела экскаватора. И сладкое и горькое, и работа с отдыхом. Хочешь ты сам того или не хочешь, но уравновешено. И если ты употребляешь сладкого не в меру и сам не хочешь расплачиваться за него, то кто-то неизбежно платит за тебя: жена, отец, даже дети. И вот что, ребятки, мне приятно: у вас уравновешена отдача-получение в жизни! Даже, не боюсь вас перехвалить, но мне иногда кажется, что и и кредит жизни вы сейчас даете! Ну да в молодости так и должно быть! – Приостановился, закончил торжественно: – Поздравляем вас, дорогие наши!
Все встали, и мы с Татьяной. Он чокнулся сначала с нами, потом со всеми. Зина тотчас крикнула:
– Горько!…
Ее поддержали девушки Борисова и Фили, мы с Татьяной поцеловались. От смущения и растерянности я попал губами ей в ухо, Татьяна была совершенно багровой. А когда все сели, стали закусывать и сразу же сделалось шумно, я разглядел, что на столе много такого, чего мы с Татьяной даже не покупали! Значит, гости принесли.
И еще одно меня удивило: в собственном доме мы с Татьяной оказались на положении гостей, роль хозяйки выполняла Клавдия Георгиевна, а подручными у нее были Екатерина Евгеньевна и Зина, очень нарядная и красивая. Клавдия Георгиевна зорко следила, у кого и как обстоит дело с закусками на тарелках, а Екатерина Евгеньевна и Зина мгновенно понимали ее взгляды, накладывали гостям и того, и этого.
Игнат Прохорыч встал с бокалом в руке, сказал сначала Веселову:
– Хоть и вам, Евдоким Терентьевич, передал эстафетную палочку Федор Кузьмич, но уж позвольте мне сказать. – Веселов закивал: "Конечно, конечно, прошу!" – В театральных программках пишут: "Действующие лица и исполнители". Действующие лица бывают разными, это уж зависит от таланта драматурга, некоторые пьесы и по сто лет живут, учат зрителей. Задача исполнителя, то есть артиста, как можно полнее приблизиться к замыслу драматурга, перевоплотиться в "действующее лицо". А иногда – в чем-то и дополнить автора. Так, Таня?… – улыбнулся ей; она побагровела еще сильнее, кивнула согласно. – Я уверен, молодые люди, что вы и в дальнейшей жизни не просто будете лучше или хуже исполнять свои обязанности, а будете жить ими! – И протянул нам с Татьяной бокал: – Чокнемся, действующие лица!
Мы чокнулись, а за столом все было как-то сосредоточенно-тихо. Я только боялся, как бы Зина не крикнула опять свое "горько".
– Да-а-а!… – выговорил Веселов, закусывая и поглядывая на Игната Прохорыча восхищенно и почтительно.
– Помнишь "Комедиантов" Грэма Грина? – шепнули мне Татьяна.
Я помнил, конечно. Помнил даже, как мать героя, от лица которого ведется рассказ, перед самой смертью сказала ему: "А какую роль ты сейчас играешь, сынок?…" И это были ее последние слова. Но Игнат Прохорыч говорил не об этом: его мысль, как мне представлялось, была глубже и серьезнее! Человек не "роль" должен играть – даже хорошую, – а жить по-настоящему. Покосился на Татьяну, на Веселова: оба они по-прежнему с почтительным восхищением смотрели на Игната Прохорыча.
Клавдия Георгиевна, совсем как мама, распоряжалась за столом. Белендряс очень ласково поглядывал па Екатерину Евгеньевну. И она, я видел, замечала каждый взгляд, каждую улыбку мужа. Заботливо следила за тарелками других, помогала Клавдии Георгиевне. И Ермаков, и жена его – оба громадные, спокойно-молчаливые, уже при одном взгляде на них возникало ощущение надежности жизни. Когда Белендряс рядом, тебе спокойнее и увереннее, хотя даже в этот момент и тяжеловес у тебя буквально над головой висит. С ним, окажись даже на войне, в окопе, и танки на тебя идут, все равно будет не страшно! И сам ты не убежишь, чувствуя его плечи, и тащить он тебя будет, если ранят, хоть сто верст.
Я так задумался, что даже не слышал толком тост Веселова: Татьяна чуть толкнула меня локтем, я встал, держа рюмку, чокнулся с ним. И, только увидев его лицо, глаза, вспомнил: Веселов говорил умно и весело, доброжелательно и почему-то слегка грустно. И вот еще что порадовало меня: за столом сидели разные люди, девушек Борисова и Фили я вообще до этого не видел, а со всеми сидящими чувствовал себя по-родному просто. И снова подумал: какая же хорошая семья – эти Ермаковы! Действительно "пара дорогая": двое – как один. И у дяди Феди с Клавдией Георгиевной такая же семья, и у Игната Прохорыча с Марией Александровной, хотя и по-прежнему чуть смущается она, поглядывает искоса и влюбленно на мужа. А тот сидит за столом, большой и умный, красивый и сильный, улыбается слегка ей в ответ… Вот и у нас с Татьяной должно быть точно так же. Должно и будет!
