А тем временем в Москве сотрудники газеты "Советский спорт" передавали из рук в руки телеграмму: "Шелеховцы - инициаторы движения "Один плюс два" свое обязательство выполнили. Была тысяча спортсменов, стало три тысячи".
...В Шелехов на комсомольское собрание, посвященное развитию физкультуры и спорта, прибыл Затуренко.
Сначала все шло гладко. А потом...
- Лгать всегда плохо! Нет у нас трех тысяч. Стыдно! - воскликнул Клим Зыков. - Совесть - категория в любом деле сугубо необходимая. В данном случае мы как-то сумели обойтись без нее, - и Клим со злобной иронией потряс многотиражкой "За алюминий". - В заблуждение ввели и редакцию и людей взбудоражили!
- Зря ты это, Дмитрий, - поднялся Григорий. - Зря! И непохоже на тебя это, и радости не доставит нам. Нет, я против такой работы, против приписок.
Взмыл над столом гневный Зиновий:
- Что вы тут говорите, товарищ Уралов? Надо смотреть в корень дела! Надо гордиться идеей. Так резко выступать против Царева, значит заведомо угробить дело. Неужели вы не понимаете: сейчас важно, чтобы наша инициатива нашла отклик по всей стране. А пока к нам приедут перенимать опыт, шелеховцы дадут три тысячи и перекроют эту цифру. Ведь вы по спорту - лучшие в области. И просто обидно за ту демагогическую болтовню, которую развели тут, как это ни странно, члены комитета комсомола.
В зале никто не шевельнулся.
На трибуну больше никто не вышел, но Затуренко физически ощущал: с ним не согласны, более того - люди настроены враждебно. Секретарь райкома провел не один бой. Всегда удавалось сломить сопротивление, доказать свою правоту, даже если она кому-то казалась сомнительной. А здесь... Он встал.
- Товарищи! Завтра Царев с корреспондентом и с двумя спортсменами улетают в Москву, чтобы рассказать о начинании шелеховцев. Нам не простят, что мы так опрометчиво выскочили с этой идеей, а теперь - в кусты.
- Мы за эту идею двумя руками голосуем. Положение со спортом улучшилось, - подтвердил Григорий. - Улучшилось, но не настолько, чтобы мы могли рапортовать о ее осуществлении. А замах тут на всю страну.
- Нас этот рапорт подхлестнет, - прервал его Зиновий. - Мы потом будем расти еще скорей. Обязательства - стимул роста.
- Я против липы! - наступал Григорий.
- Товарищи! - снова овладел вниманием Затуренко. Он выдержал эффектную паузу и вдруг миролюбиво, примиряюще, словно один на один с близким другом, заговорил: - Товарищи, зачем спорить? Разве райком вам плохого желает? Что нам делить? Надо, чтобы честь нашей организации не пострадала, - и сел.
На другой день Дмитрий Царев с двумя рекордсменами все-таки улетел в Москву.
Шелеховцы расположились в гостинице "Москва". Их день был отдан во власть известности: вот они вступают в заповедную тишину студии Дома звукозаписи. Их усаживают перед микрофоном в теплой, немного душной таинственной аппаратной. Зажигается табло: "Идет запись". Вот в своем номере в гостинице Дмитрий с недоверием смотрит на динамик, из которого раздается знакомый и незнакомый голос человека, которого диктор назвал его именем.
За эти несколько дней Дмитрий стал сдержаннее в движениях, приобрел более солидный вид и даже ходить стал медленнее. Сразу видно, инициатор большого движения, которое охватило всю страну. Вот если бы еще забыть о гневных лицах товарищей или - лучше - если вдруг проснуться и увидеть, что та девочка-первоклассница со своей косичкой-коротышкой прыгает по квадратам, а ты сидишь на корточках и прикидываешь, как здорово будет, если простую формулу: "1+2=" ввести в жизнь своей шелеховской организации. И не врешь, не приписываешь, не краснеешь.
И вот он снова в Шелехове. И хоть с тех пор прошло много времени, что-то мешает Дмитрию жить и радоваться, как прежде.
