- Да ведь у тебя одна куртка: со шнурками! Очень красивая.
Алексею понравился этот разговор. Но Таня и на него ни разу не взглянула. Поэтому Алексей спросил с иронией:
- Откуда ты знаешь, сколько у Сергея курток?
Но Таня и теперь не оглянулась на Алексея, а ждала, что скажет Богатырчук. Сергей, наверное, и не собирался отвечать, а все смотрел и смотрел на улыбающееся Танино лицо.
- Ну, довольно, - сказал Алеша, приткнувшись к берегу. - Посмотрел, и поедем дальше.
Богатырчук растерянно оглянулся на лодку, потом радостно мотнул головой:
- Черт его знает… как ты… того!
Таня бросила быстрый взгляд на Сергея и вдруг предложила, присматриваясь к Алеше с деловым вниманием:
- Вылезай, Алеша, пойдем с нами.
- Нет, Таня, расчета нет.
- Какой там расчет? Вылезай, проводите нас.
- Нема расчета, - повторил Алеша, завертел головой, не глядя на Таню.
- Ты сегодня какой-то… скуластый.
- Это я от злости. Сергей, марш в лодку!
Богатырчук вытащил одну ногу из песка, посмотрел на нее, потом посмотрел на Таню и взмолился:
- Таня, он надо мной власть имеет: дал ему слово до вечера плавать. А у тебя добрая душа, садись к нам в лодку. Мы тебя довезем, куда нужно…
- У Тани нет времени с нами болтать, - Алеша развел руками в лодке, - вон ее компания стоит.
- А отчего? - спросил Богатырчук и высоко поднял брови.
У Тани жалобно вздрогнули ресницы:
- Ты в самом деле сегодня злой. Отчего это? А?
- Это? Это… от солнца. Жаркое очень солнце.
- Богатырчук вытащил и вторую ногу и решительно взмахнул кулаком:
- Ну, и похорошела же ты недопустимо! Что это такое?
Таня засмеялась легко и радостно, вдруг наклонилась к коленям, удерживая стремящуюся вверх юбку, и посмотрела на Богатырчука с любопытством.
- Взвыл! - сказал Алеша. - Хватит с тебя. Полезай на свое место!
Богатырчук повел плечами, выпрямился и прыгнул в лодку, но и в лодке немедленно повернулся к Тане: он не мог оторваться от ее голубых глаз, от ее темно-русой косы, от ее розовой юбки.
- Бери весла! - резко приказал Алексей.
Сергей обалдел как будто.
- Бери весла, - повторила Таня с тихой ласковой убедительностью.
Алексей круто занес весло за корму, и лодка быстро наметила носом путь к острову. Таня крикнула весело:
- Знаешь, Сережа, а без шнурков тебе гораздо лучше!
Алексей теперь сидел спиной к Тане. Он не хотел больше ее видеть. И удивился, когда услышал свое имя:
- Алеша, мне нужно с тобой поговорить. Приходи вечером к столовой.
Алеша быстро оглянулся. Таня догоняла девушек и на бегу приветствовала его рукой.
Богатырчук тоже смотрел на Таню. А потом сказал Алексею:
- Видишь?
- Нет, не вижу, - ответил Алексей серьезно.
- Ну и я не вижу, - вздохнул Богатырчук и взялся за весла.
5
В это лето в помещении бывшей столовой открылся "Иллюзион" - кинематограф. При входе в столовую повисли два ослепительных фонаря. Электрическую энергию предоставил Пономарев с своего завода. Содержатель "Иллюзиона", приезжий, веселый человек со странной фамилией Убийбатько, то сам сидел в кассе, то усаживал жену, толстую и сердитую даму. Он сам веселым голосом, а жена злым голосом отвечали покупателям в одной и той же форме:
- Не можем дешевле, господа, у нас не городская электрика, а господина Пономарева.
И многие господа отходили от кассы, не имея возможности получить иное удовлетворение, кроме такого ответа. Но электрика отражалась отрицательно, на самом Убийбатько: только по субботам в "Иллюзионе" набиралось порядочно публики, потому что в субботний вечер многие старики приходили с женами смотреть погоню за вором или смешные приключения Макса Линдера. В другие же дни господ зрителей набиралось меньше половины зала, а остальные места заполнялись костромскими мальчишками, умевшими с энергией не менее титанической, чем энергия Макса Линдера, преодолевать и строгость контроля, и неудобство пономаревской электроэнергии.
