Пуля отбила кусок штукатурки.
На солдат и на Акимку полетело облачко тонкой пыли. Все разом отшатнулись.
- Вот, мать честная! - удивленно сказал Акимка.
Ему приятно было, что в него стреляли. В него - Акима Розова. Об этом можно потом рассказывать всю жизнь.
- Ах, они!.. - вдруг громко, на всю улицу закричал молоденький солдат. - Они этак, так их. А!
И, ругаясь страшными словами, он начал торопливо стрелять по улице.
Трах… Трах… Трах…
Два других солдата подскочили к нему, и один с колена, а другой стоя, с азартом, будто по наступающему неприятелю, стреляли вдоль улицы.
Акимка весь загорелся. Он выскочил из-за угла на самую улицу и, стоя открыто, стрелял в дальние дома. Никого нигде не было видно, но и солдаты, и Акимка, и пятеро других рабочих, прибежавших к углу, все сосредоточенно стреляли, пересыпая выстрелы ругательствами. Из-за угла напротив показались солдаты, и раздались выстрелы… все туда же, по невидимому врагу.
Стрельба продолжалась минуты две. Акимка видел, что никого нет, стрелять не нужно, что их выстрелы попадают или в мостовую, или в стены домов, где, может быть, сидят свои же люди, но, возбужденный, стрелял до тех пор, пока расстрелял три пачки… От выстрелов у него заныло плечо. Ладонь правой руки покраснела, натертая шишечкой затвора. А пока отсюда стреляли, в Охотном было тихо.
- А может быть, они ушли оттуда? - спросил Акимка.
- Како ушли! Там. Сейчас вот в угольный дом стреляют.
- А там наши?
- Ну да. Сидят наши.
И вдруг, как бы подтверждая этот ответ, из окон угольного красного дома затрещали частые выстрелы.
- Вишь? Это наши, - подтвердил солдат.
Из Охотного донесся крик. Солдаты прислушались. Крик опять повторился.
- Ранили кого-то, - сказал рабочий с рыжим шарфом.
- Должно, ранили. Кричит. Не хочет умирать.
- Юнкеря, должно.
- Видать по всему, что юнкеря. Кричит, как резаная свинья, - сказал юркий солдат и нехорошо засмеялся.
Он заискивающе посмотрел на всех, словно искал сочувствия.
Но все промолчали.
- Стой-ка, о чем кричат?
За углом кричали надрывно. Все стали слушать, вытянув шеи, но ничего нельзя было разобрать. Акимка опять вышел из-за угла, присмотрелся и, подняв винтовку, стал стрелять. Теперь уже стрелял спокойно, целясь.
Сначала выстрелил в дымовую трубу, хорошо видневшуюся на фоне серого неба, потом в большой электрический фонарь, висевший на столбе на соседнем углу. Фонарь после выстрела качнулся.
"Попал!" - с удовольствием подумал Акимка.
Передохнув немного, он опять стал стрелять. Разбил большое зеркальное стекло в галантерейном магазине, стрелял в угол красного дома, с удовольствием наблюдая, как там после каждого выстрела отлетала кусками штукатурка и клубилась пыль. Потом целился в вывески, в большие мозаичные картины на стенах гостиницы "Националь".
И ему было приятно, когда он видел, что его пули разбивают огромные зеркальные стекла, разрушают стены, рвут железные вывески.
Бу-ух! - вдруг ухнуло за домами и сразу резко свистнуло где-то около.
Акимка присел от неожиданности. Он увидел, как обвалился, будто плеснулся на мостовую, угол красного дома. Солдаты и рабочие, а вслед за ними и Акимка кучей бросились бежать от угла по переулку, не понимая, что случилось. Но потом задерживались, останавливались по одному.
- Из пушек бьют! - крикнули с противоположного угла. - Держись, товарищи!
Бу-ух! - опять ахнул выстрел.
Все опять дрогнули, но оправились быстро, и, словно второй выстрел успокоил, все пошли назад, к углу. Винтовочные выстрелы в Охотном загремели резко и часто.
