Записывались без всяких формальностей. Незнакомый молодой рабочий, в черной смятой, как блин, фуражке, сдвинутой на затылок, с испитым серым лицом (папироса в углу рта), записывал в синюю ученическую тетрадь имена тех, кто приходил.
- Фамилья? - отрывисто спросил он, когда Акимка с сильно бьющимся сердцем, застенчивый, будто связанный по рукам и ногам, очутился перед его столом.
- Аким Розов, - хрипло ответил Акимка.
- С какой фабрики? - опять спросил рабочий, не поднимая от тетради глаз.
Акимка сказал.
- Номер винтовки? - тем же тоном бросил рабочий.
- Чего? - спросил Акимка, не понимая вопроса.
Но на это рабочему ответил солдат, стоявший у груды винтовок, сваленных на полу, здесь же у стола.
Солдат назвал какую-то длинную цифру и сунул растерявшемуся Акимке в руку винтовку.
- Иди к тому столу, - сказал он, показывая рукой в глубину комнаты, где у другого стола толпились рабочие уже с винтовками в руках. Акимка, широко улыбаясь, крепко держа винтовку обеими руками, пошел. Он не чувствовал ни рук, ни ног, точно они сделались ватными, и плыл как в тумане. Ему дали какую-то бумажку, патронные сумки из холста, пачки патронов, пояс, а потом молодой солдат, бойкий и веселый, что-то говорил ему о затворе, о том, как надо держать винтовку, брал винтовку из его рук, щелкал затвором и все спрашивал:
- Понял, товарищ?
- Понял, - невнятно ответил ему Акимка, хотя от волнения и новизны не понимал ни одного слова.
В углу комнаты, у окна, рабочие рассматривали только что полученные винтовки, заряжали их, гремели затворами, туго подпоясывались новыми желтыми солдатскими ремнями, прилаживали сумки с патронами и сговаривались, кому с кем идти. В большой комнате было холодновато, дымно и сыро. Пахло махоркой.
- Ага, и Розов с нами, - весело сказал низенький безусый рабочий, когда Акимка подошел к окну. - Записался?
- Записался, - широко улыбаясь, ответил Акимка.
- Постой, постой, товарищ, - вдруг живо и насмешливо отозвался другой рабочий, с широким лошадиным лицом, по которому через всю щеку и подбородок шла белая полоса - старый шрам. - Ты же ведь в эсерах ходил. Как же это ты теперь-то?
Акимка смутился и сразу стал малиновым, будто его поймали в краже.
- А правда, зачем же ты записался? - спросил первый рабочий.
Все, кто стоял у окна, смеясь, смотрели на Акимку. Тот смутился еще больше.
- Нет… Я больше не хочу… с ними… - заплетающимся языком сказал он. И вдруг, набравшись храбрости, сразу выпалил: - Ну их к черту! Они к буржуям подмазываются.
Рабочие засмеялись.
- Верно, товарищ! Правильнее большевиков никого не сыщешь! - энергично мотнув головой, сказал низенький рабочий, хлопнув Акимку рукой по плечу. - Теперь все рабочие должны идти за большевиками.
Все заговорили шумно и уже не обращали внимания на Акимку.
Немного осмотревшись, Акимка увидел у самого окна Леонтия Петровича, перебиравшего пачки патронов. Он аккуратно, как вообще делал все, клал патроны в сумку и говорил, ни к кому не обращаясь:
- Раз на улице баррикады, то мы незамедлительно должны решить, по какую сторону баррикад мы стоим. Иль по эту сторону, иль по ту. В середке да в сторонке теперь стоять нельзя. А к буржуям мы не пойдем. Значит, и говорить много не надо. Бери винтовку и иди бить юнкеров и студентов.
- И эсеров еще, - добавил кто-то насмешливо.
- Что ж, - согласился Леонтий Петрович, - если достойны, их тоже не надо миловать.
- Правильно. Поглядим теперь, чья возьмет.
- И глядеть нечего: мы победим. Это бессомненно.
Акимка был рад, что на него не смотрят. Он прислонил винтовку к стенке и начал подпоясываться и прилаживать патронные сумки. От волнения у него дрожали руки.
