- Дай время бабам уйти о гору, отвлекай огонь на нас.
- Гляди, поросенка убило.
- Готовь чеснок!
- Ложись, опять разрыв!
- Посмотри, что там - мокро спине и жжет.
Селение было близко. Дома горели. Тяжелый сырой дым полз вдоль реки.
Взрыв.
Прерывисто визжа, самолет ушел назад. С другой стороны неба подошел новый.
"Что он только делает? Упал? Нет, перевернулся и летит опять. Недолет. Мост провалился. Наш амбар горит! И мой амбар горит. Упал? Нет, опять перевернулся и летит, как прежде, карабкаясь по воздуху вверх. Он сейчас упадет на нас. Нет, он только пугает, дойдет до деревьев и опять… Как близко - он видит нас всех. Не высовывайте головы".
- Упал? Сья, Бак, Хо!
- Что там такое?
- Ого-го, он упал.
- Что там такое?
- Свалился. Подох. Расшибся в кашу.
- Да что там такое?
- Ура, братцы, упал! Братцы, самолет-то упал!
- Выходи из-за деревьев…
- Не взорвется ли он?
- Расшибся в кашу. Упал.
Из-за деревьев выбегали бородатые кентаиские мужики, мутно-белые, в высоких женских прическах. Длинные шесты сверкали над их головами медными наконечниками. На вытянутых руках висели старые дробовые ружья.
У двоих была поношенная солдатская форма, за спиной винтовки. Еще другие держали карабины со спиленным дулом. Те, которые удобно прятать в рукаве халата.
Потеряв страх воздуха, выходили на холм.
Самолет лежал, уткнувшись в пустой бурый обрыв, оттопырив в воздух крыло. Вокруг него было спокойно. От ветра шевелились ослабшие расчалки. Из передней кабины самолета, перекинувшись мешком, повис мертвый летчик, кивая, как парадной шапкой, ободранным багровым черепом.
Солнце было ясное и голубое внутри. Мимо проходила туча, пронося над полями тень. Близко от земли, свирепо жужжа, описывали дуги прекратившие бомбёжку самолеты воздушной эскадрильи.
Из-за камней и из рощи, радостно галдя, сбегались мужики.
- Один подох.
- Небось, не знал, когда жег нашу деревню…
- Внутри место для другого.
- Нет, здесь один человек.
- Здесь никого нет.
- Вот человек.
- Нет, это мешок.
- Ткни его палкой?
Трое мужиков вытянули из второй кабины пришибленного Аратоки. Во время падения его ударило лицом в один из приборов и разрезало щеку стеклом. Ногу его придавило. Вытаскивая из самолета, ему повредили сапог.
Крича высокими голосами и все сразу, кентаиские мужики говорили с пленным летчиком:
- Дай, я его ударю!
- Жирный, как крыса.
- Как же ты, коротышка, бросил в мой дом столько смерти? За то я сейчас сверну тебе шею.
И пленный отвечал им на незнакомом языке:
- Ватакуси во Чосен-го ханасимасен.
- Что сказал? Эй, Ван, вставай! Объясни по-японски.
- Вана убили. Объясни ему рукой!
- Эй, ты! Мы сейчас тебя уведем. Ты дай знак своим, чтобы не били бомбами, пока наши дети уйдут в горы. А то мы тебя разрежем.
- Синеба йокатта моноо.
- Что сказал? Не кланяйся. Когда был наверху, нам не кланялся. Не валяйся!
- Амадэ гамэнна хьтодэсс.
- Слушай, я ему объясню. Мы тебя мучить не будем. Вот так не будем. Понял! Это не будем.
- Насакенай.
- Мы тебя просто расстреляем: вот так. И потом сюда. И потом отсюда, нз этой штуки - пафф. Понял?
- Аригато годзай масс.
- Только ты дай знать своим - вот туда, наверх - понял? - что это сейчас не надо. Там идут наши дети. Вот такие - понял? - их убивать хорошо нет. Вот такие - понял? - маленькие. Наши жены - вот такие - кормят грудью. Понял? Они не воюют. Вот это не делают. Понял?
