Стало смеркаться. Над дальним бором выплывал бледный диск луны. На узкую улочку легли сумрачные тени. Выбрав одну из скамеек у ворот небольшого домика, Сергей с Устиньей опустились на нее. Тени сгущались. В полумраке переулка, сидя плечо к плечу, склонив голову, отуманенную сладкими речами парня, Устинья смотрела на мерцающие звезды, которые то исчезали на темном небосводе, то появлялись вновь. На душе у обоих было легко и отрадно. В переулке послышался скрип снега и чьи-то шаги. Устинья поправила платок и отодвинулась немного от Сергея.
Прошел какой-то парень и, пристально посмотрев в лицо девушки, неожиданно повернул обратно.
- Пора домой, - беспокойно сказала Устинья и поднялась со скамейки.
- Кто это прошел? - спросил ее Сергей.
- Наш горянский, Федотко, дружок Осипа.
- А кто такой Осип?
Устинья замялась: - Парень один, мой ухажор, - улыбнулась она через силу.
Густые брови Фирсова сдвинулись. Наступило молчание.
- Ну, а ты?
- Не по душе он мне, - глаза Устиньи встретились с взглядом Сергея; Фирсов без слов обнял девушку.
- Люб я тебе или нет?
- Не спрашивай, - тихо ответила девушка. - Хорошо мне с тобой. Так бы и просидела до утра. Вот только боюсь, как бы тебя не встретили кольями наши горянские ребята. Пойдем лучше стороной.
До дома Устиньи они прошли задними улицами и, свернув в темный переулок, оказались у ворот.
- Где встретимся? - спросил он девушку.
- Приходи на неделе. У нас девушки будут прясть, а Епифану я скажу… да, пожалуй, он приедет за тобой. Ходить теперь по нашим улицам опасно. Бойся Федотки, он, наверно, уже сказал Осипу, и ждут где-нибудь.
Сергей сделал попытку поцеловать Устинью, но та ловко вывернулась и закрыла калитку на крючок.
- Спокойной ночи.
Итти окольной дорогой Фирсову не захотелось и, натянув глубже шапку, он пошел прямой улицей. Огней не было видно. Пимокаты и горшечники ложились спать рано, берегли керосин. Прислушиваясь к тявканью собак, Сергей прошел уже половину улицы. До моста оставалось несколько изб. Вдруг за углом крайней избы он заметил двух человек, притаившихся за штабелем бревен, лежавших на берегу реки. Сергей почувствовал прилив сил и буйную радость предстоящей драки. Он смело шагнул к штабелям.
- Здравствуйте вам, разрешите прикурить, - услышал он насмешливый голос. Коренастый Федотко загородил ему дорогу. За ним стоял второй парень, лицо которого Сергей не мог рассмотреть. "Наверное, тот и есть Осип", - промелькнуло в голове молодого Фирсова.
- А ты ослеп, что ли, видишь, не курю, если надо, прикуривай у своего приятеля. Отойди с дороги, - сказал он решительно.
- Извиняйте нам, - Федотко с ухмылкой приподнял шапку, - далеко путь-дорожку держите?
- Отойди с дороги, - повторил сердито Сергей.
- Ох, как вы меня напугали, шибко я боюсь. Оська, заступись за меня, - повернул он голову к приятелю. - Господин хороший пугает.
- Хватит тебе с ним толковать, дай ему по загривку и все, - угрюмо отозвался тот.
Сергей прикинул расстояние. От штабеля до насыпи было шагов пять. "Если ударить Федотка, можно будет проскочить". И, не долго раздумывая, он схватил лежавший у ног кол и кинулся на Федотку. Перепрыгнув через упавшего Федотку, он метнулся к насыпи и, почувствовав сильную боль в ногах, скатился вниз. Остальное помнил плохо. Очнулся, когда была глубокая ночь. Хотел подняться на ноги, но они слушались плохо. Видимо, Осип ударил по ним колом. Пополз на насыпь. Вот и мост. Опираясь на перила, с трудом перебрался на ту сторону и побрел к своему дому.