И все-таки "Иллюзион" супругов Убийбатько имел на Костроме большое просветительное значение, главным образом в смысле буквальном: указанные выше ослепительные фонари ярко освещали довольно приятную площадку: на ней еще кадетом Пономаревым были посажены деревья и поставлены деревянные диванчики. Когда-то все это предназначалось для уставших рабочих, ожидающих обеда. Теперь на диванчиках располагалась костромская молодежь, по разным соображениям предпочитавшая свежий воздух фракам и визиткам кинематографических героев. Преддверие "Иллюзиона" обратилось в маленький костромской клуб. Убийбатько с негодованием смотрел на это бесплатное пользование электроэнергии и обращался к публике:
- Господа, надо купить билеты и смотреть картину, а здесь нечего сидеть даром… Но такое обращение не имело успеха у сидящих на диванчиках, и в дальнейшем Убийбатько ограничивался тем, что тушил фонари, когда начинался сеанс.
На диванчике сидели Алеша, Таня и ее брат Николай Котляров, тоже голубоглазый, но совсем некрасивый юноша с бледным веснушчатым лицом. Николай заглядывал в лицо Алеши и говорил жидким, нежным тенором:
- Идем, Алеша, не ломайся.
Таня смотрела на Алешу любопытным взглядом вкось, как будто исподтишка. Алексей склонился к коленям и задумчиво поглядывал на кусты желтой акации. Из-за кустов вышли Павел Варавва и Богатырчук. Павел сказал:
- Алеша ни за что не пойдет за чужой счет. Что ты его уговариваешь?
- А я пойду, - веселым басом произнес Богатырчук. - Пойду за счет Цыгана - и ничего. Спасибо ему говорить не буду. Он помощник слесаря, у него денег много.
- Перед кем ты гордишься? - обратился Павел к Алеше. Перед товарищами? Дурень ты, хоть и студент. Какая честь тебе в том: сидишь и надуваешься!
Алеша поднял голову, свет упал на его лицо. Оно было еще по-юношески румяным и круглым, но на скулах уже начинали играть тени мужества, а на лбу падала к переносью резкая и острая складка. Алеша с усилием, вкось посмотрел на Павла:
- Тебе хочется в "Иллюзион"?
- А что же? Хочется. А тебе не хочется?
- Не хочется.
- А скажи, твой институт называется императорским?
- Мой институт не называется императорским.
- Так чего же ты…
- Я ничего…
- Идем, - решительно сказал Павел и тронул Алешу за плечо.
- Отстань!
- Идем, уже впускают.
За кустами акация на главной дорожке проходили головы и картузы посетителей "Иллюзиона". Алексей поднялся со скамьи, неожиданно выпрямил высокое, ловкое тело и потянулся, положив руки на затылок.
- Идите, я вам не мешаю.
- Раз ты не идешь, значит, и я должен тут торчать, - пробурчал недовольно Павел.
- Да ну вас к черту! - сказал Богатырчук. - Пригласил, а теперь назад? Ты меня из дому вытащил? Какое ты имел право, уважаемый?
- На тебе сорок копеек, и ступай один.
Богатырчук взял сорок копеек, подбросил их на ладони и грустно ухмыльнулся красивым ртом:
- Подлецы! Вы думаете, у меня действительно никакой чести нет? Подлецы вы после этого! На твои сорок копеек!
Он с размаху опрокинул ладонь на протянутую руку Павла.
- Убирайся! Богатырчук может принять приглашение товарища, а подачек не принимает. Если даже его пригласит Колька Котляров, этот беднейший из пролетариата Костромы, Богатырчук примет приглашение.
Колька Котляров сказал без всякого выражения:
- Я тебя не приглашаю.
- Почему?
- Не хочу.
- Нет, почему?
- Сказать?
- Скажи.
- Принципиально.