Ночь Григорий провел в дороге. А к рассвету, отфыркиваясь, паровоз втащил сонные вагоны в тоннель куйбышевского вокзала.
Клубы пара курчавились над окном, около которого Григорий разглядывал в зеркальце свою намыленную щеку. Сперва, когда брился, он, сколько ни смотрел в зеркальце, видел в нем только ее лицо: узкие брови, большие глаза с голубинкой, карие крапинки рассеяны вокруг зрачка по голубому. Глаза, переполненные солнцем. Такой она ему нравилась больше всего. Он видел ее в овальном зеркальце, которому полагалось отражать лишь его яростно намыленную щеку. Потому и побрился плохо. А заметил это только тогда, когда все вещи уложил и мельком глянул в зеркальце. И сейчас снова порхала его бритва.
Телеграмму о своем приезде Григорий дал еще вчера и не сомневался, что Ирина его встретит. Поэтому не очень торопился, хотя и неприятно было ползти сзади всех.
Тесный вагонный проход напомнил ему проходы в цехах, где он совсем недавно "пробивал" резиновые прокладки для автоклавов. Он отдал этому немало сил, и в нем еще ярко жили и напутственные слова Юры, и дорога в Свердловск, и все, что было связано с резиновыми прокладками.
В Шелехове пускают цех ячеистых бетонов. В автоклав закатывается изделие на платформе, потом отверстие закрывают крышкой, и между крышкой и корпусом - резиновая прокладка. Два автоклава из-за этих прокладок не вводятся в строй...
- Четыре месяца ведем переписку с ленинградским и свердловским заводами. Четыре! - говорил Уралову управляющий трестом. - Слушай, Григорий! Рвани в Свердловск. Уж извини, что отпуск тебе все не даю. Но после поездки в Свердловск сразу пойдешь в отпуск.
И вот - Свердловск. Свердловский обком ВЛКСМ. Оттуда - в комитет комсомола, в заводской.
- На год вперед у нас приняты заказы, - говорит комсорг, огненно-рыжий парень. - Фондов нет.
- У нас же комсомольская, Всесоюзная ударная комсомольская стройка! - вкладывая в эти слова всю свою боль и страсть, бросает ему Григорий и надолго умолкает.
"Почему же не ругается? А? Не стучит кулаком по столу? Кулаки у него здоровые. Да и плечи не хуже моих", - думает рыжий комсорг и резко говорит:
- Идем к директору.
Огненный комсорг атакует директора. Но атакуемый неуязвим.
- Вот резолюция на вашем заявлении, - говорит директор холодно и протягивает Григорию бумагу. - Начальнику планового отдела. Тут я написал, чтобы он посмотрел, пришла ли оснастка.
- А я и не знал, что оснастку должен поставлять заказчик, - растерянно говорил Григорий, шагая по цехам за комсоргом.
Вечером они были в райкоме. Там шло бюро. В перерыве Григорий подошел к секретарю райкома комсомола. Так и так, не можете ли помочь.
- Сейчас продолжим бюро. Выступи и объясни все как есть.
На бюро Григорий был краток, а в конце сказал:
- Столько вложено усилий, столько мужества, а вот из-за этих резиновых прокладок такую резину потянули, аж стыдно людям в глаза смотреть.
Когда сел на место, получил записку от секретаря комитета комсомола Уралмаша:
"Приди после бюро ко мне, подумаем".
Это было в субботу. Секретарь комитета комсомола Уралмаша вызвал комсомольского вожака нужного цеха. Договорился с ним. И комсомольцы, оставшись на воскресенье, сделали Григорию три вида оснастки. В понедельник он увез их на тот самый завод резинотехнических изделий. Там огненный комсорг уже настроил своих ребят.
- Моя гвардия не подведет.
В понедельник же дали первую пробу. Она не удалась. Но вторая в тот же самый понедельник получилась. И во вторник весь заказ был выполнен.
- Слушай, Костя, - тряся жесткую, точно костяную, руку огненного комсорга, благодарил Григорий, - проследи здесь, чтобы отгрузили. А я махну в аэропорт, самолетом постараюсь отправить.