Между тем комната наполнялась народом. Входили все новые группы рабочих. Стало шумно. Говорили громко, нервно, будто подбадривали себя, смеялись необычным, отрывистым смехом без веселости, а ходили по комнате как-то толчками. Было ясно, что все волнуются. Три солдата, называвшие себя инструкторами, составляли из рабочих взводы красной гвардии, отсчитывали по двенадцати человек и назначали к ним старшего. Акимку причислили во взвод Леонтия Петровича, который здесь же в комнате попытался поставить свою гвардию в ряд и, сдерживая улыбку, сказал:
- Ну, товарищи, у меня команды слушаться! Чтоб все в порядке было. Иначе… Строго, товарищи… Идемте!
Все, подтягиваясь, шумно вышли на улицу.
От дверей клуба по тротуару тянулась длинная очередь желающих записаться в красную гвардию. Это пришли рабочие с лесных складов, с прохоровской фабрики, с сахарного и котельного заводов. Среди черных засаленных курток рабочих в очереди резко выделялись синие новенькие шинели трамвайных кондукторов, которые тоже записывались в гвардию. Около дверей на тротуаре и даже на мостовой уже стояла большая толпа женщин и пожилых рабочих, пришедших сюда поглядеть, как "наши пойдут воевать". Смеялись, перебрасывались веселыми шутками, грызли семечки, и все было спокойны и беззлобны, как дети, для которых порой самая смерть - забава. Только молодая женщина, с остреньким худым лицом, до самых глаз закрытым черным потрепанным платком, в шубейке с вытертым и побитым молью воротником, кричала, стоя у самой очереди:
- Вернись, Овдонька. Богом прошу, вернись. Гляди-ка, какой гвардеец нашелся. Шут гороховый. Слышишь, Овдонька? Домой иди…
Овдонька, уже пожилой рабочий, с русой, свороченной набок бородой, в черной нахлобученной шапке, большой и неуклюжий, искоса злобно смотрел на женщину и, не покидая очереди, вполголоса ругался:
- Цыц, стерва. Убью!
Было видно, что он стыдится за свою жену; вот у других рабочих жены не пришли сюда ругаться.
- Иди домой, пока я тебе не поправил затылок-то, - грозил он.
- А я говорю, не пойду без тебя. Детей бросил и, на-ка тебе, - гвардейцем захотел быть. Мурло! Ежели с тобой что случится, я-то как буду? Куда с ребятишками пойду? Ты об этом думал?
- Пшла вон, тебе говорю. Исколошмачу! - ругался Авдонька.
Толпа, с удовольствием слушая перебранку, все же сочувственно и немного насмешливо поддерживала женщину:
- Конечно, какая уж тут к черту гвардия, ежели двое детей.
- Записываться должны молодые.
- Знамо, надо молодых. Пущай идут люди слободные…
Высокая, властная старуха, с суровым лицом, вела за рукав к штабу парня лет восемнадцати, у которого в руках была винтовка, а у пояса холщовая сумка с патронами.
- Иди сейчас же отдай все назад, - сердито говорила она. - Я тебе покажу гвардию.
Парень, красный от стыда, шел, опустив голову, и сердито бормотал:
- Все равно убегу. Не сейчас, так ужо убегу.
А старуха, дергая за рукав, грозила:
- Я тебе убегу! Ты у меня свету невзвидишь. Вояка какой отыскался!
И, обернувшись к толпе, бросила мельком, словно оправдываясь:
- Дело-то без дураков обойдется…
Акимка испугался. А ведь и с ним то же может случиться. Придет мать, увидит - она, пожалуй, тоже хорошую гвардию задаст. Он испуганно стал осматривать толпу. Но матери, слава богу, не было. Две знакомые барышни смотрели на него и чему-то смеялись. Акимка, будто не замечая их, подтянулся и сказал:
- Ну, товарищи, идемте скорей.
Взводы смешались. Пошли просто толпой человек в пятьдесят. Леонтий Петрович попытался было установить порядок, но потом махнул рукой:
- Сойдет…
V
Шли посреди улицы шумной и веселой гурьбой. А на тротуарах стояли густые толпы народа и хмуро смотрели на них. Акимка все еще боялся, что его увидит мать и заставит вернуться, но, когда прошли Кудринскую площадь и вышли на Садовую, он успокоился и пошел весело, словно его кто подбадривал. Везде было полно народа. Еще никогда Москва не казалась такой многолюдной, как в первый день гражданской войны. Шумно носились грузовые автомобили с солдатами и рабочими. Слышались крики "ура", отрывочное, нестройное пение и выстрелы, выстрелы со всех сторон…
На Садовой улице пресненцы разделились и пошли к центру города отдельными группами.