Колька стоял перед Сергеем мелкий, нескладный, ничего не унаследовавший от плотника Ивана Котлярова: ни саженных плеч, ни коренастости, ни буйной шевелюры, но сквозь плохонькую оболочку ясно был виден его принципиальный дух. Павел пошевелил руками в карманах и сделал шаг к Николаю:
- Интересно!
Одна Таня осталась на диване и спокойно играла пушистым кончиком косы на коленях. Колька под горячим взглядом Павла поежился, но не улыбнулся, отвел глаза и сказал негромко:
- Да чего говорить! Ты спроси у него, почему он не работает?
- Ха! - засмеялся Богатырчук и повалился на диван рядом с Таней. - Старая песня. Меня даже не раздражает. Дома папаша с мамашей талдычат, теперь Колька прибавился. Черт бы вас побрал, почему вы отца Иосифа на помощь не позовете?
- Нет, ты все-таки отвечай, - сурово произнес Павел. - Он тебе в глаза сказал, и ты в глаза.
- Знаешь что? Дома я читал "Три мушкетера". Знаешь, до чего интересно! Пришел ты, Цыган. Идем да идем! Пожалуйста! А вы мораль тут развели, труженики! Настойчиво требую, веди меня в этот самый "Иллюзион". Требую выполнения обязательств.
- Хорошо, выполню обязательство, а только скажи, почему ты не работаешь?
Богатырчук протянул руку по спинке дивана сзади Тани, и Таня немедленно выпрямилась, все так же теребя кончик косы.
- Скажу. Алешка и так знает. Скажу. Но все-таки нет справедливости. Алексей тоже не работает, однако ты его тащил в "Иллюзион"? Тащил, Колька?
- Тащил, так разница: Алешка студент, он работает, только ничего не получает. А с какой стати я буду тебя водить, когда ты нарочно не работаешь?
- Ну, хорошо. Почему я не работаю? Не хочу. Не хочу работать на Пономарева. Не хочу жить в этой самой Костроме. Здесь живут рабы Пономарева и Карабакчи. Ты сколько получаешь, помощник слесаря?
- В этом месяце заработал семнадцать, - хмуро ответил Павел, не глядя на Сергея.
- Семнадцать. А ты сколько, Колька?
- Не в том дело, а ты дальше говори. На кого ты хочешь работать?
- Ни на кого.
- Как это у тебя выйдет?
- Как-нибудь выйдет. Опять в цирк пойду.
- Балда! - сказал Павел. - А в цирке ты на кого будешь работать? Все равно на хозяина.
- В цирке не так, детки. В цирке я работаю для людей. И вижу людей. Вы этого не знаете. Когда выскочишь на арену на Цезаре… свет какой! Глаза какие! Да что вы понимаете?
- Чьи глаза? - тихо спросила Таня.
- Всякие глаза: и у людей, и у Цезаря. Какие красавицы смотрят, улыбаются. Да и не только красавицы!
- И что? - так же тихо спросила Таня.
- Он себе шею свернет на Цезаре, а хозяин все равно в карман тысячи положит, - тоскливо протянул Николай.
Сергей вскочил. Он стал против Николая, взмахнул кулаком и этим движением как будто сбросил с себя богатырское свое добродушие:
- Наплевать мне на хозяина! Когда я на арене, хозяин - мой лакей, понимаешь? Он смотрит мне в глаза и дрожит. Я тогда артист. Ты знаешь, что такое артист? Знаешь?
- А за что тебя хозяин выгнал, Сережа?
Богатырчук не ожидал нападения с этой стороны. Он повернул к Алексею тяжелую голову:
- За что?
Алексей стоял у кустов акации и заканчивал перочинным ножиком пищик. Он поднял глаза на Сергея, вложил пищак в рот и вдруг запищал на нем оглушительно и комично-жалобно, а потом спросил, перекосив губы в ехидной гримасе:
- Да. За что?
Павел взмахнул руками и захохотал. И Николай с застенчивой улыбкой отвернулся к фонарю. Улыбнулась и Таня, присматриваясь к Алеше.
Богатырчук оглянулся.
- Выгнал? Не выгнал, а…
- Уволил, - серьезно закончил Павел.
