А через год Люсечка, разведясь и с этим мужем, выгнала его из новой квартиры и стала мечтать о более счастливом браке…
Впереди начиналась ложбинка. Груня заглубила плуг и с напряжением следила за лемехами. "К черту Люсечку! И тут она не дает мне покоя. Не желаю! Мы построим тут новую жизнь без такой дряни! Буду думать о Саше.
Груня прикрыла веки, и тотчас перед ней встал Саша Фарутин.
"Смешной он со своими стихами… Мы с ним чем-то походим друг на друга. Говорят, кому на ком жениться, тот в того и родится… Может быть, это потому, что он научил меня мечтать о хорошем. Что бы я делала, если бы ты не научил меня этому, милый Сашенька? Ах, опять этот противный бугорок! Вечно он не вовремя!" - недовольно прошептала прицепщица и приподняла лемехи.
Ветер как будто стал тише… Ей очень хотелось, чтобы" ветер стих и чтобы хоть немножко потеплело. Но нет, это только показалось, что стих. Вот опять наваливается на правый бок, захлестывает в лицо… Но теперь уж скоро!: Не более двух кругов - и смена. "Буду мечтать о новой жизни!" - Груня прищурилась, представив себе эту новую жизнь.
"Мы, конечно, с Сашей… А что особенного? И квартира будет - настоящая, с удобствами, и свой автомобиль. Оба работаем, подкопим деньжонок и купим. Когда он за; рулем, когда я. Нет, это слишком мелко, Грунька! Это что-то больно похоже на Люсечку… Нисколько не похоже! Ей до общественных интересов дела нет, а мы с Сашей… Да ведь и вся страна будет совсем-совсем иная: в садах, в цветах. Предгорное тоже будет в садах. А сейчас - грязная, серая, унылая деревнешка. Ну как им не стыдно так жить! Смирились… Домишки подслеповатые, один на другой похожие, как близнецы. Никакой фантазии! Ну погодите, все перетрясем! И Предгорное перестроим, и сады и цветники разобьем, и электричество, и музыку… Ой, батюшки, сколько же нам надо сделать!"
- Гру-у-ня! - услышала прицепщица крик высунувшейся из кабины Поли. - Груня! Уже полторы нормы, слышишь? Скоро пересменка!
- Слышу, слышу, - неохотно отозвалась прицепщица, отрываясь от своих счастливых и тревожных дум. И сразу почувствовала, как она продрогла. - Заходим на последний круг.
Пересменка проходила под проливным дождем и под тем же сбивающим с ног ураганным ветром. Вдруг выяснилось, что на тракторе Поли нет сменной прицепщицы. Говорят, девушка обварила себе ногу кипятком, и ее спешно отправили на перевязку…
Подменить Груню вызвалась Маша Филянова: она чувствовала себя виноватой - не сумела вызвать из МТС Замену пострадавшей.
Крепясь изо всех сил маленькая Груня на негнущихся, закоченевших и онемевших ногах подошла к Маше и с деланным смешком в голосе сказала:
- Если каждую вышедшую из строя прицепщицу будет заменять бригадир, надолго ли такого бригадира хватит? А сев еще впереди.
Превозмогая слабость, Груня занялась протиркой мотора. Все ждали агронома и учетчицу: они должны объявить результаты выработки за смену.
"Кем же, кем подменить Груню?" - мучительно размышляла Маша. Подменить было некем. Только самой занять место прицепщицы.
Угадывая мысли бригадира, Груня сказала:
- Я выдержу вторую смену.
Поля и Маша с недоверием уставились на нее:
- Ты? В такую погоду?
- Подумаешь, погода! Что я, неженка? Николай Островский, слепой, разбитый параличом, романы писал; молодогвардейцы перед казнью пели, а тут - погода! Что я, принцесса?
- Да ведь ты же с сиденья свалишься!
- А я привяжусь, - сердито возразила Груня. - И хватит об этом. Подумаешь, геройство!
В серой сетке ливня показались две фигуры. Это шли Вера Стругова и учетчица.
- Не работа - загляденье! - похвалила учетчица Полю и Груню.