Но Аратоки не понимал их языка. "Мужицкие скоты. Их морды просятся - дать кулаком. Зубы вон - погрызите кашу деснами, скоты… вшивые мужики!.. Страшно подумать - захватили японского офицера… Пытайте их, господа, узнайте, кто внушил им мысль о сопротивлении… Погодите, быки, за каждое грубое слово японскому офицеру будет уничтожена деревня…"
Босой гигант с винтовкой, в белом халате, в соломенной шляпе, сурово говорил ему в ухо, угрожая недвусмысленными знаками. Аратоки упирался, то цепляясь за крыло самолета, то стараясь от него убежать.
- Я вас не убивал. Я только летчик-наблюдатель. Пожалуйста…
И в ответ ему говорили на незнакомом языке:
- Лонгнапхатуринпхатапкураирбон, - так звучали их слова в ушах капитана Аратоки.
Слова этого языка не разделялись и как будто сливались в одно.
Старичок с длинной жидкой бородой, брызжа каплями слюны, показал ему нож.
- Нет, я так не делал, - сказал Аратоки.
"Погодите, быки, дайте мне спастись!.. Будет вам соя и перец!.."
Гигант с винтовкой, присев перед японцем на корточки, стал что-то объяснять ему на своем языке, указывая на небо, где кружились с зловещим гудением японские самолеты. Он показывал рукой на землю и на своих товарищей.
- Ирбонпхиентонсакту, - говорил он, затем он совал палец в сторону рощи и водил рукой близко от земли. Пищал, как годовалый младенец. - Тупхей-соигитанну, - добавлял он. Выпрямлялся, округлым движением водил перед грудью. Кокетливо двигал бедрами, изображая уходящих женщин, и мучительно глядел в глаза пленнику, показывая на ходившую в небе кругами эскадрилью.
Аратоки понял так: ему предлагают исправить самолет и сражаться против своих! Дурачье! Мужики!
"Пожалуйста. Отсрочка? Может быть, в этом спасенье".
- Пожалуйста, - сказал он, - помогу поднять вот это. Вот это - самолет. Пожалуйста, - говорил он, - не убивайте меня. Мы быстро починим самолет. Сделаем вот это, и потом все взовьемся хоть туда…
Я знаю - совсем не жалкая трусость заставляла дрожать капитана Аратоки. Внезапный переход от совершенной воли в рабство к горластым мужикам - с этим примириться нельзя. Внезапный переход от здоровой и удачной жизни к смерти и грязи - с этим примириться нельзя. Так же, как с кровью, с глиной, с окровавленными разрезанными сапогами…
"Вот и все… Как близко наши самолеты. Уж ничего сделать нельзя. Только потому, что перед полетом я забыл просмотреть тросы".
- Господа корейцы, мы быстро сделаем это…
Но как раз теперь партизаны, с недоумением наблюдавшие за его поведением и не понимая его слов, решили сегодня же расстрелять пленного японца.
Кто не видел утренней Кореи,
Тот не видел вечной тишины, -
Ей не страшны ваши батареи,
Ей не слышен грубый рык войны.
Сколько ваши пушки ни старались, -
Наши уши были как во сне.
Ваша брань и крики затерялись
В утренней великой тишине…(Песня "Мирной революции" 1919 года)
Глава шестнадцатая
СМЕРТЬ
Решили так - отвести пленника в поселок Тха-Ду, где стоит сейчас отряд "Ночных усов". Начальник его, Риу, знает по-японски. Допросить и там расстрелять.
- Вы, ребята, пойдете с японцем! Вот вам карабин и два патрона, больше дать нельзя, целые в упор.
- Ты, сволочь, принес нам счастье. Твои самолеты боятся бросать в нас огонь, чтобы не сжечь тебя и машину. Это время бабы наши уйдут. Разводи костры - будем греть похлебку: пусть видят - мы никуда не бежим. Это время бабы наши уйдут.
- Ты, брат-начальник, разреши нам остаться съесть похлебку. На голодный желудок не дойдешь до Тха-Ду.
Мужики стали собирать валежник на исковерканной опушке, где вырванные деревья и обгоревшие шалаши валялись, как бурелом.