- Наступают! Идут!.. - крикнул кто-то из окон.
Тревога захватила всех. С угла, напротив, человек пять солдат побежали вверх по Тверской. За ними, громко стуча сапогами, убежали рабочие. Оставшиеся начали часто стрелять по улице без цели. Из кучки, где был Акимка, убежало человек десять. Осталось четверо. Акимка, дрожа и задыхаясь, ждал, пока покажутся враги. Было и страшно и любопытно. Вот из-за дома прямо на мостовую выбежали люди в серых и синих шинелях и побежали сюда, стреляя вдоль улицы и в тот угол, за которым прятался Акимка.
"Вот они", - подумал Акимка. Он задохнулся от волнения.
Солдаты, стоявшие рядом, закричали:
- Идут! Идут!..
И бросились убегать по переулкам. Акимка бежал последним. Едва он повернулся и увидел, что все сломя голову бегут, как острый страх мурашками прокатился по его спине. Выстрелы позади стали резкими, пугающими, и казалось, вот-вот кто-то подскочит сзади, выстрелит, убьет. Акимка втянул голову в плечи, бежал, согнувшись, бессознательно стараясь перегнать кого-нибудь, чтобы тот, другой, был последним, а не он, Акимка, чтобы не в него, а в другого попала пуля… Так он забежал вслед за другими в какой-то проходной двор, и вдруг чье-то искаженное лицо с кричащим ртом и винтовкой - навстречу:
- Стой! Вояки, черт вас!.. Назад! Убью!
Акимка оторопел. Прямо на него бежал матрос.
- Назад!
Все остановились ошеломленно.
Хрипло ругаясь, матрос бросился назад по двору, в переулок и дальше к углу Тверской. Акимка загорелся. Ему стало стыдно, что он убегает от каких-то юнкеров и студентов. Он с восторгом побежал за матросом. Он весь горел от возбуждения, на бегу заряжал винтовку, дрожал так, что щелкали зубы. Он хотел перегнать матроса, но тот бежал быстро, делая почти саженные прыжки. Вот матрос добежал до угла, прыжком выскочил на мостовую и, стоя открыто, во весь рост, выстрелил. Акимка побежал к матросу. На углу Охотного ряда и Тверской, совсем недалеко, метались испуганные люди. Акимка подкинул винтовку к плечу и выстрелил. Улица, площадь и все вдали в момент обезлюдело. Не было видно никого. А матрос и Акимка стреляли торопливо, не целясь, ничего не слушая. Матрос вдруг закачался и уронил винтовку. Акимка испуганно посмотрел на него. Тот захлебывался: широко открыл рот и ртом ловил воздух, а потом, сделав два шага к углу, упал на тротуар щекой в грязь и судорожно задергался. Акимка отскочил за угол.
- Убили! И этого убили! - резко закричал он солдатам и рабочим, бежавшим к нему по переулку. - Убили.
Те разом остановились, переглядываясь.
- Идите сюда! - звал Акимка. - Убили его!
Солдаты и рабочие нерешительно, один за другим, шли к углу. Одни с жутким любопытством, другие, как показалось Акимке, с брезгливостью смотрели на убитого.
- Ага… храбрился-то он больно! - злорадно сказал солдат. - "Вояки", говорит. Вот теперь повоюй. Вот тебе и вояки.
Все столпились на самом углу, хмурились. Матрос лежал на боку, лицом к переулку, беспомощно разбросав руки и ноги. И тут только Акимка успел рассмотреть его. Молодой, с маленькими черными усиками, волосы скобкой. Из открытого рта текла струйка темной крови; виднелись зубы, покрытые пузырчатой красной слюной; и рот казался страшным, до смерти пугающим. Глаза были полуоткрыты, и в них виднелись невылившиеся слезы. И все лицо было напряжено: словно матрос хотел вздохнуть полной грудью: "Ох-хох…" - и не мог.
С жутким любопытством смотрел Акимка на его мертвое, пугающее лицо. Народу к углу подходило все больше. Смотрели на матроса молча, не стреляли, и почему-то каждый прятал свои глаза от другого. Кто-то робко сказал:
- Убрать бы его.