Сергей осторожно сел на диван. Таня смотрела на него с интересом.
- Все-таки за что, Сережа? - ласково спросила она.
- За грубость, - тихо ответил Сергей и улыбнулся ей печальными глазами.
Таня задержала на нем внимательный, почти материнский взгляд, поднялась с дивана, перебросила косу назад и сказала решительно:
- Хватит! Идем в театр, все! Слышишь, Алеша?
Алексей увидел ее нахмуренные брови и протянул руку к Павлу:
- Павлушка, одолжи сорок копеек до завтра.
6
По дороге домой Алеша и Таня отстали. Таня спросила:
- Неужели ты из гордости не пошел в "Иллюзион" за Колин счет?
- Не из гордости, Таня, а из бедности.
- Это все равно.
- Нет, не все равно. Если у меня были бы деньги, я мог бы пойти за их счет.
- А где ты возьмешь отдать Павлу сорок копеек?
- У отца.
- Ты у него много берешь денег?
- Нет, почти что не беру, вот разве на дорогу теперь придется взять.
- А как же ты живешь в Петербурге?
- Зарабатываю.
- Много зарабатываешь?
- Уроками много нельзя заработать. Очень дешево платят.
- А сколько платят?
- Если репетировать какого-нибудь отсталого - пять рублей в месяц.
- А сколько тебе нужно в месяц?
- Мне нужно самое меньшее тридцать рублей.
- Для чего?
- Квартира, стол, учебники, ну, конечно, баня, бритье, кое-что починить, в театр нужно.
- А если без бритья, значит, дешевле? На бритье полтинник можно скинуть. Таня, почему ты сказала, чтобы я пришел сегодня к столовой?
- Я просто хотела побыть с тобой.
- Почему?
- Как почему? Мне с тобой хотелось побыть вместе. А как же ты зарабатываешь тридцать рублей? Неужели шесть уроков?
- Ну, три, четыре урока.
- Значит, не выходит тридцать рублей?
- Никогда не выходит. Все-таки, если человек хочет видеть другого, у него есть какие-нибудь причины.
- Причины? Конечно, есть… - Таня лукаво глянула на Алешу. - А как же так, без причины?
- А какие у тебя причины?
- И причины есть, и все есть, - произнесла Таня задумчиво.
Алексей наклонился к ней, заглядывая в лицо. Она подняла глаза:
- Все-таки, как же ты живешь, если не зарабатываешь?
- По-разному живу. Если не хватает, - значит, за квартиру не плачу, живу, живу, пока выгонят, - вот и экономия.
- Или не обедаешь?
- Это самое легкое - не обедать. Обедать вообще редко приходится, больше чай и булка. Но бывает, урок достанешь за обед. Это самое лучшее с экономической стороны, но только обидно как-то. Я не люблю.
- А почему ты у отца не берешь?
- Да у отца нету. Он еще Пономареву должен. Но он иногда присылает. Это… последнее дело - получать от него деньги.
- Ты чересчур гордый, Алеша.
- Нет. Какой же я гордый, если все спрашиваю и спрашиваю: почему ты захотела быть со мной?
- А почему тебе так интересно?
- А как ты думаешь?
- Ты воображаешь, что влюблен в меня, да?
Алеша и на темной улице покраснел и испугался:
- Нет… как ты сказала…
- Значит, ты не воображаешь?
- Я ничего не воображаю.
- Вот и хорошо. А я уже думала, что и ты влюбился.
- Ты что ж так плохо говоришь о любви?
- Чем же плохо?
- Ты никого не любишь? Никого?
- Нет, одного человека люблю, но держу в секрете.
- Почему?
- Я хочу учиться. Если полюбить и сказать, замуж выйти, значит… ну, обыкновенная костромская история.
- Если любишь - вместе хорошо!
- Я боюсь - вместе!
- Почему?
- Я, Алеша, боюсь женской доли. Я буду искать другое. Ты не думай, что я ничего не знаю. Я все знаю.
- И ты удержишься, не скажешь?
- Чего не скажу?
- А вот… тому человеку… про любовь?
- Конечно, не скажу.
- И долго?
- Пока не кончу медицинское отделение. Я потому тебя и спрашиваю все.
