- Да, - отозвался Бахарев и тут же спохватился, продолжая горячо и взволнованно: - А люди-то какие! Любого хоть сейчас в партию. Такие испытания прошли!
- Отлично, - остановил его Крылов, - очень хорошо, когда командир так ценит своих подчиненных. Они тебе отплатят тем же.
Крылов неожиданно смолк и, откинув голову, задумался. Его губы едва заметно шевелились, морщины на покатом лбу разгладились, и седина на висках не казалась такой белой.
- Как родители, пишут? - оживился он и вновь распрямился.
- Да. Вчера получил. Отец по три нормы в смену выжимает, а мать на новую работу перешла. И знаете, никогда бы не подумал: диспетчером гаража стала. Ну, я представляю, как достается бедным шоферам от нее. Тут уж на работу не запоздаешь и "налево" не завернешь.
- Сколько ей?
- Сорок шестой пошел.
- Ровесники.
- А у вас большая семья?
Крылов неторопливо достал папиросу и, окутываясь дымом, ответил:
- Не очень, но серьезная. Три сына и дочка. Старший в восьмом учится, а младшему четыре. И писать научился, постреленок. Посмотри, как выводит.
Он расстегнул шинель, достал из бокового кармана кителя письмо:
- Вот видишь.
Внизу на чистой страничке крупными, неровными буквами было старательно выведено: "Папочка, скорее приезжай домой".
Рассматривая детские буквы, Бахарев невольно прочитал последние строчки письма: "Трудновато немного, ребята пообносились. Каждый день латаю, но все равно рвется. Только, милый Боренька, ты не тревожься. Все переживем. Мечтаем лишь о встрече с тобой".
Бахарев невольно покраснел и долго не мог смотреть в глаза Крылову.
- А они где живут, в Ташкенте? - спросил он.
- Да. Эвакуированы из Молодечно. И за всю войну ни разу не удалось встретиться.
В голосе его звучала затаенная грусть, серые глаза стали задумчивы, лицо посуровело, и усы слегка вздрагивали.
- Ну что ж, желаю самого лучшего, - взглянул на часы Крылов, - смотри только, не горячись в бою. А меня провожать не нужно, - остановил он вставшего Бахарева, - я и сам дорогу знаю. Отдыхай, сил набирайся, работа предстоит нелегкая.
VIII
Странный сон увидела Настя. Перрон какой-то незнакомой железнодорожной станции. Взад и вперед снуют люди. Все куда-то спешат, обгоняют друг друга, волнуются. Поезд давно готов к отправлению, но никто не садится в вагоны.
Настя стоит в пустом купе и смотрит в раскрытое окно. На маленьком столике пристроился мальчуган, ее сын, удивительно похожий на Аксенова. Он теплой ручонкой обвил ее шею, лепечет что-то непонятное и тянется на улицу. Она силится понять, что хочет сказать он, но слова мальчика бессвязны.
- Что ты, что? - спрашивает она сына, гладя его светлые льняные волосы.
- Где папа? - наконец удается уловить смысл его лепета.
- Он придет сейчас. Конфетку тебе принесет и мишку - пушистого-пушистого. Знаешь мишку?
- Наю, - отвечает мальчик и по-взрослому тоскливо смотрит в окно.
"Да где же Николай-то, - начинает волноваться Настя, - ушел на минутку, а прошло уже полчаса".
Она всматривается в толпу. Кругом чужие, незнакомые люди, и никто не говорит по-русски. Наконец вдали показался Аксенов. Он бежит, расталкивая людей, и высоко поднимает в руках огромный сверток.
- Волновалась? - подбежав к вагону, спрашивает Николай.
Настя хочет рассердиться на него, но не может. Лицо у него такое радостное, возбужденное, что ей хочется руками дотянуться до его шеи, приблизить голову к себе и прижаться губами.
- Сейчас поедем, - взволнованно говорит Николай, - я был у начальника станции, теперь никаких задержек не будет.
- Папа, де мишка? - отталкивая от окна мать, кричит мальчик.