Груня обычно радовалась таким похвалам, а сегодня как будто и не слышала слов учетчицы. Необычно возбужденно она закричала на замешкавшуюся сменную трактористку.
- Запускай, нечего время терять!
Маша Филянова отозвала Веру в сторону и что-то сказала ей. Вера помолчала, подумала и утвердительно кивнула головой. Если бы Груня была меньше возбуждена, то могла бы расслышать слова Веры:
- Это подвиг. Пример другим. Обязательно сейчас же прислать ей горячий ужин, а я свой плащ на нее накину.
Так прицепщица Груня Воронина осталась в ночь на вторую смену.
…Утреннюю пересменку Маша Филянова провела на полтора часа раньше обычного, Груню Воронину сняли с сиденья, и подруги повели ее к дрожкам. Она растерянно улыбалась посиневшими, одеревеневшими губами и с трудом передвигала ноги.
- Ну как? - негромко спросила она учетчицу.
- Выполнили! Да иди же ты, иди, садись вот на дрожки, повезу тебя скорее в тепло!
Груня с помощью девушек взобралась на повозку и тотчас закрыла глаза. Дрожки куда-то поплыли…
Долго ли ехали? Кажется, очень долго, но она этого хорошенько не помнит. Помнит только, как вошла в полевой стан; тут было очень жарко, как в бане. Но эта жара почему-то не согревала Груню. Ее бил озноб.
Девушки раздели ее. Катя Половикова стояла с дымящейся миской в руках. Но Груня не могла есть - не было ни сил, ни охоты. Она попыталась взобраться на печь, но не хватило сил. Подруги хотели помочь ей.
- Не надо, я сама, сама… поеду в Крым.- И, не договорив, не подобрав ног, уснула.
Глава шестая
В больнице Андрей пролежал неделю. Он измучился за эти дни - не столько от болезни, сколько от сознания, что в такую пору вынужден бездельничать. Ему казалось, что работа на полях без него остановится, а когда он поднимется, то вместо работы начнется прокурорско-следовательская суетня.
"Невезучий я! - злился на себя Андрей. - Первая весна - и такая неудача! Лежу колодой по милости какого-то дурака".
И хотя Вера взяла с него слово выдержать предписанный срок, чтобы, как говорили врачи, "окончательно ликвидировать последствия черепно-мозговой травмы", он добился выписки из больницы на два дня раньше срока.
- Андрей Никодимович, да вы с ума спятили? - закричал на него Боголепов, когда тот появился в конторе.
- Замнем, дорогой Константин Садокович. Подумаешь, событие! Еррунда! В тридцатых годах в деда из обреза стреляли, а тут - по загривку камушком шибанули!.. А может еще и сам споткнулся и об борону… И лежать!.. Не могу я больше… Я там окосел с тоски. Хватит!.. Рассказывайте, что тут у вас.
Похудевшего, с желто-багровыми полосами на носу и на лбу, с отросшей черной бородой, Андрея трудно было узнать.
- Эх, нет на вас Веры Александровны… - вздохнул Боголепов. Он был убежден, что Вера сумела бы заставить Андрея полежать еще в постели несколько дней.
При имени Веры лицо Андрея загорелось, а Боголепов, как назло, не сводил с него глаз.
- Так, значит, ливни не давали сеять? Говорят, тракторы на пахоте тонули? А ну-ка, Константин Садокович, покажите сводочку по бригадам. Уж так я по этим показателям соскучился!
Директор вынул из стола сводку.
Злые шутки весны не кончились ураганным ветром и проливными дождями: в ночь с девятого на десятое мая повалил снег. От необычной белизны за окном в комнате стало светло. Андрей проснулся раньше положенного времени, оделся и вышел из конторы. Крыльцо, двор, крыши мастерских, комбайны, нефтяные баки - все засыпало снегом.
На рассвете ветер расчистил небо, ударил мороз.
Андрей долго стоял на крыльце, потом, оставляя глубокие следы на искрящемся снегу, пошел в поле. Он давно ждал всходов на первых полосах и теперь волновался за них. Степь была белая, мертвая. Словно вымело с нее птиц и все живое. Как в декабре, крутилась поземка, слепила глаза, секла, обжигала лицо.
