После того, как ты уехал, я долго думала над твоими словами, что идеалом человека является служение народу и что моя роль сельской учительницы велика. Но скажи, что я могу сделать сейчас, когда люди умирают от голода? Нужна существенная помощь, а не разговоры о высоких идеалах. Ни ты, ни я хлеба не имеем. А вот твой родитель вместе со своим цербером Никодимом скупают скот по дешевке, предлагая взамен него хлеб по два рубля за пуд. Недавно наши станичники ездили в Марамыш за зерном. Ваш папаша открыл им кладовую, где хранилось, по их словам, больше пятнадцати тысяч пудов покрытого плесенью хлеба. Зерно, видимо, было ссыпано сырое и от долгого лежания превратилось в сплошную глыбу. Казакам пришлось отбивать его ломами, чихать от зеленой пыли и кланяться "благодетелю" за то, что взял с них втридорога. Не сердись, Андрей, за это письмо. Сегодня я зла на себя, на тебя и в особенности на тех, которые свои волчьи законы ставят выше людских. Приезжай, папа будет рад, а о себе и не говорю.
Христина".
"Однако занятная девица. Ловко она отделала нас с Никодимом. Как она его назвала - це-це-рбер, что-то непонятно. Надо будет спросить у кутейника и кстати рассказать качердыкскому попу об этой учительше. Пускай ее приструнит.
В окно он увидел Андрея и поспешно спрятал письмо в книгу.
Вскоре в дверях показалась плотная фигура молодого человека, одетого в студенческую форму и высокие болотные сапоги. Всегда открытое, приятное лицо с серыми выразительными глазами было сейчас хмуро. Поставив ружье в угол, Андрей сухо поздоровался.
- Где твои утки? - спросил Никита и посмотрел на пустой патронташ.
- Убил штук шесть и роздал казахам, - ответил молодой Фирсов. - Люди голодные, - и, желая переменить разговор, спросил: - Как здоровье мамы, Агнии и Сергея?
- Здоровы. Шлют тебе поклон, вот письмо Агнии, - подавая конверт, сказал Никита. - В августе она именинница. Приедешь?
- Да, ради мамы. Я ее давно не видел.
Наступило тягостное для обоих молчание. Никита изредка бросал косые взгляды на сына. Андрей, отвернувшись к окну, выстукивал по стеклу какой-то марш.
- Отец, я слышал, что вы продаете хлеб голодающим по два рубля за пуд? - спросил он через плечо.
- Да. Разве дешево? Что ж, можно еще накинуть копеек тридцать. Как твое мнение? - язвительно спросил Никита сына. Андрей круто повернулся к отцу.
- Я считаю это нечестным, - сказал он раздельно. - Вы наживаете богатство на страданиях людей.
По лицу Никиты пробежал нервный тик.
- Наконец, это преступно, - вырвалось у Андрея.
- Ты мне акафисты не читай! Это мое дело! - стукнул кулаком по столу Никита.
- Если тебе не глянется, живи своим умом. Понял? - и, помолчав, добавил: - Но на мое наследство не рассчитывай.
Андрей усмехнулся.
- Плохо вы меня знаете, отец, - покачал он головой. - Я никогда, ни за что не возьму ваших денег, нажитых преступным путем.
- Что ты хочешь этим сказать? - худое лицо старшего Фирсова задергалось.
На миг перед ним промелькнули давно забытые события в Варламовском бору: убийство Косульбая, смерть грабителей и захват шкатулки. Никита вынул клетчатый платок и вытер холодный пот.
- Блажь у тебя в голове. Вот что, - заговорил он точно больной. Помолчав, Никита добавил: - Погорячились мы оба. Приезжай. А то закис ты здесь. Да Агния соскучилась, приедешь?
- Сказал ведь, приеду, - неохотно ответил Андрей.
- Деньги-то переводить тебе в Петербург или по-прежнему будешь отказываться? - спросил хмуро Никита.