Вить-Вить встал, держа рюмку, посмотрел на меня, на Татьяну.
– А я хочу предложить тост за Валентину Ивановну!… Когда-то, давным-давно, месяца три назад, Иван сказал мне: "Семья – это все-таки двое…" Помню-помню твое глубокомысленное замечание, и у меня память есть, не только у тебя. Валентины Ивановны хватало не только вот на Ивана, но и на нашу семью хватало Валентины Ивановны! Прошу всех почтить ее память… – Все встали, а он сказал еще: – Федор Кузьмич говорил о равновесии получения-отдачи, сказал, что ребята и в кредит жизни сейчас уже дают. Вот я и предлагаю – за Валентину Ивановну, за щедрость отдачи! – чокнулся сначала с Зиной, а потом и со всеми.
Так мне радостно было, что из всех других тостов я как-то почти ничего не запомнил. Девушки целовали нас с Татьяной, Филя непрерывно "снимал" что-нибудь с наших плеч, а Борисов включил магнитофон.
Я дождался, пока отгремит музыка, поглядел на Татьяну, встал:
– Спасибо вам большое, что пришли, что оказалась у нас с Татьяной… настоящая свадьба! Спасибо за ваши слова, за память о маме… Перехвалили вы нас, конечно, насчет кредита жизни… Ну, у нас с Татьяной еще время впереди есть, отработаем ваш аванс! – и ничего я больше сказать не мог.
– Вот молодцы, что пришли! – неожиданно услышал я веселый голос Татьяны из прихожей; когда же она вышла из комнаты?
Посмотрел на всех, они будто не слышали слов Татьяны, разговаривали и смеялись. Встал потихоньку, пошел в прихожую. Там раздевались Лена, Венка, Гусь с Лямкой. Как же они-то узнали про свадьбу?…
– Поздравляю тебя, Иванушка! – просто сказала Лена и даже не поморщилась, привстала на цыпочки, чмокнула меня в щеку.
Глаза у Венки были совсем черными, как тугие выпуклые сливы. Он молча и крепко пожал мне руку, засмеялся, пошел в комнату. Аннушка по-прежнему была "Царевной-Лямкой", веселой, беззаботной и красивой. Поцеловала меня, глянула на Кешку:
– А мы с тобой, Гусек, уж пир на весь мир закатим, да?…
Гусь кивнул ей. Так и чувствовалась в нем солидная степенность. По-своему рассудительно спросил:
– Молодая молодому сюрприз устроила? Татьяна позвонила нам, пригласила, вот мы и пришли.
– Ну, спасибо, Кешка, спасибо!
За столом потеснились, Татьяна представила наших одноклассников. Кое-кто, я видел, узнал их, хотя и давным-давно мы были на практике на заводе. Ребята уселись. Клавдия Георгиевна тотчас стала накладывать на их тарелки еду, Екатерина Евгеньевна и Зина помогали ей. Вить-Вить наливал ребятам в рюмки вино.
Сначала ребята выпили за нас с Татьяной, потом – за маму, это уже был тост Гуся и Лены. И я слышал, как хорошо, спокойно и чуть грустно вспоминали Игнат Прохорыч и Мария Александровна свою молодость. И мне тоже было печально, и так жалко, что мамы нет сейчас с нами!
Опомнился только, когда услышал голос Аннушки:
– Танцевать! Танцевать! – Она схватила девушек Фили и Борисова за руки, потащила в нашу с Татьяной комнату.
"Идите и вы с Таней, идите!" – кивнула мне Клавдия Георгиевна.
Я послушно взял Татьяну за руку, и мы тоже стали танцевать. Впервые в жизни мы с ней танцевали! Ведь на школьных вечерах я никак не мог решиться пригласить ее, хоть мне всегда и хотелось этого. Теперь я знаю, что и ей хотелось тогда, чтобы я пригласил ее…
Вот оно какое, оказывается, – счастье!
13
Иногда, выходя с Татьяной после смены с завода, мы стали замечать, что Венкина, точнее – Павла Павловича, "Волга" стоит неподалеку от проходной. И сам Венка – за рулем. Заинтересовало меня, почему Венкина машина стала попадаться на нашем пути.
Татьяне почему-то надо было обязательно пройти мимо его машины, любезнейшим образом поздороваться с Венкой. Сначала он тоже здоровался, кивал и мне. Потом стал предлагать подвезти нас с Татьяной домой. Она каждый раз отказывалась, но при этом как-то странно поглядывала на меня… На лекциях Лямина почему-то вспоминалось мне, что Татьяна давным-давно вместе с Венкой готовилась к вступительным экзаменам на даче Дмитриевых.