Настя ловит его теплые ручки, ладонями легонько сжимает и, целуя нежные щечки, приговаривает:
- Пришел папа, пришел папа!
- Да, мама, не мешай, - вырывается из ее рук мальчик, капризно надувая розовые губки, - я к папе хочу.
Николай тянется к сыну, но поезд трогается с места. Замелькали на платформе люди, суета и крики заглушают перестук колес. Николай вцепился рукой в раму вагонного окна, что есть силы бежит за вагоном, но поезд идет все быстрее и быстрее.
- В окно, в окно прыгай! - кричит Настя, хочет схватить Аксенова за руку, но не успевает. Николай оторвался от вагона и скрылся в толпе. Растаяли последние городские домики, унылая равнина потянулась за окном. Желтеют пески, кое-где покрытые какими-то коряжистыми деревьями. Знойное солнце нещадно палит и так уже раскаленную землю.
Настя до пояса высунулась из окна. Горячий ветер обжигает лицо, рвет волосы, прижимает ее к оконной раме.
- Упадешь, мама! - сквозь свист воздуха и перестук колес слышит она крик сына.
Настя с трудом оторвалась от окна, обессиленно присела и прижала сына к груди. Беспомощность и отчаяние охватили ее. Она привстала, хотела выйти из купе… и проснулась.
"Сколько же времени?" - подумала она, осторожно, стараясь не разбудить Тоню, поднялась с нар и выглянула наружу. В небе едва приметно брезжил рассвет. Над землей спокойно мерцали бледные звезды. Прохладный воздух нежно обвевал разгоряченное лицо. Глубоко дыша, она постояла и вернулась в землянку. Нужно будить Тоню. Пора занимать огневую позицию и вновь подкарауливать фашистов. Наступало самое ответственное для снайпера время. Скоро разгуляется день. Рассеется утренний туман, и наши позиции откроются взглядам вражеских наблюдателей. А в это время как раз и нельзя давать увидеть противнику, что делается в нашем расположении. Капитан Бахарев несколько раз предупреждал: "Смотрите, Прохорова, до начала артиллерийской подготовки вы должны помешать противнику вести наблюдение. Иначе он может обнаружить нашу подготовку к наступлению. И тогда сами понимаете, что может случиться".
Всегда перед началом наступления Настя чувствовала себя тревожно и неуверенно. Выполнять боевую задачу ей приходилось только до начала атаки, а затем она оставалась в тылу, помогая санитарам переносить и перевязывать раненых. Полковник Чижов категорически запретил девушкам участвовать в атаке. Вначале это обижало Настю: вся рота идет в атаку, а она сидит в тылу. Но постепенно она привыкла и поняла, что работа на медицинском пункте не менее важна, и там дорог каждый человек, способный оказать помощь раненым.
Тоня спросонья долго не могла опомниться, потом спохватилась, заметалась по землянке, натыкаясь то на стены, то на столик, то на дверь.
- Быстрее, быстрее, - торопила ее Настя, - завтракать будем в траншее.
Тоня надела шинель, подпоясалась, схватила винтовку.
- Я уже, пошли, - заспанным голосом проговорила она.
Настя осмотрелась, и ей стало жаль оставлять их временное жилье. Каждый раз, покидая обжитую землянку или окоп, ей становилось грустно и тоскливо, будто расставалась она с родным домом.
У выхода из землянки девушек встретил комсорг роты Васильков. В эту ночь комсорг совсем не ложился спать. Он обошел все взводы и отделения, поговорил со всеми комсомольцами, еще раз напоминая об ответственности боевой задачи. Щеки его горели нездоровым румянцем, но стройная фигура в ватнике и до блеска начищенных сапогах казалась строгой и сильной.
Настя остановилась возле ответвления траншеи. Здесь находилось тщательно замаскированное снайперское гнездо. Впереди волнами переливалась молочная пелена тумана. За ней скрывался передний край обороны противника.
- Ничего не видно, - всматриваясь в туман, проговорила Настя.
- Хорошо, - ответил Васильков. - И противник ничего не видит, не сможет обнаружить подготовку нашего наступления.