На стук вышел Прокопий и, увидев едва стоящего на ногах молодого хозяина, помог ему добраться до своей комнаты. Встревоженный Никита погнал работника за врачом.
- Кто тебя исхлестал? - сидя у кровати, допытывался он у сына.
Сергей молчал.
В соседней комнате горячо молилась Василиса Терентьевна.
- Пособи, пресвятая владычица, не оставь в своей милости раба твоего Сергея. - Старая женщина подняла глаза на лик богоматери, но та, казалось, целиком была занята кормлением своего младенца Иисуса и не слышала ее горячей молитвы.
…За время болезни Сергей похудел и осунулся. Подолгу сидел у окна. Дышал на обледенелые стекла в надежде увидеть Устинью. Однажды ему показалось, что она стоит на противоположной стороне улицы. Но мороз затянул стекло узором, и фигура девушки расплылась. Сергей торопливо соскреб лед, но улица уже была пустынна. Через неделю Сергей поправился.
В субботу, на первой неделе великого поста, заехала Дарья Видинеева. Это была женщина лет тридцати, с красивым, властным лицом, серыми, спокойными глазами, глядевшими из-под густых черных бровей. Толстые косы, лежавшие короной, как бы подчеркивали важность ее осанки. Ее приезд переполошил всю семью. Никита Захарович не знал, куда и усадить дорогую гостью. Правда, Дарья Петровна заехала как будто по делу, но хитрый Никита понял настоящую причину ее визита.
Сергей по обыкновению был с ней сдержан и отвечал на вопросы коротко. За чаем Дарья Петровна украдкой поглядывала на его побледневшее лицо и заметно волновалась.
- Так я жду вас на поминки во вторник, - поднимаясь из-за стола, заговорила Дарья Петровна, - скоро год, как скончался Василий Николаевич. Приезжайте всей семьей.
Простившись со стариками и Агнией, она протянула руку Сергею. Юноша почувствовал чуть заметное пожатие ее пальцев, которые задержались в его руке, и, скрывая смущение, шумно отодвинул стул.
Глава 6
На обеде, который устраивала Дарья Петровна, гостей было мало. Утром прикатил на своем рысаке местный исправник старый холостяк Пафнутий Никанорович Захваткин. Был он по обыкновению навеселе и, выпив несколько рюмок малиновки, окончательно раскис.
- Рано, рано умер Василий Николаевич, - вытаскивая надушенный платок, он поднес его к покрасневшим глазам и, с трудом ворочая языком, продолжал: - Мужчина, скажу я вам, был орел. Помню, как-то закатились мы с ним на заимку старообрядца Фомы Гагарина. Сам старикашка на вид неказистый, но зато девки у него картинные красавицы. Одна была солдатка, знаете ли, такая канашка, тонкая в талии, гибкая, как лоза, а вторая - ну, как вам сказать, - Пафнутий на миг закрыл глаза, - пампушечка, полненькая, знаете, такая. - Икнув, гость потянулся к бутылке. Расплескивая вино, он вскоре опустился в мягкое кресло и, уставив осоловелые глаза на хозяйку, забормотал: - Отменные, доложу вам, красавицы. Эту самую пампушечку покойный ваш супруг, дай ему бог царствия небесного, целую неделю таскал с собой по степи… Ик! - исправник икнул и вскоре погрузился в сон.
Дарья Петровна сделала слуге знак, и тот, обхватив грузное тело Захваткина, вынес его к подъезду. Уложив бренное тело гостя в санки, он махнул рукой кучеру. Вскоре после исправника пришел соборный протоиерей отец Дометиан, видный мужчина с львиной гривой волос, одетый в шелковый подрясник. Вместе с ним явилась и его супруга, высокая, худая, затянутая в корсет, немолодая женщина. Семеня на коротких ногах, в гостиную вкатился маленький шарообразный дьякон и, путаясь в подолах длинного подрясника, благоговейно поцеловал руку своей патронессы - сухопарой попадьи.
Пришли две купеческих семьи, и вслед за ними, кланяясь, не спеша, вошел Никита Захарович с Василисой.
- А где Сережа? - глаза хозяйки беспокойно забегали по лицу Никиты.