- Повторяю еще раз, денег я не возьму! - сказал раздельно Андрей.
- Что ж, губа толще - брюхо тоньше. Они и мне пригодятся, - резко ответил Никита и стал собираться в путь.
Вскоре после отъезда отца Андрей оседлал коня и выехал с мельницы.
Солнце клонилось к закату. Почерневшая, точно от пожара, бескрайняя равнина была безжизненна. Только кое-где зелеными оазисами виднелись заросли тальника и порой среди кочковатых болот попадались редкие поляны пожелтевшей осоки. В раскаленном от жары воздухе стояла мертвая тишина.
Утомленный длительной ездой, медленно приближался к хутору одинокий всадник. Впереди него неслышно трепетал крыльями чеголок.
Уже в сумерках, проехав безлюдную улицу станицы, Андрей остановил коня у ворот небольшого уютного домика. Во дворе его встретил высокий худощавый казак - отец Христины.
- Проходи, проходи, - сказал он радушно.
- Христина Степановна дома? - спросил Андрей.
- Дома, где ей больше быть. Да вот и она.
На крыльце, приветливо улыбаясь гостю, стояла Христина. Ее энергичное, с тонкими чертами лицо было радостно. Откинув на спину тяжелую косу, Христина быстро сбежала со ступенек и крепко пожала руку Андрея.
Молодые люди вышли за околицу станицы. Долго шли молча. На душе каждого из них было хорошо от мысли, что они вместе. Первым заговорил Андрей.
- Я получил твое письмо, Христина, - сказал он мягко. - Я долго думал о том, что ты написала, и пришел к выводу, что чем скорее я порву с отцом, с той средой, где я вырос, тем будет лучше, - и, выдержав паузу, он произнес: - и честнее. Что у меня может быть общего с отцом?
- Но тебе еще год учиться? - произнесла в раздумье Христина.
- Что ж, проживу уроками.
- Знаешь что, Андрюша, ты только не сердись, - Христина ласково посмотрела на Андрея, - но ты можешь рассчитывать на нашу с папой помощь.
- Ты хочешь сказать - на твою? На твое жалованье сельской учительницы? Нет. При всем уважении и… даже больше, чем уважении, - вырвалось у него, - я не согласен.
Христина припала к его плечу.
Откуда-то издалека послышалась песня. Чей-то женский голос тоскливо выводил:
…Куда мой миленький девался,
Куда голубчик запропал.
Он в вольну сторону уехал
И весточки так и не послал…
Андрей крепко обнял девушку:
- Как хорошо с тобой, родная!
Обратный путь на мельницу он проехал незаметно, занятый мыслями о любимой девушке.
Глава 9
Никита Захарович не торопился со свадьбой младшего сына. Капиталы Дарьи и так плыли в его широкий карман.
В Троицке открылась летняя ярмарка, и Фирсов решил направить туда Сергея с Никодимом.
"Испытаю, что из него будет, - думал осторожный Никита про расстригу. - Ежели окажется неглупым человеком, поставлю на большое дело".
Молодой Фирсов с Елеонским приехали в самый разгар торжища. Искать гостиницу не пришлось долго. Стояла она на углу базарной площади, недалеко от собора. Это было серое двухэтажное здание, на облупленном фасаде которого висела покосившаяся вывеска с надписью: "Европейские номера мадам Вибе". Ниже, в правом углу, стояло: "Имеются холодные, горячие закуски, большой выбор вин, биллиард и все прочее".
- Разумеешь сие, юноша? - тыча пальцем на вывеску, улыбался расстрига. - "И все прочее" - чувствуешь?
Сергей был не в духе:
- А ну тебя к чорту! Лишь бы скорее до кровати добраться. Однако в этих европейских номерах кошками пахнет и еще чем-то, - сказал, поморщившись, Сергей, входя в полутемный коридор. - Эй! Кто там? - крикнул он.