И все разом оживились:
- Конечно, убрать надо. Убрать.
И задвигались торопливо, словно обрадовались, что нашли дело. Два солдата выскочили на тротуар, схватили убитого за руки и волоком затащили за угол, а отсюда понесли уже на руках. Акимка поднял шапку с черными лентами, на которой было написано: "Тральщик", и понес было вслед за матросом. Но потом положил ее убитому на грудь и вернулся к углу. На том месте, где лежал матрос, валялась винтовка, из которой тот стрелял, и всюду около - золотистые гильзы патронов.
- Вот что делают, буржуи проклятые! - злобно бросил рабочий.
Другой подхватил:
- Душить всех подряд надо.
Все хмурились, лица у всех посерели, исказились. Только Акимка смотрел на всех беззлобно, с удивлением. С ним происходило странное: ему всюду мерещился пугающий, открытый, окровавленный рот убитого матроса. Вон вдали провал разбитого окна - черный и страшный. Это рот. Черное окно подвала, черная подворотня вон у того серого дома… Рот, всюду рот, открытый и страшный. И чудились там зубы, покрытые липкой кровавой слюной. По спине бегала дрожь, и не хотелось смотреть туда. Непонятная тревога вдруг охватила Акимку. Вот где-то около ходит опасность. А где? Неизвестно. Бросить бы винтовку и скорее выбраться отсюда домой.
Рабочие и солдаты перебрасывались тяжелыми, каменными словами. Стрельба теперь велась лениво. Кругом было тихо, и в тишине выстрелы перекатывались, как дальний гром. Акимка заметил, что в доме напротив все окна занавешены. А одна штора шевелится. Ему чудится, что там сидит злой. Выстрел, другой, тишина. Еще выстрел, тишина. Слыхать, стреляют где-то на Лубянке.
Вдруг в тишине ухо поймало глухое шипение и фырк.
- Стой, ребята, кажись, автомобиль! - встрепенулся юркий солдат и, взяв винтовку наперевес, поспешно подошел к самому углу и украдкой выглянул туда, к Охотному.
Все стали прислушиваться. Шум становился яснее.
- Верно: автомобиль. А ну-ка, поглядим…
И все сразу оживились, сгрудились на самом углу, приготовили винтовки.
Из-за угла Охотного вышел грузовой автомобиль, на котором, стоя и сидя, ехали вооруженные люди в синих и серых шинелях. Винтовки беспорядочно торчали во все стороны. Ползучая ваза: винтовки, головы, руки, синие и серые шинели - точно цветы. Он полз к другому углу, хотел скрыться.
Акимка, рабочие и солдаты торопливо, наседая один на другого, прицелились, залпом выстрелили в него. Автомобиль дернулся и остановился; из машины брызнула белая струя; на нем судорожно заметались люди.
- А-а-а!.. - торжествующе заревел нечеловеческий голос рядом с Акимкой.
И рев толкнул всех. Солдаты и рабочие выскочили на мостовую и, стоя здесь кучками, не думая об опасности, начали стрелять по автомобилю. Из-за соседнего угла прибежали еще солдаты, еще рабочие. Все стреляли с судорожным азартом. Акимка видел, как там люди клубками падали на мостовую, на дно автомобиля, судорожно метались, стараясь спрятаться за колеса и за борта; видел, как летели щепки, отбитые от деревянных бортов автомобиля, и острая неиспытанная радость душила его.
- Бей их! Лупи! - орали здесь, около.
- Бей! - орал Акимка, уже не сознавая и не чувствуя себя, и стрелял без передышки, едва успевая заряжать.
Прошла, может быть, минута, автомобиль стоял разбитый, и никто уже не шевелился ни на нем, ни около него.
- Ого-го!.. - торжествовали здесь. - Это здорово. Ни один не ушел.
Хохотали. Двигались порывисто. Подмигивали задорно, упоенные победой.