- Задержался. Скоро приедет, - тихо ответил он и занял стул.
Василиса Терентьевна поправила кашемировое платье с воланами, и пока хозяйка занималась гостями, она успела осмотреть обстановку гостиной. Бархат, ковры, трюмо с множеством безделушек из кости и ореха, мягкая плюшевая мебель, горки серебра и посуды в старинном буфете, украшенном инкрустациями, - все говорило о богатстве хозяйки. Даже толстый бухарский кот, растянувшийся на подоконнике среди цветов, как бы подчеркивал довольство дома Видинеевой. Дарья Петровна, по случаю поминок мужа, оделась в черное платье из тяжелого шелка, которое выгодно оттеняло белизну ее лица и шеи.
Сергей пришел, когда уже закончился молебен и гости усаживались за стол. Стафей, одетый в сатиновую рубаху и плисовые шаровары, стоял за спиной хозяйки. Улавливая незаметные для гостей знаки Видинеевой, глухонемой слуга выносил из кухни разные блюда. Мясного по случаю великого поста не полагалось. Никита Захарович по просьбе хозяйки угощал мужчин наливками, которых у Дарьи Петровны было в изобилии. Выпил и Сергей. Духовные отцы и купечество к концу обеда, потихоньку расстегнув верхние пуговицы брюк, продолжали опустошать тарелки с рыбой и пирогами. Разговор за столом стал оживленнее. Никита Захарович пил мало и только следил за гостями и хозяйкой. Пьяный дьякон тупо таращил свои круглые глаза на рыжик, поддетый им на вилку, и бормотал: "А-а, попался. Вот я тебя съем. Ам!" - гавкнул он по-собачьи и, напугав сидевшую рядом попадью, ловко подбросил грибочек в рот, зажмурился и провел ладонью по своему пухлому животу.
Наблюдавший за ним Стафей потрогал хозяйку за плечо, радостно замычал и показал на дьякона. Та весело закивала головой и занялась женщинами. Попадья что-то зашипела на ухо своему супругу, беспокойно ворочая маленькой головкой на тонкой шее то в сторону дьякона, то на пустые бутылки, стоявшие перед ним. Протоиерей лениво махнул рукой. По его добродушному лицу было видно, что он привык к выходкам своего дьякона. Первым стал собираться домой богатый мануфактурист Петр Иванович Кочетков. За ним поднялись и остальные гости.
Провожая их к выходу, Дарья Петровна шепнула Сергею:
- Останься.
Молодой Фирсов молча кивнул, и когда Никита Захарович и Василиса поднялись, Видинеева, улыбаясь, сказала: - Сережу я отправлю позднее, он мне нужен по одному делу. - Фирсов погладил жиденькую бородку и покосился на стоявшего к нему спиной сына.
Когда закрылась за стариками дверь, Дарья быстро подошла к Сергею и, положив руку на его плечо, спросила:
- Почему такой пасмурный? Ты не доволен, что остался?
Юноша повернулся к хозяйке и, взяв ее за руки, слегка притянул к себе:
- Дарья Петровна, не хочу тебя обманывать, другая у меня на уме.
- Кто, скажи, кто? - ее губы задрожали и лицо слегка побледнело. - Кто? Ну, говори. - Дарья прижалась к Сергею и, гладя его волосы, ждала ответа.
- Устинья Батурина, дочь ямщика, - тихо сказал Сергей.
На мгновение взгляд Дарьи стал холодным, потом снова потеплел.
- Ты ее любишь? - Юноша молчал. - Любишь?
- Не знаю, - с трудом произнес Сергей и, точно стряхивая с себя какую-то тяжесть, сказал окрепшим голосом: - Выпьем, Дарья Петровна, раз справлять поминки, так лучше по обоим.
- По ком еще? - Глаза Видинеевой настороженно посмотрели на молодого Фирсова.
- По Устинье, - ответил решительно Сергей. - И, подойдя к столу, налил себе большой бокал вина и выпил залпом.
- Ну вот, это дело, - повеселела Видинеева и торопливо наполнила второй бокал.