Андрей повернулся к горам. Еще вчера казавшиеся ожившими, темно-зеленые громады их снова выглядели по-зимнему бесприютно.
Не задерживаясь, агроном направился к первой полосе. Впереди что-то чернело. Это был брошенный в поле культиватор. Его занесло до половины колес. Наструганный сугроб курился под ветром. Андрей разрыл снег на выгоне. Прижавшись к самой земле, зябко стелилась травка. Не очень застылая, мягкая, она как-то робко еще жила, зеленела, надеялась.
Андреи огляделся. Скрючившись от холода, понуро опустив головы по ветру, в засыпанные снегом поля шел голодный худой скот. Мелкие лужицы, забитые снегом, схватило морозом, и они похрустывали под ногами. Из кромки лесной полосы выскочил давно перерядившийся в серый летний пиджачок заяц и поскакал по пороше. В теклинке, у куста полыни, Андрей увидел двух синиц. Чтобы не спугнуть птиц, он свернул в сторону, но синицы уже заметили его, вспорхнули и сели тут же поблизости на бровку. Ветер заломил синицам хвосты и распушил перышки. Андрей наклонился над полынком и у его корня, в крохотном гнездышке, увидел три пестрых яичка: синицы, видно, согревали их своим теплом от внезапно вернувшейся зимы.
…На стогектарке пшеницы Андрей разрыл рядок. Он не тревожился за проросшие зерна, так как знал, что они лишь быстрее отъяровизируются. Агроном опасался за зерна непроросшие, но разбухшие от чрезмерной влажности почвы: в мороз они могли лопнуть и погибнуть.
И вот оно, проросшее, беспомощное, как спеленатый ребенок, зернышко пшеницы, на ладони агронома. Десятки раз видел его раньше Андрей на опытных полях академии, но никогда зерно не волновало его так, как сейчас. Он внимательно рассматривал это хилое зернышко, оценивал мощность корешков, только-только возникших из "пуповины". В сморщенной желтой фляжке было еще материнское молочко. Восково-белый стебелек с острой и прочной зеленой головкой упирался в тяжелый потолок, рвался к свету…
Агроном долго рылся в снегу, в земле, пока не убедился, что временное похолодание не только не погубит, но даже не повредит посевов.
Точно камень свалился с души Андрея: "С Верочкой бы вместе порадоваться!"
Андрей живо представил ее себе, озабоченно склонившуюся над заснеженным полем.
"Великое это счастье, что я поехал сюда и встретил ее! Сколько в ней гордости, благородства и какого-то полного, беззаветного самоотречения!" - с нежностью думал Андрей о Вере, возвращаясь в контору.
На другой день на рассвете Андрей снова тревожно поднял голову с постели и заглянул в окно: черно - ни снежинки! "Оттеплело!" - радостно подумал он и, успокоенный, заснул. Проснулся от громкого говора в коридоре:
- Ну, сегодня снова зашумит степь!
Одевшись, как и вчера, главный агроном пошел на поля. Дул теплый, южный ветер. За ночь двор совершенно просох. У нефтебазы его поразило необычное оживление. Там скопились подводы горючевозов: шла погрузка бочек, гудели автомашины, расходясь по разным направлениям.
Боголепов был тут.
Из-за небывалой распутицы нехватка горючего могла помешать массовому севу. Вот почему и прибежал сюда с полуночи директор.
Константин Садокович был без шапки, в каком-то стареньком, выгоревшем пиджаке, пропахший бензином, измазанный автолом. От бессонницы глаза его были красны и злы. Его раздражали неповоротливые (в большинстве старики) горючевозы и слишком замедленная, как ему казалось, заливка бензовозов.
- А ну, дед, посторонись, - директор отодвинул горючевоза, прилаживавшего жерди, чтобы закатывать по ним бочки с солидолом, взял бочку в беремя и поставил ее на подводу. Потом так же поставил другую и, крикнув изумленному старику: "Вваливай!", побежал к сгрудившимся у ворот трехтонкам.
- Сучок! Митя Сучок! - еще издали закричал директор шоферу. - Немедленно загружайся у чапаевцев семенами и - в Панькину бригаду: там зерна теперь не больше чем на три гона осталось… Мироненко! Накатывай вторую бочку! - обернувшись, крикнул он отъезжавшему уже было горючевозу. - По дороге сбросишь ефремовцам. Да прихвати магнето для Горбатовского.