С любопытством смотрели на автомобиль…
Но огневое возбуждение схлынуло, и Акимке опять почудилось, что разбитое окно вон в том же доме похоже на открытый мертвый рот. А все смотрели, ждали, что будет дальше, готовые еще стрелять и убивать. Вдруг из-за дальнего угла вышла девушка в кожаной куртке - на рукаве рдеет крест, голова повязана белой косынкой. Она решительно подошла к автомобилю. Рабочий с рыжим шарфом вскинул винтовку.
- Ты! Что ты, дурья голова? - крикнул на него солдат.
Рабочий оглянулся, но продолжал держать винтовку у плеча.
- Не мешай! Это буржуйка, я ей…
Солдат широко шагнул и схватил рукой за винтовку рабочего.
- Дурак, разве не видишь? Сестра это.
- Нешто можно стрелять? Аль мы с бабами вышли воевать? - загалдели другие. - Очумел, что ль, ты?
- Знаем мы этих сестер, - начал было рабочий.
Но все вдруг накинулись на него:
- Иди прочь!
- Дай ему в шею, он и не будет…
- Глядите, глядите… вот смелая-то!
Девушка обходила вокруг автомобиля, нагибалась к колесам, где виднелись бесформенные кучи, убитые - будто мешки. Она ходила от одной кучи к другой, трогала их рукою и молчала.
А здесь, затаив дыхание, напряженно смотрели на нее рабочие, солдаты, Акимка. Вот девушка что-то крикнула, махнула рукой. Из-за угла плывущим шагом вышли двое солдат с повязками на рукавах, - к автомобилю. Над одной кучкой наклонились, потом один подставил спину, другой поднял неуклюжий мешок в шинели - внизу болтались сапоги, - положил первому на спину. Так начали они носить убитых.
Поднимали их с земли, вытаскивали из автомобиля, клали на спину и, сгибаясь, тащили за угол.
И когда там поднимали труп, здесь радовались:
- Несут. Еще несут. Это вот та-ак, это вот по-нашему.
- Гляди, гляди, это - студент.
- Ого, а это офицер.
- Ка-ко-ой длин-ный!
- Восьмого понесли.
- Я говорил: за одного нашего десять ихних.
Акимка приплясывал. Вот порасскажет теперь там, дома-то…
Но унесли последний труп, и возбуждение погасло.
Автомобиль стоял как раз на перекрестке - разбитый.
Тррах!
Это на дальнем углу выстрелили. И сразу здесь на всех лицах мелькнули упорство и напряженность. Все торопливо защелкали затворами, задвигались. К углу подошел солдат с черной острой бородкой. Он сказал отрывисто:
- Сейчас наступление, товарищи, готовься.
"Наступление, - повторил про себя Акимка, - наступление".
Под ложечкой у него задрожало. Он заюркал туда-сюда, искал место, где бы встать, так как думал, что наступление - обязательно идти рядами.
- Наши обходят дворами. Как начнется стрельба, мы…
Солдат не договорил: там, на углу, сразу закипела стрельба. Солдат метнулся, крикнул:
- За мной! - и, не оглядываясь, побежал тротуаром к Охотному.
Акимка заревел:
- Ура! - и за ним. И враз перегнал. Один, впереди всех, сломя голову бежал, а навстречу ему неслось горячее - может быть, воздух, может быть, пули, - и ветер визжал в ушах.
Остановился он только на углу, у красного дома, и видел, как вниз по Моховой бежали синие и серые шинели, и три раза успел выстрелить им вслед. Взволнованный и торжествующий, он взобрался на крыльцо охотнорядской часовни, чтобы оттуда лучше и подальше видеть. Охотный ряд, Театральная площадь и улицы - все было пусто. Из-за лавочек начали выползать люди - больше мальчишки - и темной массой затолпились на улицах. Они с любопытством, точно на диковинку, смотрели на солдат и рабочих, рассматривали расстрелянный и залитый кровью автомобиль, стоявший на перекрестке. Мальчишки отдирали щепки от бортов, собирали гильзы патронов. Потом толпа смешалась с вооруженными солдатами и рабочими. Три мальчугана, лет по десяти, остановились перед Акимкой и с завистью смотрели на него.