Григорий оказался в аэропорту быстро. Громоздкий, с запухшими глазами начальник отдела перевозок слушал Григория так, словно и не слышал его, потом сипло приказал в телефонную трубку:
- Поступит груз с РТИ. Заказчик - трест "Иркутскалюминстрой". Отгрузить первым же самолетом. Если в вашу смену не получится, запишите в журнал, чтобы проследили за незамедлительной отправкой, - положил трубку и отвернулся, отрезав Григорию возможность поблагодарить его.
- Шелехов! Мне управляющего "Иркутскалюминстроя"! - через пять минут кричал в трубку Григорий. - Докладываю! Прокладки сегодня улетят!
Ему не поверили.
Но в тот же день прокладки прибыли в Шелехов. Они, эти прокладки, уже пошли в дело теперь, когда Григорий выходил из вагона в Куйбышеве.
...Григорий взялся за поручень, посмотрел влево, потом - вправо. Она стояла в темно-голубом платье. Не только глаза, но и все лицо ее было переполнено солнцем.
Уже в общежитии, когда он надевал чистую рубашку и завязывал галстук, она подумала:
"Можно бы чуть поярче выбрать. И не такой пестрый. Надо ярко, но не надо пестрого. Но скоро уж буду выбирать ему я... Как он раздался в плечах! И взгляд зорче. Гришка! Милый!"
- Ты готов?
- Да!
- Попьем чаю.
"Помнит, как я люблю", - отметил он, видя, что чай она ему налила не крепкий и придвинула кусковой сахар и конфеты "Снежок" - его слабость.
После чая поехали к родным Ирины. Вот и их домик. Дверь открыла мать. Как она постарела!
- Здравствуй, Гриша, - совсем по-родственному поздоровалась она, вытирая руки о передник.
- Здравствуй, - пожал руку Григорию и отец. Резче стали морщины, потускнели измученные бессонницей глаза. Двигался отец затрудненно, с одышкой.
- Не надо! - довольная его вниманием, скорее делала вид, что противится, чем противилась на самом деле, мать Ирины, когда Григорий вынул из ее натруженной руки ведро с водой.
Он налил воду в рукомойник. И сразу как-то просто и естественно вошел в домашнюю колею.
Стол красовался всем, чем только могли приветствовать дорогого гостя. На пироге было выведено "Григорий".
Где-то далеко был Шелехов. И так ведь всегда бывает, что твои думы там, где больше всего вложено твоих сил, где твои бессонные ночи, где люди и вещи, ставшие частью тебя. И здесь, в доме Ирины, стоя у сверкающего окна, Григорий видел перед собой еще во многом неустроенный свой городок.
- Ты что, о шелеховцах думаешь?
Он, застигнутый врасплох, медленно повернулся к ней. Взгляды их встретились, и оба одновременно со страхом ощутили, что отвыкли друг от друга.
Поздно вечером родители ушли спать. Григорий и Ирина перешли в другую комнату. В столовой на диване Григорию было постелено. Но не до сна...
- Ирка, как мне хорошо с тобой! Какие у тебя руки! Не принимай, я и ладони поцелую. Как хорошо мне!
- И мне!
Как быстро пролетело время! И вот они уже у поезда, который идет в Иркутск.
- Ира, милая, жду тебя, в Шелехове.
Поцеловались. Он вскочил на подножку. Гонимый грустью и болью, вошел в вагон, вдруг остановился: ее же еще можно увидеть. К окну!
Он высунулся в окно. Поезд уже пошел.
- Ира!
Она обернулась, помахала ему рукой.
Сквозь ночь
Раньше срока демобилизовался Клим Зыков. По здоровью, объяснил он товарищам и не сообщил никаких подробностей.
А произошло вот что. Пограничная застава, где служил Клим, находилась в горах Памира. Как-то раз Клим шел с офицером по горной тропинке под предательски нависшими снежными глыбами. Вдруг снежный козырек рухнул, офицер покатился к пропасти. И в последнее мгновенье за ним наперерез его смерти прыгнул Клим. Он сумел удержать его за руку, когда тело офицера уже повисло над гудящей бездной. Видно, прирожденная зоркость и тренировки помогли Климу: он увидел во льду крохотную выемку, уперся в нее каблуком, молниеносно нащупал ледяной нарост, и жизнь офицера удержалась на этом наросте.