Из-за небольшой конторки, точно паучок, выкатился маленький пухлый человечек, одетый в потрепанный, с короткими фалдочками сюртук и широчайшие брюки.
- Федор Карлович Вибе, - шаркнув ножкой, отрекомендовался он и, сложив губы бантиком, просюсюкал: - Просю. - Забежав проворно за барьер конторки, он уставил рачьи глаза на новых жильцов. - Что угодно?
- Есть свободные комнаты? - спросил хмуро Сергей.
- Только для вас. Только для вас, - закатывая глаза, пропел он. - Пожалуйста! - сорвавшись с места, Вибе повел жильцов на второй этаж.
Утомленные длинной дорогой, путники скоро уснули.
Утром, выйдя в коридор, Сергей неожиданно столкнулся с незнакомой дамой. Это была певица Элеонора Сажней. Одетая в легкий пеньюар, с распущенными волосами, она стояла у открытой двери своей комнаты и сердито дергала шнур звонка.
- Молодой человек, - обратилась она к Сергею, - прошу вас вызвать ко мне хозяина гостиницы, видимо, этот дурацкий звонок не работает.
Лучистые глаза Сажней остановились на Сергее.
- Хорошо. Сейчас схожу. - Молодой Фирсов поспешно спустился вниз.
Передав Вибе просьбу Элеоноры, Сергей вышел на улицу. Через несколько минут Федор Карлович осторожно постучал в дверь комнаты Сажней.
Певица занималась утренним туалетом и, не обращая внимания на топтавшегося у порога хозяина, снимала папильотки.
- Федор Карлович, - глядя в зеркало, сказала она ему, - завтра у меня будут гости. Приготовьте ужин на шесть персон. Побольше фруктов и вина. Вы поняли?
Федор Карлович всплеснул руками и пролепетал:
- О! Все будет готоф. Приказывайте, - восторженно воскликнул он. - Лучший ужин, на шесть персон.
- Кстати, кто этот молодой человек, который вас вызвал ко мне?
- О, это ошшень приличный человек. Сергей Фирс. Его папаша ошшень богат.
- Хорошо. Приготовьте ужин на семь персон.
Первый день приезда на ярмарку для Сергея с Никодимом прошел незаметно. Нужно было договориться с гуртоправами, разузнать цены на пшеницу и скот, побывать в лавках. Вечером, возвращаясь в гостиницу, они остановились перед огромной афишей.
ВНИМАНИЕ!
Проездом из Москвы во Владивосток известная певица Элеонора Сажней выступает сегодня в помещении Благородного собрания. В концертной программе: песенки Вертинского, Якова Фельдмана, г-на Стивинского и Н. М. Бравина. Мелодекламация и разнообразный дивертисмент. Начало ровно в 9 часов вечера. СПЕШИТЕ!
Сергей посмотрел на часы. Была половина седьмого.
- Закатимся, Никодим? - спросил он расстригу.
- Сходим, - согласился тот.
Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова - богатого заимщика и Бекмурзы Яманбаева - известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было заметно, что друзья успели "приложиться" в буфете.
- Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим потом, - Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза и произнес: - Потом водка пьем, депка зовем, шибко гулям.
Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и внятно сказал:
- Чтобы этой дури не было. Понял? - Тот обиженно кивнул головой.
Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:
- Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.
- Я те попью, - погрозил ему пальцем Толстопятов. - Што, денег завелось у тебя много, что ли?
- Акча бар! - хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимавшийся занавес. Вскоре на сцену вихляющей походкой вышел человек с помятой физиономией и начал:
- Милсдари и милсдарыни! Первым номером нашей программы будет выступление Элеоноры Сажней. Певица исполнит романс Вертинского. У пианино госпожа Заржицкая.
Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица. Сергей узнал в ней ту даму, которая просила его позвать хозяина гостиницы.