И однажды, вернувшись из института, я застал Татьяну дружески беседующей с Венкой по телефону. Помыл руки, сел в кухне ужинать. Трубка телефона у Соломиных на длинном проводе, поэтому Татьяна отошла от аппарата, встала в дверях кухни и, разговаривая, следила за моей реакцией. Я даже отодвинул тарелку с едой, закурил. Курить я начал в день похорон мамы. Получилось это как-то незаметно, почти непроизвольно. Просто оказалось вдруг, что я курю, будто курил и раньше. Вежливо распрощавшись с Венкой, Татьяна положила трубку, снова пришла на кухню.
– Интересное представление у нынешней молодежи о супружеской верности!
– Ну, так вот слушай, Отелло, мавр венецианский!… У Дмитриевых что-то случилось, с Венкой случилось, и что-то не совсем красивое. Сначала позвонила Венкина мама Лукерья Петровна, даже плакала, все спрашивала, нельзя ли Вениамину устроиться к нам на завод. И я сказала, что мое место ученика в нашей бригаде свободно.
– А из-за чего она все-таки плакала? – И тут же представил ее плачущее лицо; не впервые ей приходится из-за сыночка плакать.
– Так и не сказала, дала Венке трубку. – Татьяна чуть улыбнулась. – Побеседовала я с Веночкой… Потом трубку взял у него Павел Павлович.
– А он – что?
– Я в двух словах обрисовала Павлу Павловичу обстановку на нашем заводе, и он решил, что Вениамину следует все-таки сначала поработать. Ну, а заключительный этап нашей беседы вы слышали, уважаемый!
Я вместе с Венкой ходил в отдел кадров завода, потом – и тоже вместе с ним – разговаривал в цеху со всеми, кого это касалось. Но происшествие, о котором умолчали и родители Вениамина, и сам он, по-прежнему оставалось неясным, И вот мы с ним встретились в рабочей обстановке цеха. Сначала я даже замигал от растерянности, увидев Венку в робе. Она сидела на нем как-то нескладно, и черный ежик на голове топорщился чересчур франтовато. Протянул ому руку первым. И он – ничего, пожал ее. Вить-Вить сказал:
– Ну что ж, Вениамин, поступай под начало своего отца крестного, – и кивнул на меня.
Катя-маленькая уже подавала к нам тележку, а рядом с ней, как обычно, шел Петя-Петушок. Тут я, на минутку позабыв про Венку, представил себе такую сцену: Шумилов угощает всех папиросами, и только собирается сказать: "А этот дылда почему не курит?!", – как я тут же и беру у него папиросу, закуриваю. Но Шумилов уже не угощал нас папиросами, сдавая нам тележку, и не занимал нас своими байками, посмотрел на Венку, покосился на меня:
– Опять его протеже?
Все молчали, тогда он добавил:
– А еще одно место в редакции есть? Или, может, на склад новенького сдадите?
Я посмотрел на Венку, вздохнул: откровенно говоря, сильно боялся, как бы Петя-Петушок и на этот раз не оказался прав! Кое-какие основания для такого рода опасений у меня уже были, я ведь с Веночкой с первого класса учился.
Я кивнул Венке, приглашая последовать за мной, полез в тележку. Лицо у Венки было снисходительно-равнодушным. Я показывал и показывал ему, что именно и как надо проверять в проводке. Рассказал, перекрикивая шум цеха, об устройстве тележки вообще, о назначении отдельных частей ее, о предстоящем монтаже поворотной части экскаватора. Надеялся заинтересовать, уж очень мне было противно снисходительно-насмешливое выражение его лица. Ведь и другие из нашей бригады могут понять, как Венка относится к работе, а их уж обижать у Венки не было никакого права!
Потом Катя-маленькая подала нам поворотную часть экскаватора, а с ней, тоже как обычно, пришли Игнат Прохорыч и дядя Федя. Последний кивнул Вить-Витю: "Все в порядке!" Теперь, кстати сказать, всегда в порядке было и с ходовой тележкой у Шумилова. Игнат Прохорыч пожал нам всем руки, приветливо улыбнулся Венке. И Венка улыбнулся ему в ответ. И немножко удивился, когда и где успел так перемазаться Венка: новенькая роба, руки, лицо – все было густо замазано в масле и железных опилках. Никто из нас даже к концу смены не выглядит таким трубочистом; И все видели это, конечно, но даже Катя-маленькая не крикнула с крана: "А откуда этот чертик?"
Монтаж поворотной части на ходовую тележку – операция трудоемкая и ответственная, но по-своему увлекательная, у Венки даже появился интерес в глазах.