Клим вытащил офицера, сгоряча даже не заметив, что сильно ударился головой о лед. Первый раз он потерял сознание в тот же день. А потом уже из военного госпиталя его демобилизовали по состоянию здоровья.
В Шелехове он взял самую отстающую бригаду каменщиков. Недосыпал, вводил новшества, изобретал приспособления и вывел бригаду в передовые. Его выбрали членом штаба комсомольской стройки. И его зеленая фуражка замелькала среди сварщиков, монтажников, арматурщиков.
Он вместе с Григорием Ураловым - бессменным членом комсомольского комитета "Иркутскалюминстроя" - организовывал комсомольские бригады, борющиеся за звание бригад коммунистического труда. И первой бригадой коммунистического труда стала бригада Жени Царевой.
Осенью 1961 года Клим поступил в Иркутский политехнический институт.
"День сегодня знаменательный: приняли у строителей новую школу. Какая школа! И светло, и просторно, и уютно! И людей надо растить такими же, чтобы их души были светлыми и просторными.
Поздравляли нас от имени строителей Гриша, Женя, Клим.
Я сегодня приняла первый класс. Меня выбрали секретарем учительской комсомольской организации. Свободного времени совсем нет. Ведь я еще поступила в педагогический институт, на заочное отделение. Но зато как интересно жить!
Недавно в тресте была комсомольская конференция. Хотя школа не относится к тресту, но я еще чувствую себя крепко связанной со стройкой. И строители- над нами шефы.
На конференции секретарь райкома Зиновий Затуренко перебивал говоривших, особенно когда его критиковали, обрывал на полуслове. Но выступал он красиво. Говорил ярко, образно. Между прочим, похвалил нашу школу.
Я попросила слова и сказала, что Зиновий один раз заглядывал в нашу школу и дальше кабинета директора не ходил, да и у директора побыл минуты три. Как же он может делать выводы, что школа наша хорошая?
Женя Царева меня предупредила:
- Ну держись, этого Зиновий тебе не простит.
И правда. Скоро нагрянула к нам комиссия из райкома. Приехали выявлять... недостатки. Да не нашли. Мы проводили собрания, беседы о Чайковском, о живописи, о том, как накрывать стол, как встречать гостей. С учащимися выходили на воскресники, на уборку картофеля. Наши старшеклассники разбили пришкольный участок, сажали деревья, концерты давали, первое место взяли на смотре художественной самодеятельности.
Говорят, когда доложили Зиновию, он вспыхнул:
- Я вас послал выявить недостатки. Разобраться хотя бы в тех, которые они сами видят! А вы мне что говорите? Задачи не поняли! У них с отчетами не все в порядке и с членскими взносами. Задолженность!
В этом он был прав. И я в несколько ночей одолела гору, по-моему, не очень нужных отчетов. И со взносами теперь - порядок.
На районной конференции в Иркутске Зиновий ко мне подошел, попросил выступить.
Я коротко рассказала о наших школьных делах. Потом покритиковала райком за пристрастие к показухе: раза два Зиновий заставлял меня назвать в отчете как проведенные мероприятия, которые мы готовили, но провести не сумели.
Затуренко в заключительном слове обвинил меня в демагогии, пустой болтовне.
Я пришла домой сама не своя".
Григорий думал о Затуренко: "Не все понимают, что он не на месте. Ярко, горячо и, главное, выгодно для себя выступить он умеет. Показать себя - на это у него прямо талант. И не все разбираются, что под его горячностью нет ни грамма интереса к делу. Своя карьера его интересует, а не стройка. Зарвался секретарь райкома. Старыми методами пользуется: шум, показуха, очковтирательство. А конкретной помощи нет, трудности на стройке его не интересуют. Вникать в трудности - это значит признавать их, а ему нужны победные рапорты, блестящие сводки, гладкие цифры. Поганая болезнь - карьеризм. И ее, как всякую болезнь, чем раньше начнешь лечить, тем лучше. Сейчас в роли врачей выступили и шелеховцы, и молодежная областная газета, и даже "Восточно-Сибирская правда". Чем все это кончится?"