Распоряжаясь в одном месте, Боголепов, казалось, видел, знал, что делается не только в другом конце нефтесклада, но и во всех двадцати четырех отрядах, разброд санных на огромной территории.
В воротах Боголепов столкнулся с Андреем.
- Андрей Никодимович! - обрадовался он. И тотчас: - Смотрите! Смотрите!
Андрей поднял голову. Невысоко, растянувшись веревкой, летели гуси.
- Всю ночь валом валила птица! Буду прямо говорить, изорвался я весь. А здорово бы - бах-бах! - Боголепов как-то по-детски озорно вскинул руки, изобразил прицел и, нажимая раз за разом на воображаемую гашетку, "сделал дуплет" по летящей стае.
Андрей смотрел на охваченное охотничьей страстью лицо великана и живо представил его себе на охоте таким же яростно-неукротимым, каким он был на работе.
- Так бы и маханул в заветное свое местечко, да вот все некогда. А уж до того истосковался! Но подождите, отсеемся и свое возьмем! Есть у меня одно драгоценное… - Боголепов успокаивающе потрепал агронома по плечу и направился в контору.
Андрей пошел к полям. Солнца еще не было видно из-за редких высоких облаков, но близость его возвещали бесчисленные жаворонки. Точно надутые южным ветром, они трепетно кружились над серыми своими подружками, и так был радостен многоголосый их хор, что казалось, только сейчас занимается розовая заря весны.
А вот брызнуло и вырвавшееся из долгого плена солнце. И, словно покрытая лаком, по-новому заискрилась измереженная узкими лесными полосами степь. По молодой яркой ее зелени рассыпным строем пошли отары (сибирских) мериносов. На лысом увале высунул из норки коническую головку суслик, жадно нюхая теплый влажный ветер. Точно впервые после зимней спячки, он с любопытством осматривал мир черными быстрыми глазками.
У засыпанного еще вчера снегом культиватора гудел старый, черный, чиненый-перечиненный трактор. Три женщины прицепляли к крюку трактора-инвалида агрегат из культиватора и борон. На полосе было еще очень сыро, но им не терпелось. Агроном подошел к весело переговаривающимся колхозникам.
- Теперь только сей не робей, будут у Маланьи с маслом оладьи, - сказала одна из женщин.
Трактор местами пробуксовывал, натужно фыркал и, как старый мерин в гору, тянул агрегат по полосе на первой скорости. На его след неизвестно откуда тотчас же слетались синицы. Разные. И песочно-голубоватые с черным подзобком и яично-желтые, как канарейки. Живым радужным шлейфом они перелетали вслед за агрегатом и что-то быстро склевывали со взрыхленной, жирной, угольно-черной земли.
Под шпорами высоких, облепленных грязью колес пролегали глубокие канавы. Женщины заботливо очищали зубья борон от полынной ветоши и колючих кустов прошлогоднего катуна, стаскивали все это в кучи, сжигали, а пепел разбрасывали по полосе. Наблюдая их работу, Андрей думал: "Какие люди! Какие замечательные люди! И это из самого отстающего колхоза! Да ведь с такими людьми, при умелой обработке наших земель, - весь земной шар хлебом засыпать можно!.."
Андрей заспешил к стогектарке пшеницы, посеянной "в первую горсть", как говорили деды. Земля, пробитая ростками, изумрудно зеленела под солнцем. Не отрываясь, смотрел он на эти первые долгожданные всходы. Зоркий его глаз все дальше и дальше охватывал низкие еще, но уже победно торчащие ростки над черными полями, и молодому агроному, нетерпеливо дожидавшемуся "своих первых всходов", казалось, что они веселым зеленым пожаром все шире и шире разливаются по родной его земле. Что безбрежный их разлив, убежавший к самому горизонту, заполнив собою все на земле, ликующим зеленым флагом уже поднялся в небо, трепещет над раскинувшимися в степи деревнями, вселяет в сердца людей радостные надежды.