Он прислонился к стене траншеи, задорно прищурил глаза и, встряхнув головой, весело проговорил:
- Люблю туман. Бежишь в школу бывало, - а знаете, в Туле осенью от Упы поднимается густой туман и все-все закрывает, - так вот бежишь, словно купаешься в нем. И вокруг таинственно, загадочно. Вот сейчас, кажется, выплывет какое-нибудь чудовище. А со всех сторон рабочие на заводы спешат, мальчишки в школу, трамваи погромыхивают. Красота!
По траншее, не спеша, осматриваясь по сторонам, шел капитан Бахарев. Он остановился около девушек и устало присел на земляную приступку.
- Туман, - проговорил он, ни к кому не обращаясь, - часа два еще провисит, не меньше.
Тоня всегда робела в присутствии капитана. Он несколько раз говорил с ней, и каждый раз она, краснея, отвечала ему невпопад.
- Ну как, Висковатова, выспались? - взглянув на Тоню, спросил Бахарев.
- Так точно, товарищ гвардии капитан, - заученно ответила она.
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - задумчиво говорил Бахарев. - Вот что, Саша! - обернулся он к Василькову: - Идите спать.
- Товарищ гвардии капитан…
- Никаких разговоров, - оборвал его Бахарев.
- У меня еще не все сделано…
- Идите спать, - настойчиво повторил Бахарев. - Куда вы годитесь после бессонной ночи!
Васильков нахмурился, потом по-детски виновато улыбнулся и неторопливо пошел в ход сообщения.
Бахарев хотел было отправиться в третий взвод, но из-за изгиба траншеи показался коренастый, с грубоватым, волевым лицом сержант Косенко. Он шел, склонив голову, и, не доходя до Бахарева, осмотрелся, облизнул губы, поднял было руку к пилотке, но тут же опустил ее.
- Вы ко мне? - остановил его Бахарев.
- Так точно. Дозвольте… Вот… Написал я… - сбиваясь, заговорил он, отстегивая клапан кармана. - Вы член партии. И я к вам… Вот…
Он протянул Бахареву вчетверо сложенный лист бумаги, смело глядя на капитана большими серыми глазами.
"В партийную организацию первого батальона, - прочитал Бахарев, - от гвардии сержанта Косенко Никифора Петровича. Заявление. Сегодня мы идем в наступление. Я клянусь бить фашистов до последней капли крови. Вся моя жизнь принадлежит Родине, Коммунистической партии, Советскому Союзу. Прошу принять меня в ряды славной партии большевиков".
Бахарев пожал Косенко руку и, глядя на него, вспомнил, как год назад под Чигирином на Украине пришел в роту оборванный, кудрявый хлопец. Всю его семью расстреляли фашисты. Сам он почти целый год скрывался в камышах на берегу Тяснина, и как только увидел первых советских солдат, бросился к ним навстречу. О семье он никогда не вспоминал, но когда в роту приходили письма, он мрачнел, уходил куда-нибудь и подолгу сидел в одиночестве.
Комсорг роты Васильков поддерживал оживленную переписку со своими земляками и однажды послал письмо в тульскую областную газету "Коммунар", где описал жизнь Косенко и постигшее его горе. В ответ на это пришла газета со статьей о Косенко и в его адрес посыпались десятки писем. Молодому украинцу писали девушки, пожилые женщины, пионеры, рабочие тульских заводов, колхозники, учителя.
Косенко заметно повеселел, отвечал на письма и с каждым днем воевал все лучше и лучше. Прошел год, а Косенко попрежнему получал по нескольку писем в день. За этот год из робкого, молчаливого солдата он превратился в смелого, инициативного командира отделения. На его личном счету было два подбитых танка и более двух десятков уничтоженных гитлеровцев.
- Я дам вам рекомендацию, - проговорил Бахарев, сжимая руку Косенко, - я уверен, вы оправдаете доверие партии.
- Товарищ гвардии капитан, тут еще солдат из моего отделения заявление написал, Турдыбаев…
- А где он?
- Я здесь, товарищ капитан, - подбежал черноглазый узбек.