Дела райкома отвлекали Григория от невеселых мыслей об Ирине. Вчера ночью он говорил с ней по телефону. Звал, умолял, требовал.
Слышимость была отличная.
- Место службы тебе, Гриша, в Куйбышеве приготовлено! Будем вместе, и родные с нами. Я же не могу больную маму сейчас везти или оставить ее с больным отцом.
Он в отчаянии опустил трубку. Сразу же схватил ее снова, но их уже разъединили.
Клим сказал Григорию, что женится на Элле. В комитете комсомола об этом готовящемся торжественном событии знали уже давно и втайне от Клима приняли кое-какие меры.
- А свадьба когда? - спросил Клима Григорий. - Решил зажать свадьбу? А? Не выйдет! Общественность не потерпит!
- Дмитрий! - позвал Григорий.
Из-за угла строящегося дома с безразличным видом вышел Дмитрий, глянул мимо Клима.
- Меня звали?
- У тебя в кармане пиджака ничего не застряло?
- Сейчас проверим! - Дмитрий извлек конверт, подал Климу.
Клим осторожно распечатал конверт. Вынул плотный бумажный прямоугольник, перевернул.
В изящной рамочке фотография Клима и Эллы. Их соседство на карточке являлось результатом монтажного гения Григория. Под рамкой печатные буквы:
"Уважаемый товарищ!
Клим Зыков и Элла Лускова
и свадебный совет
приглашают Вас
в клуб "Строитель"
на комсомольскую свадьбу".
- Вы что? - произнес огорошенный Клим. - Да она и не комсомолка, - и густо покраснел. - Бросьте!
- Нет! Это вы, товарищ Зыков, бросьте. Чтобы женился наш член штаба комсомольской стройки, а мы такой случай ушами прохлопали! Будет вам комсомольская свадьба!
Комсомольская свадьба
Наступил день свадьбы.
Голубая "Волга", увитая лентами, двигалась впереди. В "Волге" восседали шафера.
За автомашиной, кося выпуклыми глазами, ступала тройка лошадей. Разноцветные ленты в гривах, ленты на дугах и даже на резиновых колесах.
В коляске совершенно смущенные всем происходящим жених, невеста и их друзья.
Из клуба уже выплескивались звуки духового оркестра, лилась светлая грусть аккордеона, ее захлестывала хмельная удаль баяна. Кружились танцующие.
В столовой суетились официантки: за счет треста столы накрыли на сто двадцать человек. Свадьба была задумана с помпой.
И едва гости заняли свои места, как чей-то нетерпеливый голос горячо потребовал:
- Горько!
Поднялся директор завода железобетонных изделий Дворин, постучал карандашом по бутылке:
- Рано еще! - оказал он так, словно давал своим подчиненным очередное указание. Сказал и смутился. И сел.
Поднялся парторг строительства Иван Иванович Хоров.
- Я названый отец невесты, - взволнованно начал он, - ведь отец ее погиб на фронте. Мать расстреляна гитлеровцами. Дорогая девочка, - голос его стал глухим, - отец не увидел тебя взрослой. Не увидела мать. Но за твое счастье сложили они головы. Я горжусь, что стал твоим названым отцом. - И Хоров поцеловал Эллу.
- А я посаженый отец Клима, - начал Дворин, поднявшись.
И пошел расписывать, какой отличный работник Клим.
Молодые сидели кумачовые от смущения.
- Горько! - грянуло из зала. - Горько!
Но Дворин опять постучал по бутылке.
- Попрошу внимания! Есть вопрос: куда складывать подарки?
- Да, куда? - воскликнул Юра Кудрявцев.
- Кто ответит? - в наступившей тишине спросил Дворин. - Может, товарищ Хоров ответит?
Парторг с подчеркнутой медлительностью достал из кармана маленькую коробочку и передал ее Дворину. Тот, весело усмехнувшись, так, что брови его разлетелись в разные стороны, а глаза озорно вспыхнули, сказал;