Акимка, сдвинув шапку на затылок, шел смело, с самым решительным видом. Когда проезжали автомобили с солдатами, он кричал "ура", срывал с головы обтрепанную шапчонку и отчаянно ею махал. Туго подпоясанный ремнем, подтянутый, взволнованный, он будто плыл в толпе: так легко ему было идти.
И толпа, и улицы, и эти крики "ура", и сам он - все это было таким новым, и все так изменялось к лучшему, что Акимке хотелось и петь и смеяться от радости, хотелось сорвать винтовку и долго стрелять в воздух. Мимолетная встреча с Василием Петряевым на Страстной площади не оставила в его душе никакого следа. Только когда он отошел далеко, то подумал: "А ведь он маме скажет, что видел меня. - На мгновение стало неприятно, но потом он махнул рукой. - Э, все равно!"
Вооруженные солдаты и рабочие собирались на Скобелевской площади, в доме генерал-губернатора - старом, желтом, со строгим полицейским фасадом. Здесь был главный революционный штаб. Часть солдат и рабочих с винтовками в руках пролезала в узкую дверь и заполняла чопорные комнаты, черно-серой массой толклись в белой зале и на широкой, с золочеными перилами лестнице, громко разговаривая. Острый табачный дым стоял сизым облаком над толпой по всем комнатам.
Акимка впервые был в этом большом, прежде таком таинственном доме, где всегда жили только князья, графы и очень важные генералы. Он с наивным удивлением смотрел на высокие лепные потолки, на зеркала во всю стену, на белые колонны огромного зала и с гордостью подумал: "Наша взяла…" И радовался, что теперь будет о чем рассказать матери.
Высокий человек в теплом пальто с барашковым воротником, но без шапки, с длинными волосами, растрепанными и повисшими, как темная кудель, поднявшись на стул, надрывно кричал тенорком:
- Тише, тише, товарищи!
В толпе шумели, и, когда шум смолк, волосатый человек сказал:
- Нужен заслон в Камергерском переулке. Товарищи, идите туда.
Рабочие заволновались.
- На Камергерский, товарищи. Из Охотного наступают юнкера. Держись!..
Они, толкаясь, группами начали уходить и на ходу щелкали затворами винтовок. Акимка, потерявший в толпе и Леонтия Петровича, и товарищей с Пресни, присоединился к группе незнакомых рабочих и вместе с ними пошел на угол Камергерского.
Стрельба в конце Тверской теперь велась беспрерывно.
По соседству с домом генерал-губернатора стояли солдаты.
- Цепью, цепью, товарищи. Стороной иди, осторожно. Здесь могут убить, - предупреждали они тех, кто шел вниз по Тверской.
Рабочие и солдаты, пригибаясь на ходу и прячась за выступы стен, шли гуськом, один за другим. Мостовая была пуста, что особенно было страшно после шумных и людных улиц.
У Акимки судорожно забилось сердце и сперло в груди. Он крепко, обеими руками вцепился в винтовку, каждую минуту готовый выстрелить, и шел за другими, приседая и останавливаясь, как все, бессознательно подражая в движениях и даже в манере идти.
Выстрелы гремели уже совсем близко. Моментами что-то щелкало в камень среди мостовой.
- Ого, летают голубки, - засмеялся солдат, шедший впереди.
Акимка оробел.
- А что это? - спросил он.
- Что? Рази не знаешь? Канфета это, вот что, - насмешливо ответил солдат, оглядывая мельком робкую фигура парня. - Подставляй рот и лови.
Акимка смущенно засмеялся. Солдат заметил его смущение и дружески сказал:
- Ничего, не робей, брат. Пойдешь на войну, не то увидишь.
Все один по одному перебегали от выступа к выступу и собрались на углу Камергерского переулка, где уже стояла небольшая кучка рабочих и солдат, прячась за угольный серый дом, в котором прежде была виноторговля. Здесь воздух был полон свистом пуль.