…Андрей чувствовал себя еще не совсем хорошо: быстро утомлялся. Страдал от головных болей и отсутствия аппетита, но думал лишь о том, что мало успевает сделать. Сразу же после выхода из больницы он получил анонимное письмо, написанное печатными буквами:
"Убирайся из эмтээса, пока жив. Не послушашси - убем. А любовь твою Верку пропустим чириз очередь - так и знай".
Андрей с трудом дождался утра, заседлал коня и поехал в бригаду Фунтикова.
Никанор Фунтиков когда-то был примечательной фигурой районного масштаба. Малограмотный практик-водитель, выбившийся в трактористы и комбайнеры из прицепщиков, когда еще только создавались первые МТС, вышел в соревновании в передовики. Фамилия Фунтикова замелькала даже в краевой газете.
С того и пошло.
Ему и новая машина, и двойной комплект запасных частей, и удобные рельефы, и чистые массивы хлебов для уборки. У Фунтикова больше и вспахано и скошено. Никанором Фунтиковым козыряли в докладах. Отблеск его славы падал и на руководителей района и на дирекцию. О создании для Фунтикова лучших условий в соревновании заботились все, начиная от секретаря райкома и кончая кладовщиком МТС. При такой практике рвач, гоняющийся за длинным рублем, сходил за передовика. В сущности, это была порочная практика, плодившая зазнаек и лгунов, обманывающих народ, государство. И Фунтиков зазнался, обнаглел. Главный агроном Корнев первый подмочил его репутацию штрафом за бракодельство. Новый директор МТС Боголепов, еще раньше знавший плутоватого "рябого Никанора", окончательно нарушил его душевное равновесие.
Фунтиков, и без того приверженный к бутылке, стал все чаще и чаще появляться в "мокром виде". "У народа глаз зорок, а ум догадлив. И хотя горазды трутни на плутни, а разгадали, вот он и хлещет от злости…" - говорил о Фунтикове Шукайло.
Бригада - в бригадира: каждый думает, как бы побольше "зашибить", половчей обвести агронома и председателя колхоза. Боголепов ввел в бригаду Фунтикова несколько москвичей в надежде, что они оздоровят обстановку, но положение не изменилось.
Фунтиковцы, как и бригада Маши Филяновой, работали на полях колхоза-миллионера "Знамя коммунизма". Массивы девушек и фунтиковцев разделяла широко разлившаяся в половодье река. Ни у Веры Струговой ни у взыскательного председателя колхоза Лойко заречные поля не под руками. Семена в отрезаемый половодьем полевой стан обычно забрасывались по дальнему объезду через мост. Редко кто заглядывал в эту бригаду, и Никанор Фунтиков чувствовал себя полным хозяином.
В горячку первых дней сева Вера, переправившись на рыбацкой лодчонке, побывала у Фунтикова, поругалась с ним, составила акт на плохое качество сева и больше туда не заглядывала: очень уж трудно было попасть в Заречье. Да и помнила она слова Боголепова: "Бригада Филяновой на виду у всей страны. За урожай на девичьих массивах ответ спросим с вас, Вера Александровна. Подведете, пеняйте на себя".
Лойко, готовый "вытрясти душу" из тракториста за каждый огрех, узнав от Струговой о неблагополучии на заречных массивах, рвал телефонные провода, грозился через все разливы добраться до "рябого пса" и успокоился лишь тогда, когда услышал, что в бригаду Фунтикова выехал главный агроном.
- Этот парень поставит ленивого храпоидола на место. Он его, рыжего лисовина, научит работать!
Павел Анатольевич Лойко с первой встречи проникся симпатией к Андрею Корневу. И Андрей ценил Лойко. Молодого агронома приятно поразило то, что в эту тяжелую зиму у Лойко сохранился весь скот. Дальновидный председатель осенью исполу выкосил все пустоши у соседей, выбрал и пустил в дело пожнивные остатки с полей. Соседи еще только собирались сажать лесные полосы, а у лойковцев деревья были уже - "глянешь - шапка с головы валится". Поэтому и снег у них зимою лежал на полях, как в закромах.
Из всего рачительный хозяин извлекал пользу. Особенно же богатели лойковцы на посевах подсолнечников.