- Дай пострелять, - попросил один.
Акимку жестоко оскорбила такая просьба.
- Уйди! - грозно крикнул он на мальчугана и, прислонившись к каменному парапету часовни и держа винтовку наперевес, решительно и сердито закричал: - Частные которые, расходись. Стрелять буду!
И выстрелил вверх.
Толпа шарахнулась. Даже солдаты и рабочие, что с винтовками, дрогнули и метнулись.
- Расходись, расходись! - раздались тревожные крики.
В одну минуту словно кто смел толпу. Было видно, как перепуганные люди мечутся между лавками, прячутся. Солдаты и рабочие сгрудились около угла Национальной гостиницы. Акимка один остался на крыльце часовни. Кругом никого. Свои вон на углу, за разбитым автомобилем. Он вдруг сердцем почувствовал, что здесь-то он один. Стало страшно. Казалось, из-за часовни выскочит кто-то злой и убьет. Под шапкой у него шевелились волосы. Побледнев, он соскочил с крыльца и через дорогу, мимо автомобиля, бросился к углу, к рабочим. По дороге он споткнулся. Это еще больше усилило его страх.
- Держись! - смеясь, крикнули на углу.
Задыхающийся, добежал он до рабочих. Его страх передался другим: здесь все стояли, судорожно сжимая винтовки, готовые каждую минуту дать отпор. Но прошла минута, и напряжение исчезло.
- Кажись, сами себя напугали, - сказал чей-то насмешливый голос, - здесь никого нет.
- Есть, - отозвался Акимка.
- Где?
Акимка и сам не знал, где враги, но махнул рукой к углу Моховой.
- Там.
Он чувствовал, как тревога вдруг захватила его. Почему-то опять захотелось бросить винтовку и поскорее уйти домой, на Пресню, и теперь это чувство было настойчивее. Стало тоскливо, холодно, и по телу забегали мурашки.
Вдруг где-то близко, за углом, ахнул резкий выстрел. Рабочие и солдаты шарахнулись к стене. Акимка метнулся испуганно за ними, стараясь спрятаться за кого-нибудь. И опять, как полчаса назад, острый страх струйкой пробежал по его спине, по затылку, поднял волосы. Предчувствие чего-то ужасного до боли сжало его сердце.
"Уйти бы отсюда", - с тоской думал он.
Выстрелы не повторились. Рабочие и солдаты, стоявшие у стены, вздохнули свободнее, зашевелились.
Чтобы подбодрить себя, Акимка поднял винтовку и выстрелил вверх. Потом еще. За ним стали стрелять солдаты. Стреляли в окна соседних домов, в крыши, где, казалось, засел невидимый враг. И, стреляя, все опять вышли на угол, на перекресток. Акимка забрался на старое место, на крыльцо часовни, и оттуда стрелял в здание Национальной гостиницы, целился в окна, на которых висели прекрасные гардины, а в глубине виднелись блестящие люстры и темная пышная мебель.
Выстрелы немного успокоили его, подбодрили. Он с наслаждением разбил пулями все фонари у крыльца гостиницы, сделанные из матового резного стекла, разбил графин, стоявший на столе, там, внутри, перед окном.
Потом стрельба сама собой прекратилась. Солдаты и рабочие собрались у часовни и, мирно переговариваясь, курили, забыв об опасности. И опять, словно тараканы сквозь щели, к ним подошли, один по другому, мальчишки из-за охотнорядских лавчонок, пришли несколько мужчин, и кругом зачернела толпа. Мальчуганы, как собачонки, шныряли в толпе, собирали расстрелянные гильзы. Стало покойнее. Но чувство неопределенной тоски не оставляло Акимку. Он знал сердцем, что опасность где-то здесь, близко, рядом. Но где?
Стрельба шла около университета и у Кремля. Ни юнкеров, ни студентов отсюда не было видно.
Но Акимка, беспокойно оглядываясь, все искал, где опасность, и не мог найти.
- Идут юнкеря! - вдруг резко крикнул из-за часовни детский голос.