Рабочие были все незнакомые. Акимке хотелось поговорить с ними, расспросить, как и что здесь, где враги сидят, но он оробел. Желание выстрелить из винтовки захватило его с новой силой. Однако и здесь никто не стрелял, а один стрелять Акимка не решался: вдруг заругают! Все стояли молча, лениво топтались на одном месте, переступая с ноги на ногу, пощелкивая сапогами, словно всем было холодно, и никто не знал, что надо делать. У всех были серые лица с пепельными губами. Краснощекий, румяный Акимка, с живыми, полными любопытства и застенчивости глазами, обращал на себя общее внимание. Ах, как ему хотелось выстрелит!
На углу соседнего, Долгоруковского переулка толпились солдаты, и среди них резко выделялись черные фигуры рабочих; все они стреляли вниз к Охотному.
- А отсюда стрелять нельзя? - спросил наконец Акимка у солдата.
- В кого же будешь стрелять тут? Тут не в кого. Иди вон на тот угол, - угрюмо ответил высокий солдат в серой шапке, глубоко надвинутой на уши.
- А опасно идти туда?
- Ты попробуй, - криво усмехнувшись, посоветовал солдат, а потом, помолчав, вдруг сказал: - Айда-ка, товарищ, вместе. Я вперед, а ты за мной. Вместе-то веселее. Стрелять будут, бросайся на землю.
У Акимки забилось сердце и по спине побежали мурашки, но он храбро ответил:
- Что ж, идем.
- Зря вы лезете туда, - лениво сказал кто-то позади.
- Ну, вот еще, скажет тоже, - сердито отозвался солдат. - Идем.
Он глубоко надвинул шапку, поправил винтовку, подтянулся и быстро побежал вдоль стен по тротуару, низко пригибаясь на бегу. Акимка побежал за ним. Один дом пробежали, другой. Где-то щелкнул выстрел, и окно над головой солдата печально звякнуло. Солдат прыжками бросился к крыльцу аптеки и здесь присел. Акимка, точно подкинутый пружиной, метнулся за солдатом и присел рядом с ним. Солдат тяжело дышал.
- Откуда это? - тревожно спросил Акимка.
- Что откуда?
- Стреляют-то?
- А черт их знает. Должно, откуда-нибудь с крыши.
- А ведь могут убить, - испуганно сказал Акимка.
Солдат мельком взглянул на парня, и в этот момент Акимка заметил, что солдат дрожит, как в ознобе, лицо позеленело, а глаза страшно расширились и посветлели. Стало жутко. Едва разжимая челюсти, солдат сказал:
- Убить, конечно, могут. Это уж как пить дать. Того и гляди.
Оба, крепко прижавшись к камням крыльца, сидели минут пять. Солдат весь дрожал и сквозь зубы ругал кого-то гнусными словами. И эта руготня Акимке почему-то была неприятнее выстрелов…
Между тем стрельба стихла. Не стреляли даже в Охотном. Солдат поднялся на ноги и осторожно начал осматривать крыши домов, а потом прыжком, словно его кто рванул, выскочил из-за крыльца и побежал через улицу на тот угол, где стояли рабочие. Акимка, не помня себя, не сознавая, что делает, побежал тоже. Откуда-то сверху нервно и беспорядочно затрещали выстрелы. Вокруг защелкало… Солдат, бежавший впереди, неловко споткнулся и, громко и гнусно ругаясь, грохнулся на мостовую. Винтовка с жалобным дребезжанием упала на камни. Акимка успел заметить, что солдат крепко ударился головой о камни. Его серая шапка отлетела далеко вперед.
- А… А… Скорей! Скорей! - кричали с угла.
Акимка перебежал улицу, спрятался за угол в толпу и уже только тогда оглянулся. Солдат лежал все там же, где упал, а кругом него по камням мостовой щелкали пули и подскакивали изредка кусочки земли, поднятые ими…
- Готов, убили! - отрывисто говорили солдаты, стоявшие за углом. - Нужно было лезть, чертям…
Они сердито смотрели на Акимку, будто он был виновником смерти солдата. А тот, бледный, задохшийся, оглушенный, стоял у стены. Он так испугался, что готов был бросить винтовку и горько, по-ребячьи, заплакать, но удержался. И стоял, судорожно отдуваясь. Он вдруг вспомнил, как солдат заскорузлой большой рукой надвигал на уши шапку и деловито поправлял винтовку.