Аратоки был обыскан и обезоружен. Затем его посадили возле костра, и два сторожа его, - из которых только у одного был карабин, другой держал в руках палку, - дружелюбно улыбаясь пленнику, стали жарить на костре лесные грибы.
Аратоки понял так: его должны куда-то вести, должно быть к бандитскому генералу, он слышал слово "Тха-Ду" - это имя селения, сегодня видел его сверху, возле двух озер, по ту сторону леса.
Голова у него разболелась. Вынул платок и вытер щеку, разрезанную стеклом. Рана могла загрязниться.
В небо он боялся взглянуть. По теням, в одном и том же направлении огибавшим вершину холма, он видел, что эскадрилья кругами ходила над местом катастрофы, не решаясь ни уйти, ни бросать огонь в свой самолет.
Пытался подумать, что будет хотя бы через час, и ничего не мог выдумать. Если не тронут, он будет им подчиняться, а иначе жизнь не оставят, - то никогда нельзя будет вернуться в армию. "Офицер обязан кончить самоубийством в моем положении. Этого я ни за что не сделаю, пока можно спастись… Спастись - и выморить их всех, чтобы не было свидетелей позора. Зарезать их всех, вместе с суками и щенками… Корейский мужик, как шакал и муха, - чем больше убивать… Спастись…"
Еще два часа назад он был счастлив. Он мог сказать, что у него лихорадка, и не вылететь в операцию. Подумайте, господа, если бы этот человек знал, что умрет, он не стал бы жертвовать возможностью схватить насморк. Еще пятьдесят минут назад он мог проверить тросовую проводку, и, конечно, этот самолет отправили бы обратно в ангар… Муто Кендзи убит, - никто теперь не может сказать, что он не перещупал перед полетом тросы.
"Ведь они могут меня казнить. Неужели ни один ничего не знает по-нашему?"
- Слушайте, господин!..
В ответ сторожившие его мужики добродушно и кротко улыбались.
Отряд состоял из родичей. Каждый знал другого, как брата. Отряд был не так велик, как казалось сверху, когда они были в беспрерывном движении и, как белые термиты, мелькали за деревьями.
"Нет, как видно, большой опасности нет, - быки трусливы и миролюбивы", - решил Аратоки.
Он указал ладонью на рот: "Я хочу пить". Старичок с пугливыми глазами пошел и набрал ему из ручья воды. Два костра горели на лужайке, подымая в небо жирный, стоячий дым. Открывший японца в кабине гигант сидел на корточках у третьего костра, стараясь заронить искру огнива в отсыревший трут. Ничего не выходило.
- Дай-ка мне головню оттуда!
Глядя, как пленник пьет воду, старичок разговорился. Очень диковинно было ему, что можно без страха разговаривать с офицером. Нисколько не злобствуя, только удивляясь, он изливал это. Как все простые люди, он не мог как следует взять в толк, что корейский язык может быть не совсем понятен пленнику. Он старался упрощать слова и говорить громко, как с глухим.
- Попался, милок… А?.. Ничего, ничего… Не бойся. Мы ведь, корейцы, не мучаем людей: расстреляем - и все, милок. Вот ты и не думал, что попадешь к нам. Не бойся… Видишь, Будда справедливость знает. Один человек - кореец, другой человек - японец, третий человек - русский, четвертый человек - сосна, пятый человек - червяк, шестой - трава, всякому существу своя судьба есть. Подумай об этом. Вот сюда мало-мало башка вари есть. Потому ты не бойся: у нас этого порядка - человека мучить - нет.
…Намедни, скажу, приходит деревенский стражник, мы сидим, едим чеснок. "Собирайтесь, - говорит нам. - Эй, мужики! Ваша земля - не ваша земля есть". - "Как же она не наша, родимый?" - "Ваша земля императорская земля была", - понимаешь, что говорит, милок? "Теперь корейский император пропал, значит ваша земля японского императора есть (вот что, значит, говорит стражник), а японский император дал эту землю своим племянникам. Просите, чтобы дали вам землю работать в половинной доле". Такое дело, господин, простите, ничтожно. Такое дело - нашего согласия нет…
Туча прошла мимо. Все залито синей водой. Чисто и тепло весеннее небо. Японская эскадрилья очистила воздух, она ушла на край горизонта и высоким треугольником, впереди которого идет на разведчике подполковник Садзанами, двигалась теперь прямо на них. Это атака?