Доставая икру, она прикоснулась грудью к плечу Сергея, и юноша почувствовал, как им стало овладевать непонятное, одурманивающее чувство. Быстро отодвинув рюмку, он порывисто поднялся и с какой-то незнакомой ему ранее, только что пробудившейся силой грубо обнял Дарью и жадно припал к разгоряченным губам..
…Проснулся он, когда уже было светло. На широкой кровати из красного дерева, под балдахином, разметав по подушке пышные волосы, спала Дарья. Дышала она глубоко и ровно, полуоткрытые припухлые губы манили Сергея, он наклонился и мягко припал к ним. На пышном ковре, катая клубок ниток, играл кот. Приподнявшись на локте, юноша долго смотрел на разрумянившееся лицо Дарьи. Боясь потревожить ее сон, он тихо оделся и вышел из дому.
…Никита Захарович, вернувшись из гостей, долго бродил из угла в угол в своей маленькой комнатке.
- Неужто дурак, проворонит свое счастье, а? Ведь капитал-то какой, миллионщица. Господи, вразуми ты его, - шептал он, ускоряя шаги.
Чутко прислушиваясь, не стукнет ли дверь в комнате Сергея, он продолжал бегать, точно запертый в клетку волк. И лишь когда часы пробили полночь, он немного успокоился и пошел в спальню. Василиса Терентьевна после трех рюмок наливки спала крепко, пожевывая во сне губами. Никита с ненавистью посмотрел на жену и, двинув ее в бок кулаком, привалился к стене.
На рассвете он поднялся на ноги и на цыпочках подошел к дверям комнаты Сергея. Прислушался. Там стояла тишина. Фирсов приоткрыл дверь. Кровать была пуста.
Потирая на ходу руки, Никита зашагал обратно в спальню, зажег лампаду и опустился на колени. Благочестивые старцы Зосим и Савватий угрюмо смотрели с иконы на коленопреклоненного Фирсова. Крестясь на праведников, Никита думал:
- Плохой лак попал, борода-то у Савватия облупилась, на вершок короче стала, чем у Зосима. Надо прошпаклевать. Сергей ночевал у Дарьи, дай бог удачи.
Перекрестившись еще раз, Фирсов поднялся на ноги и облегченно вздохнул.
Глава 7
Перед пасхой, в великий четверг, Устинья вместе с горянскими девушками пошла в городской собор. Когда девушки подошли к храму, с колокольни ударили два раза. Устинья заторопилась.
- Опоздали, девоньки, - поднимаясь на паперть, сказала она подругам, - уже два евангелия прочитали.
Войдя в левый придел, где обычно молились женщины, они протискались через толпу ближе к амвону и, продолжая шептаться между собой, торопливо закрестились. Двенадцать евангелий читал сам протоиерей отец Дометиан. Устинья украдкой стала разглядывать молящихся. Впереди ее стояла какая-то дородная женщина с мальчиком, сбоку старушонка, одетая в старомодное пальто. Взглянув через плечо, девушка изменилась в лице. Недалеко от царских врат она увидела Сергея. Рядом с ним стояла какая-то дама в накинутой на пышные плечи ротонде. Трепетавшее пламя свечей освещало молодое, чуть надменное лицо женщины. Устинья почувствовала, как заныло ее сердце. Вот они опустились на колени, и незнакомка, прижавшись плечом к Сергею, устремила сияющие счастьем глаза на лик нерукотворного Спаса. Через несколько минут юноша помог ей подняться и повернул бледное лицо к Устинье.
"Нет, не узнал, - с горечью подумала девушка и прижала руку к груди. Сердце учащенно билось. - Не узнал, а может быть, чуждаться стал? Богатая рядом стоит. - Но тотчас же разубедила себя. - Нет, была бы не по душе, не искал бы встреч со мной. - К горлу Устиньи подкатил тяжелый ком. - Сергей, Сереженька", - шептала она про себя. Готовая разрыдаться, Устинья уткнулась лицом в платок.