…Ваши пальцы пахнут, ладаном… -
прозвучал ее мягкий голос.
…На ресницах спит печаль…
- Буль-буль, соловей-та пташка, - заерзал на стуле Бекмурза, - латна поет.
Полный грусти, голос Элеоноры продолжал:
…Ничего теперь не надо нам,
Ничего теперь не жаль…
Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал глаз с певицы. Казалось, у него в душе воскресло что-то далекое, давно забытое. Подавшись вперед, Елеонский уцепился руками за барьер.
…В церкви дьякон седенький…
Да ведь эту песенку когда-то любила его жена. Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывает к горлу, и, рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула.
- Завела панихиду, - воловьи глаза Толстопятова уставились на певицу.
- Что? - очнулся Никодим.
- Завела говорю, панихиду, - мотнул тот головой на сцену.
Сергею песенка не понравилась.
- Чепуха какая-то, - пробормотал он и, отвернувшись, стал рассматривать публику.
Раздались жидкие хлопки. Когда в зале все стихло, нежный голос Сажней продолжал:
…Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить…
Сергею показалось, что Элеонора посмотрела на него.
…Мне некого больше любить… -
повторила она, обращаясь к молодому Фирсову, и тот невольно отвел глаза от певицы. Через пять минут конферансье объявил о выходе трагика.
На сцену, одетый в мантию, с бумажной короной на голове, вышел артист. Бледное, с нездоровым румянцем лицо, воспаленный блеск глаз, сухой кашель, который был слышен еще до выхода, выдавали его тяжелую болезнь - чахотку.
Трагик подошел к рампе, не спуская глаз с Яманбаева, сказал властно:
…Садитесь! Я вам рад.
Откиньте всякий страх
И можете держать себя
Свободно…
Ничего не понимавший Бекмурза захлопал глазами и, взглянув на дремавшего Дорофея, успокоился.
…Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных…
Голова артиста спустилась на грудь, и он глухо сказал:
…И очень устаю…
Как вам понравилась моя столица?
Вы из далеких стран?..
Глаза трагика остановились на Бекмурзе.
- Моя бускульский, - поднимаясь со стула, ответил тот громко. В публике зашикали.
Никодим дернул полупьяного друга за бешмет:
- Тише ты, чорт!
- Сам шорт! Человек-то спрашивает, откуда? Ну, моя сказал. Вот, - сунул он расстриге паспорт.
- Гы-гы-гы, ха-ха-ха, - понеслось с галерки.
- Безобразие! Вывести! - Некто в казачьей форме офицера поднялся с сиденья и, подойдя к Бекмурзе, злобно прошипел:
- Выйди, свинья!
- Не тронь! - побледневший Сергей встал между Бекмурзой и офицером. Начинался скандал. С галерки раздался топот и свист. Подобрав свою мантию, трагик ушел за кулисы. Занавес опустился.
Офицер размахнулся и хотел ударить Фирсова. Но тут случилось неожиданное. Никодим со страшной силой рванул казака за китель, и тот шлепнулся в проходе Пользуясь суматохой, Дорофей Толстопятов скрылся в толпе. Через полчаса порядок был водворен, и стражники увели Сергея с Никодимом в полицейский участок.
Глава 10
Расстрига проснулся рано. Усевшись на низенькие, покатые нары, стал оглядывать при свете ночника камеру.
- А обитель-то не тово, дрянная.
Взгляд Никодима скользнул по сырым стенам, где ползали мокрицы, и остановился на окне. Через решетку в сером сумраке рассвета виднелся пустырь, за ним пологий берег реки Уй. Дальше шла степь, на которой изредка маячили юрты приехавших на ярмарку казахов.