Аратоки взглянул на холм и сразу понял все.
"Это атака. Да, конечно. Начинается атака".
Земля была полна мирного движения. Трупы валялись среди котлов с похлебкой. Мужики развязывали ноги, отдыхая. Три костра подымали в небо жирный дым.
"Три костра. Ужасная случайность! Их примут за учебный сигнал земной службы. Сбрасывать - атака - все бомбы это место. Световой код. Я погибну вместе с корейцами".
- Эй вы, белые муравьи! Сейчас нас всех разобьют. Сейчас мы все погибнем. Сейчас нас разгромят, взорвут, убьют, раздавят. Сейчас на нас бросят триста пудов взрывчатого корма.
Сверху это выглядит так:
Когда, выйдя из штопора, самолет, пилотируемый Муто Кендзи с аэронавигатором Аратоки Шокаи, внезапно приземлился, сел правым колесом, разбив несущую плоскость, эскадрилья прекратила бомбардировку корейских селений.
Головной "Отсу", который вел подполковник Садзанами, пошел бреющим полетом над холмом, где случилась катастрофа.
Садзанами дал скорость. Сюда. Еще сюда. Регулятор - так. Чтобы свирепым гулом навести страх на мужиков, безбоязненно выбегавших из-за деревьев, перестав прятаться от воздуха.
Нажал гашетку под ручкой управления. Сквозь прозрачный вихрь винта пилотский пулемет дал короткую трескучую очередь.
Довольно!
"Наши еще живы. Самолет, повидимому, не разбит. Над холмом, побелевшим от корейских халатов, не видно никакого дыма. Значит, мотор не взорван. Ручку на себя".
Высота - 200. Высота - 400. Высота - 900. Высота - 1400. Снова горизонт поднялся до уровня глаз. Земля лежала, как фарфоровая миска. Дно ее с упавшим самолетом было неимоверно далеко. Линии сплывались. Ветер бил в стекла очков.
Вслед за головным "Отсу" вся эскадрилья взяла высоту и, летя по движению часовой стрелки, стала кругами обходить небо над местом катастрофы.
Первый круг длился ровно десять минут. Холм по-прежнему белел людьми. Эти термиты внизу немного успокоились. Движение стало ленивым и менее беспорядочным. Возле разбитого самолета держалась некоторое время белая группка людей. Затем она сдвинулась к основанию холма.
Второй круг длился столько же - десять минут. Движение термитов почти совсем остановилось. Они поняли, повидимому, что сейчас непосредственной опасности нет. "А сволочь! Я открыл бы бомбардировку, но есть надежда спасти севший самолет". Они разделились на три части. Их, однако, не так много. Глупцы демаскировались. Их может быть человек восемьдесят - сто. Из вершины холма пошел столбом жирный дым, появился красный бледный огонь. Это не пожар самолета: это - костер.
Эскадрилья пошла на третий круг. Догорали остатки моста, обрушиваясь в ручей. Под холмом поднялся второй костер.
Эскадрилья пошла на четвертый круг. Внизу загорелся еще один костер. Странное дело - эти три костра образовывали равнобедренный треугольник с расстоянием между вершинами, на-глаз, около пятидесяти метров. "Позвольте, да ведь это спасенные Муто Кендзи, пилот, и Аратоки Шокаи, аэронавигатор, дают сигнал по форме № 12 - сбросить весь остаток бомб сюда. Код полигонной службы".
Подполковник Садзанами не задумался над тем, каким образом летчикам, захваченным в плен, удалось сигнализировать эскадрилье. Должно быть, они схитрили. Его не удивляло также то, что, давая такой сигнал, офицеры обрекали себя на смерть, - раз так нужно, японские офицеры не могли иначе поступить.
"Отсу" зажег зеленый свет над крылом. Знак военного строя. Самолеты плавно взяли высоту. Вытянутым треугольником эскадрилья пошла в атаку.