- Хорошо, товарищ Турдыбаев, - сжал и его руку Бахарев, - и вам я смело дам свою рекомендацию, уверен, что вы не подведете.
- Никак не подведу… Мой отец батрак был, в колхоз первый вступил. И мне сказал: "Трусом будешь - умри лучше".
Когда в Молдавии Турдыбаев пришел в роту, Бахарев не знал, что с ним делать. Смуглолицый, низкорослый узбек мог произнести всего несколько русских слов и неизменно твердил: "Гитлер бить хочу". Стрелял он плохо, к местности применяться не умел, при неудачах огорчался и был готов расплакаться.
Две недели Бахарев сам занимался с ним и, обучая Турдыбаева русскому языку, сам запомнил много узбекских слов. Труд не пропал даром. Когда рота пошла в наступление под Яссами, Турдыбаев вырвался вперед, первым вскочил в траншею противника и заколол гитлеровца. С этого и началась боевая жизнь молодого узбека. Если нужно было под огнем проползти ужом, то Бахарев знал, что лучше Турдыбаева этого никто не сделает.
Проводив Косенко и Турдыбаева, Бахарев широко улыбнулся. На душе у него стало просторно и легко. Теперь он был уверен, что рота боевую задачу выполнит.
Туман рассеивался. Вырисовывались позиции противника. Те же проволочные заграждения, черные извивы траншей и ходов сообщения - и нигде, ни одного движения. Казалось, впереди никого нет, немцы покинули свои позиции и ушли, узнав об угрозе, нависшей над ними. Так же внешне безлюдно было и в наших траншеях. Люди замерли на своих местах. Только изредка то там, то здесь, пригибаясь почти к самому дну траншеи, торопливо пробирались посыльные и офицеры.
Настя и Тоня поочередно всматривались в расположение противника. Иногда в снайперском прицеле появлялась человеческая голова, но тут же скрывалась, и девушкам ни одного раза не удалось выстрелить.
Внезапно земля дрогнула, на всем фронте тысячеголосо рявкнули орудия, и в небе завыли, застонали, заскрежетали снаряды. Впереди, где только что змеились траншеи и ходы сообщения немецкой обороны, стояла сплошная иссиня-черная стена дыма. Внизу, там, где должна была находиться земля, рваными вспышками полыхали взрывы. Их было так много, и они возникали так часто, что казалось, на огромном пространстве разверзлась земля и из ее недр вырываются огромные языки пламени. Отдельных взрывов не было слышно: все слилось в сплошной неумолкающий вой. Стрелки, пулеметчики, саперы, связисты стояли в траншее и смотрели вперед, где клокотали огонь и дым.
В небольшом углублении возле капитана Бахарева собрались взводные командиры, маленький лейтенант с эмблемами сапера, старшина и несколько солдат. Впереди всех, опираясь локтями о бруствер, смотрел в стереотрубу артиллерийский капитан. Он изредка отрывался от окуляров, из рук сидевшего рядом связиста брал телефонную трубку и что-то кричал.
- Ну как? - на ухо спросил Тоню неизвестно когда подошедший Васильков. Горячее дыхание его щекотало ухо, но голос звучал глухо, словно из подземелья.
- Здорово! - крикнула Тоня и не услышала собственного голоса.
- Бог войны, - поняла Тоня по движениям губ Василькова, - артподготовка.
Внезапно гул артиллерии смолк. Кто-то из стрелков хотел было рвануться вперед, но окрик Бахарева остановил его.
Справа и слева застрочили пулеметы. Легкий ветерок раздвигал тяжелую завесу дыма и пыли. В просветах опять показались позиции противника.
- Атака сейчас, Саша, атака, да? - еще ничего не слыша, трясла Тоня плечо Василькова.
- Нет, рано еще, - едва расслышала она голос комсорга.
- Укрыться всем, не выглядывать из траншеи! - в разных концах кричали взводные и отделенные командиры.
- Тоня, что ты стоишь, наблюдай! - крикнула Настя.
Только сейчас Тоня заметила, что Настя не отходила от бойницы и все время не отнимала приклада от плеча.