- Ага… так поэтому ты меня и просила прийти?
- И поэтому.
- А скажи, разве любимый человек не мог бы помочь тебе учиться?
Таня улыбнулась в темноте, но улыбка слышалась и в голосе:
- Как же он поможет? Он… тоже… очень бедный. А скажи, Алеша, я достану уроки в Петербурге?
- Ты в Петербурге будешь учиться?
- Да.
- Значит, вместе? - Алеша обрадовался, как ребенок.
- Ну, да. В одном городе. - Я тебе помогу найти уроки.
- Спасибо.
- Тот учился или работает?
- Кто?
- Которого ты любишь?
- А потом спросишь, на какую букву начинается его имя? Да?
- Спрошу.
А потом, какая вторая буква?
- Нет, я и по первой догадаюсь. Скажи.
- Да для чего тебе, ты же не влюблен в меня?
- А может, и влюблен…
- Да ведь ты сказал…
- Я ничего не говорил…
- Ты сказал, что ты ничего не воображаешь..
- Можно просто любить, а не воображать.
- Алеша, сколько стоит билет до Петербурга?
- Дорого: восемнадцать рублей.
- Ой, как дорого!
- Таня… неужели ты не скажешь, ты должна по дружбе, по старой дружбе…
- Что сказать?
- Кого ты любишь?
- Алеша, ты все об этом? Мне никого не хочется любить. Ты такой гордый человек, неужели ты не понимаешь: разве можно любить, если тебе на обед не хватает? Это оскорбительно.
Алеша опустил голову, очень многие подробности его студенческой жизни, подробности ежедневных мелких обид, голодной бессильной жизни вдруг пришли в голову. Снова подступил к сердцу невыносимый вопрос, мучивший его все лето: как взять у отца восемнадцать рублей на дорогу? И еще более трудный: как попросить у отца сорок копеек, чтобы отдать Павлуше?
7
Доктор Петр Павлович Остробородько давно заведовал земской больницей, расположившейся на краю города, но усадьбу купил поближе к центру - широкий многокомнатный дом, окруженный верандами, цветниками, садом. Не только в нашем городе, но и в других городах Петр Павлович считался врачом-чародеем. Петр Павлович добросовестно поддерживал свою медицинскую славу хитрыми рецептами, золотым пенсне и умными разговорами. Честно служила славе и небольшая бородка Петра Павловича, делавшая его похожим на самого Муромцева, председателя Первой Государственной думы. Может быть, и в самом деле Петр Павлович был талантливым врачом, но несомненно, что это был человек общественный и богатый. Богатств его, правда, никто не считал, но никто не жил в нашем городе так широко и красиво.
В доме Остробородько всегда собирался цвет городской молодежи, привлекаемый сюда не столько славой Петра Павловича, сколько гостеприимством и красотой его дочери Нины Петровны. Нина Петровна была уже помолвлена с сыном отца Иосифа - Виктором Троицким, но это обстоятельство почему-то никто всерьез не принимал. Нина была красива: высокая, нежная, медлительная, всегда ласково-задумчивая и приветливо-сдержанная.
Брат ее, Борис Петрович, студент Петербургского технологического института, считался человеком глупым, и этой славе не мешали ни его красота, ни веселый нрав, ни общая симпатия, его окружающая. Еще в реальном училище товарищи считали долгом чести вывозить Борю во время экзаменов, а в технологическом институте прямо с его зачетной книжкой ходили к профессорам и сдавали за Борю зачеты, не столько, впрочем, из чувства дружбы, сколько из мальчишеской любви к студенческим анекдотам.
На веранде Остробородько собралась большая компания. Говорили исключительно о надвигающейся войне. Городской врач, кругленький и остроглазый человек, Василий Васильевич Карнаухов, называемый в городе чаще просто Васюней, ораторствовал воодушевленно:
- Уверяю вас честным словом - демонстрация! Что вы шутите? Франция и Россия! Немцы еще не сошли с ума. Вы думаете, они рискнут из-за Франца-Фердинанда? Мы своей силы не знаем, а немцы знают. Это не девятьсот четвертый год! Великая Россия! Великая Россия, господа!