Снизу выглядело так:
Увидев боевой строй и три костра, разведенные мужиками, собиравшимися по случаю перемирия варить похлебку, Аратоки оценил всю безнадежность положения. Какая насмешка мира: его спасение и спасение корейцев - связаны. ("Спасите, спасите!")
- Господа мужики, - захлебываясь, пытался говорить Аратоки и вспомнил, что язык его им непонятен.
Тогда он кричал так:
- Огонь надо нет!.. Огонь убивай!.. - и сыпал землю в костер, но его сейчас же останавливали мужики. Эскадрилья была очень близко - минуты две полета. Он забывал, что они не понимают. - Потушите костры, я докажу, что вы не бандиты, - ваша глупость заставила вас сопротивляться правительству, честное слово японского офицера.
И снова кричал:
- Глина - сюда! Песок - сюда! Огонь, костер, дым, искра - будут убивай!
Повстанцы сердились.
- Не любит, проклятый кот, что корейский народ себе варит похлебку, - нам, видишь, есть один сырой чеснок, - объяснил его действия гигант-партизан и в нерешительности занес над пленным палку.
- Веди-ка его сейчас в Тха-Ду, допроси и скорей расстреляй, - посоветовал кто-то.
Грозный гул многосильных моторов раздался со всех сторон. Старик, разговаривавший с Аратоки, замер на корточках. Костры выталкивали в воздух жирный прямой дым.
Два мужика, подталкивая японца, стали спускаться с холма. Аратоки шел, едва сдерживая мышцы ног, непроизвольно сокращавшиеся, превращая шаг в бег.
Молча.
Камни вылетали из-под ног. Срывалась тонкая корка дерна, и обнажалось бурое бесплодное существо земли. Шли пятьсот шагов. Километр. Еще пятьсот шагов. Голая, на протяжении крика, лужайка. Навстречу выбежал мальчишка.
- Идите назад! Тха-Ду - жандармы. Риу привязан за шею есть. Из-под ног дернули скамью… Висит.
Остановились. Совещались - вести японского офицера назад или прикончить его на месте?
В следующий миг: судорожно сжалось сердце, мускулы ног ослабели, сквозь кишечник прошло томное движение, кожа покрылась холодным потом, больно было сжать кисти рук. В уши ударила глухота.
Замерли.
Это был повсеместный одновременный взрыв.
Лес загорелся со всех сторон. Из середины земли вырывались куски холма и куски поля вместе с дорогой, улицей, домами, деревьями и людьми.
(Приблизительно на территории в двенадцать квадратных километров горела и взрывалась земля. Камни падали на пятьдесят квадратных километров. Воздух трясся на двадцать километров в радиусе.)
Со склона, где стояли три человека, не было видно ничего, кроме жирного дыма…
Не слышно ничего, кроме гула.
…умирали разорванные люди.
В воде цветет лилия.
Летит журавль. Озеро.
Тина. Солнце. Камыш.
Солдат развязал штаны,
Ловит золотистых вшей.(Сборник "Помощи жертвам войны", Токио, 1916 г.)
Глава семнадцатая
ХОЛМ
В журнале "Джиографикэль Ревью" среди ряда других снимков был помещен и снимок "Бомбардировки и разрушения Кентаи", снабженный драматической надписью: "Упорно, как судьба, надвигалась эскадрилья на одичалый повстанческий штаб, где томился в плену отважный капитан Аратоки. Все теснее сжималось кольцо глухих черных взрывов вокруг него". (В подлинность этого снимка я не верю.)
На следующей фотографии был изображен и сам Аратоки Шокаи в парадном мундире, возле костра. Подпись говорила: "Увидев, что гибель неизбежна, капитан Аратоки решил пожертвовать собой. Обманув полудиких крестьян напускным равнодушием, он заставил их развести костры, под предлогом, что поведет переговоры со своим командованием об отступлении. При помощи дыма он дал световой сигнал сбрасывать весь запас бомб на него. Бомбы были сброшены. Бандитская армия разбита и сожжена, и - о чудо! - спасся капитан Аратоки".
Пленники два конвоира были на голом склоне. Вокруг ревели огонь и воздух. Оглохшие люди долго стояли на холме.
Чувствовали себя почти одинаково и каждый по-своему.