- У кучи камней, видишь? - проговорила Настя.
Тоня через прицел стала прощупывать взглядом воронки и камни. В одной из воронок что-то шевельнулось. Тоня присмотрелась и с удивлением увидела, как из уцелевшей траншеи на корточках выползал фашист. За ним пробирался второй. Позади виднелся еще один человек и ствол пулемета. Настя выстрелила. Тот, что полз первым, уткнулся лицом в землю. Второй, с пулеметом, отскочил в сторону. Тоня выстрелила. Фашист продолжал устанавливать пулемет. Тоня выстрелила второй раз, но пулеметчик успел скрыться в воронке и дал длинную очередь. Пули роем запели над траншеей.
- Эх, ты! - озлобленно крикнула Настя.
Тоня задрожала от обиды и долго не могла в прицеле поймать пулеметчика. Настя все стреляла. Когда Тоне удалось отыскать знакомую воронку, пулемет торчал из нее дулом вверх. Рядом с ним разбросал руки в стороны фашист.
Новый шквал артиллерийского огня потряс землю. Опять вся оборона противника скрылась в сизо-черной туче. В этот раз сила огня была еще страшнее. Все вокруг стонало, выло и взвизгивало.
- Приготовиться к атаке! Приготовиться к атаке! - неслось из края в край.
По траншее бегали командиры. Стрелки собирались возле сделанных в траншее ступенек. Пулеметчики вытаскивали из укрытий пулеметы. Около стоявшей в окопе пушки хлопотали артиллеристы. Все спешили и волновались. Только капитан Бахарев спокойно ждал. Возле него стоял артиллерийский капитан. Лейтенант Миньков что-то растолковывал своим саперам, показывая вперед. Анашкин несмело переминался с ноги на ногу позади Бахарева, держа какой-то сверток в руках.
- Некогда сейчас, - отмахнулся от него Бахарев. К нему подбежали связные от взводов и доложили о готовности к атаке.
Бахарев взял телефонную трубку, вызвал командира батальона, что-то сказал ему и наклонился к артиллерийскому капитану:
- Ну, Степа, теперь, браток, начинается наша работа.
Из тылов ползли танки. К гулу артиллерийской канонады примешался шум множества моторов.
- Миньков! - крикнул Бахарев. - Обозначить проходы.
Маленький лейтенант метнулся к своему взводу, и через минуту от него в разные стороны побежали солдаты. Они, словно регулировщики на дорогах, выскочили на бруствер и флажками указывали танкам дорогу. Тридцатьчетверки, разбившись на четыре группы, устремились к саперам с флажками.
- Сигнал! - одновременно закричали и Бахарев, и артиллерийский капитан, и солдаты в траншее.
Над позициями в разных местах взметнулись букеты красных ракет.
Стрелки один за другим выскакивали из траншеи и растекались в стороны. За ними пулеметчики выкатывали пулеметы. Пехоту обгоняли танки. Позади них артиллеристы выдвигали пушки. Разрывы снарядов переместились куда-то в глубину, и теперь весь передний край обороны противника настороженно молчал. К нему катилась лавина людей и машин. В вое снарядов и реве моторов хлопали винтовочные выстрелы, трещали автоматные и пулеметные очереди. Пехотинцы, пристраиваясь в хвост танкам, шли ускоренным шагом, стреляя на ходу.
- Вперед! - крикнул Бахарев и выскочил из траншеи.
За ним побежали артиллерийский капитан с радистом, Анашкин, посыльные от взводов.
Настя и Тоня стояли в своем окопе и смотрели на атаку.
Танки проскочили проволочное заграждение противника и вырвались к траншеям. За ними, не отставая, бежали пехотинцы.
Тоня различила высокую фигуру Василькова. Он на ходу пускал короткие очереди из автомата. Рядом с ним бежали солдаты из второго взвода. Один, маленький, взмахнул рукой, и в траншее показалось сизое облачко. Васильков и еще два солдата прыгнули туда, где только что взорвалась граната, и тут же появились обратно, вытаскивая какого-то человека. Тоня поняла, что это был пленный.