- Из-за чортова мухамета сиди теперь, - пробурчал он сердито и, перешагнув через спавшего Сергея, подошел к окну. - Попробовать разве? - Упершись ногой в стену, Никодим потянул к себе железные прутья. - Крепко сидят, не скоро выворотишь, - и, заметив в правом косяке окна слегка выдававшийся толстый кузнечный гвоздь, к которому была прикреплена основа решетки, расстрига уцепился за железные прутья и рванул ее.
В тот же миг он кубарем скатился с нар.
- Не могут решетки сделать, черти, как следует, - поднявшись на ноги, он потер ушибленное колено.
Проснувшись от шума, Сергей приподнял голову.
- Что случилось?
- Ничего, вылазить пора, - ответил спокойно Никодим и показал взглядом на пустой пролет окна.
В полдень, проходя по ярмарочным рядам, они неожиданно встретили Бекмурзу.
- Начальник, который хотел мало-мало кулаком мне давать, к нему на квартир ходил, сто рубля платил, потом оба каталашка вам ездил - нет, номер ездил - нет, куда девался, не знам, - сказал он весело своим друзьям.
- Из-за тебя, байбак, пришлось ночь провести чорт знает где, - сказал сердито Никодим.
- Пушта ругашься, тапирь пойдем моя юрта бесбармак ашать. Латна?
Никодим посмотрел на Сергея.
- Некогда. Надо скота еще голов двести купить, - ответил тот. - Ярмарка на исходе.
- Вот смешной-та. - Бекмурза дружески похлопал по плечу молодого Фирсова. - Тапирь ты мой тамыр - друк. Твоя тоже знаком, - повернулся он к Никодиму. - Тапирь скажи: "Бекмурза, надо двести голов" - Бекмурза даст. "Триста" - дает. "Надо тыщща" - тыщща дает. Шибко хороший знаком. Все даем, деньги мало-мало ждем.
Сергей с Никодимом переглянулись и направились к стоянке Яманбаева.
Бекмурза приехал на ярмарку не один. С ним были жены: старая, желтая, точно лимон, Зайнагарат и красавица Райса. Вокруг белой кошемной юрты хозяина, которая стояла на пригорке недалеко от реки, полукругом были расположены жилища его людей - сакманщиков и чабанов. Жили они в маленьких юртах по нескольку человек в каждой. От постоянного дыма слезились глаза, болезни изнуряли тело. Бекмурза своих батраков не баловал.
Входя в юрту, он что-то сказал сидевшей у огня Зайнагарат, и та вмиг исчезла. Сергей с любопытством рассматривал жилье своего нового друга. Возле стен горкой стояли окованные жестью сундуки, поверх которых были сложены ковры и пуховые подушки. Бекмурза хлопнул в ладоши.
Вошла закутанная в белый платок Райса и, украдкой взглянув на гостей, поставила турсук с кумысом перед хозяином.
- Большой калым платил, - показывая рукой на молодую жену, заговорил Бекмурза. - Пятьдесят баран, десять конь, три кобыл, коров-та забыл, шибко большой калым давал.
- А не ругаются они между собой? - спросил с любопытством Никодим.
- Пошто ругаться. Моя мало-мало плеткой учим, - показал он на висевшую у входа плеть. - Калым платил, тапирь хозяин. Хотим - ока дарим, хотим - речка бросаем.
Райса молча развернула перед гостями коврик и поставила деревянные чашки.
Бекмурза несколько раз встряхнул турсук и, приложив к нему ухо, произнес: - Добрый кумыз.
- Маленько пьем, потом бесбармак ашаем, - подавая чашки с кумысом, заговорил Бекмурза.
Поборов брезгливость, Сергей выпил. Через час полупьяный хозяин, обнимая Никодима, пел:
…У Бекмурзы есть хороший друк
Сережка, живет он в каменной юрте…
- Шибко добро поем, - уставился он осоловелыми глазами на Фирсова.
- Хорошо, - махнул тот рукой и откинулся на подушки.
- Марамыш-то шибко хорош. Пять кабак есть, моя там был, - подмигнул он Сергею.