Сверху, с Тверской, приехал лакированный автомобиль со студентами-санитарами. Санитары, чтобы остановить стрельбу, долго махали белыми флагами, на которых были нашиты красные кресты, потом подняли убитого, как тяжелый куль, быстро положили его на носилки и собрались уезжать, но с угла им кто-то крикнул:
- Шапку-то возьмите!
Санитары забыли шапку, и вдруг всем показалось, что шапка для убитого просто необходима.
- Шапку, шапку возьмите! - нервно и злобно кричали рабочие и солдаты.
На момент всем казалось, что вот так и их могут убить, а шапку-то и забудут…
- Возьмите шапку! - истерично крикнул Акимка. - Шапку!
Студент-санитар соскочил с автомобиля, поднял шапку и положил ее на носилки, рядом с головой убитого. Теперь все было в порядке. Автомобиль уехал, и все облегченно вздохнули. На том месте, где лежал убитый, камни потемнели и стояла красная пугающая лужа во впадинах между камнями. Не хотелось туда смотреть, но тянуло подойти ближе и посмотреть пристально…
- Эх, крови-то сколько, - сказал сумрачно рабочий в темной, сильно потертой кожаной куртке и с рыжим теплым шарфом на шее. - Теперь полетела душа в рай… - Рабочий потрогал шарф рукой, подумал и тихонько откликнулся на свои мысли: - Да… Так-то вот.
Все молчали, и каждый думал о чем-то своем, близком, глубоком, о чем никогда не узнают другие.
- В рай, на самый край, - пробормотал все тот же рабочий и скрипуче засмеялся.
- В рай, не в рай, а вообще-то, братцы, дело не того… табак. Бьют по-настоящему.
- А откуда это били?
- Должно, с крыши, с гостиницы. Там их тьма засела.
- А може, от Воскресенских ворот?
- Нет, это с крыши, - подтвердил Акимка. - Я видел, когда бежал сюда: с крыши.
Все с любопытством посмотрели на него. Паренек-то ведь случайно не лежит вместе с солдатом.
- Ну, что, товарищ, чай, у тебя душа-то в пятках теперь? - спросил рабочий, говоривший о рае. - Пожалуй, тебе теперь иголку надо?
- Какую иголку? Зачем? - удивился Акимка.
- Иголку настоящую. Душу-то выковыривать из пяток.
В толпе коротко, нехотя засмеялись. Акимка покраснел, и у него стал такой сконфуженный вид, что пожилой усатый солдат угрюмо сказал ему:
- Зря ты, парень, полез сюда. Право, зря.
- Почему же зря? Разве я не такой же гражданин, как, например, вы? Это даже странно! - запальчиво, обидевшись, уже чисто по-мальчишески выпалил Акимка.
Солдат промолчал и молча, пренебрежительно сплюнул в сторону:
- Тьфу…
Акимка нервно прошелся взад и вперед по тротуару, подошел к самому углу и выглянул к Охотному. Отсюда уже было видно и Охотный, и Воскресенскую площадь, и часовню Иверской иконы, и дальше, через Воскресенские ворота, угол Красной площади. Все было пусто. Ни людей, ни экипажей. И эта пустота особенно пугала. Всегда, даже в глухую ночь, здесь было много народу. А теперь никого. Под Воскресенскими воротами и ближе сюда, за углами, мелькали фигуры, стреляли из винтовок, и пули с резким зиганьем летели мимо, били мостовую и в забор большого строящегося дома. В Охотном ряду, за углом, мелькнула какая-то фигура. Акимка взял винтовку к плечу. Фигура скрылась. Но Акимка, всем существом чувствуя, что ему можно выстрелить и что его никто за это не накажет, прижал к плечу винтовку и нажал спуск. Винтовка резко толкнула в плечо. В ушах загремело и запищало…
Солдаты столпились к углу.
- В кого бил? - спросили они.
- А там студент, кажись…
- Смотри, не убей частного какого. Здесь много шляющих.
Из-за угла опять высунулась фигура в серой шинели и - тррах!.. - выстрелила сюда и опять юркнула за угол.