Прозвучал третий удар колокола. В ее душе он прозвучал, как похоронный звон. Девушка опустилась на колени и стала горячо молиться. Но успокоения не было. Стоявшая рядом с ней старушонка внимательно посмотрела на нее и прошамкала:
- Молись, молись, отроковица, слова святого писания облегчают душу и через них тебе будет уготован путь в царствие небесное.
Близко к полночи раздался двенадцатый удар колокола; с зажженными свечами, вделанными в цветные бумажные фонарики, народ стал выходить из собора.
Оберегая слабо трепетавшее пламя свечи от сильной струи теплого весеннего воздуха, Устинья вышла на паперть в надежде встретиться с Сергеем.
Вскоре под руку с незнакомой дамой показался молодой Фирсов. Он что-то оживленно ей рассказывал. Сергей прошел, не заметив Устиньи. Девушка до боли закусила губы и, смешавшись с толпой, спустилась со ступенек паперти. Она видела, как Сергей помог незнакомке подняться на подножку мягкого фаэтона и, усевшись рядом с ней, застегнул полость.
- Трогай, - послышался голос Фирсова. И вскоре фаэтон исчез за поворотом улицы.
Устинья одиноко побрела к своему домику. На улице то тут, то там мелькали сотни зажженных фонариков идущих из собора прихожан. Казалось, по улицам города плыли мерцающие звезды, то исчезая, то снова появляясь. Устинья дошла до дома и, прикрывая рукой огонек, тихо постучала. Дверь открыла мать.
Над Марамышем спустилась теплая апрельская ночь. Шумела река, заливая вешней водой небольшие островки, поросшие березняком и мелким кустарником. На стремнине, точно боясь отстать друг от друга, неслись изъеденные водой и солнцем рыхлые льдины и, натыкаясь порой на каменистый берег, ползли вверх и, падая, рассыпались мелкой шугой. Где-то в выси, в черном, как бархат, небе, мягко перекликались казарки и, рассекая частыми взмахами крыльев густую темень, летели стаи чирков. В торговой слободке чуть ли не в каждом доме светились по-праздничному огни. Изредка мелькали они и на рабочих окраинах.
Глава 8
1911 год был неурожайный. Наступал голод. Никита Захарович почуял богатую наживу. Вместе с Никодимом он объезжал села и станицы, скупал за бесценок скот. Цены на пшеницу поднялись.
Проезжая Качердыкскую станицу, Фирсов заехал по пути на паровую мельницу, стоявшую на Тоболе, которую он недавно купил у Видинеевой. Там проводил летние каникулы старший сын Фирсова Андрей. Жил он у мельника, который уехал по делам в Зауральск. После сытного обеда Никита вышел на крыльцо и хозяйским глазом окинул добротные постройки, за ними возле скотных дворов ютились землянки казахов. Поселковая улица была пустынна. Только двое детей сидели на дороге и, поочередно нагребая песок в засаленную тюбетейку, сыпали его друг другу на головы. С маленькими скуластыми лицами, обтянутыми коричневой от загара кожей, сухими лопатками и ребрами, они напоминали скорее скелеты, чем живых детей.
С трудом, опираясь на палку, закутанная в белый платок, прошла старуха и, крикнув что-то малышам, повернулась к Фирсову. Глубоко ввалившиеся глаза старухи, мертвенная желтизна лица, беззубый рот с отвисшей челюстью были страшны.
- Хлеба, - глухо сказала она и протянула иссохшую руку. - Ашать дай. Малайка скоро пропадет, - кивнула она головой в сторону ребят и, путая русскую речь с казахской, продолжала: - Шибко жалко. - Губы женщины задрожали. - Моя пропадает - не жалко, малайка жалко, дай хлеба.
Никита отвернулся и молча вошел в дом.
"Где его я вам напасусь", - как бы оправдывая себя, подумал он. Шагая по комнате, он невольно посматривал в окно: старая женщина безмолвно продолжала стоять с протянутой рукой. Фирсов сел спиной к окну и стал рассматривать лежавшую на столе книгу.
Перелистывая страницы, Никита Захарович увидел чье-то письмо. Почерк был незнакомый. Оглянувшись, он начал читать:
"Андрей!