Аратоки хотел крикнуть, но горло его было сухо и сдавлено. От грома он не слышал своих мыслей. Самолеты брили воздух близко над головой. Аратоки поднял руки и понял, что заметить его с воздуха нельзя. Он чувствовал себя одного роста с травой.
"Господа, неужели сейчас придется умереть?"
Правый конвоир жестоко мял в руке свой карабин. Он хотел крикнуть какие-нибудь слова товарищу. Взрывы гудели в костях, заглушая мысли. Самолеты брили воздух близко над головой. Хотелось спрятаться от них, бежать. Но скрыться невозможно. Ему казалось, что его видит вся эскадрилья. Он чувствовал себя высоким, как дерево.
Вокруг горели леса. Нельзя бежать в Тха-Ду - там жандармы. Повешенный болтается на дереве Риу.
Левый конвоир жестоко мял в руке свой карабин. Самолеты близко над головой. Буря огня. Внизу под холмом все сгорели. Сейчас надо умирать.
- Эхе-эхе-ээ!..
Он пытался крикнуть слова, но ветер тотчас же срывал их с губ, превращая в неразборчивый звонкий вопль.
Конвойные стали говорить руками и лицом. Их разговор длился, Как странная пляска под гул барабанов, в глазах капитана Аратоки. Движение лица и рук заканчивалось обрывками слов, вырванными ветром:
- …убивать себя.
- … и его… Два…
- …два патрона есть.
- …колоть…
- …я оставил нож.
- …душить.
- …нет. Меня.
- …я стреляю в твой лоб.
- …да.
- …и потом в себя.
- …прощай!
- …япона нет патрон убить.
- …да.
- …извините меня - левой рукой.
- …извини за труд - меня убивать.
- …извините меня. Прощай!
- …прощай!
Аратоки увидел, как правый конвойный поднял ружье, воткнул дуло в лоб другого и потом себе в живот. Бесшумно, потому что хлопки выстрелов не были слышны в общем гуле, свалились один за другим. Застрелил товарища, потом себя. Теперь капитан ничему не удивлялся. Он стоял на холме…
Затихло.
Он почувствовал боль в коленях, разбитость, сухость во рту, сонливость от страшных превращений дня.
И пошел к вершине холма по дороге к спасенью.
Слепой ребенок
Ловит пестрых мотыльков.
Мама, в сетке маквица!
Посмотрела: жирный хрущ.
Точно так нас ловит смерть.(Песня)
8 VII 1941
Глава восемнадцатая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Привезенный на аэродром в пулеметной кабине бомбовоза, Аратоки все еще был оглушен.
Усталый и отяжелевший, он крикнул денщику: "Сними сапоги!" Свалился на матрац и забыл все. Потом он раскрыл глаза, разбуженный невнятным чувством досады. Посмотрел на часы, лежавшие рядом на полу. Оказывается, он спал четыре часа. Крикнул денщика, - его не было. Во рту жгло, тело чесалось от сна. Выпил воды. Болели все кости. Стал хмуро одеваться.
"Что-то случилось плохое … Достать другие штаны - все в бензине… Экая ссадина! Ну-ка, надо продезинфицировать… Ай, щиплет!.. Какая беда с правым сапогом!.. Где другая пара?.. Ах, да, я подарил ее тому парню… Пришпилить чем-нибудь?.. ничего не выйдет… Нет… Никто не может об этом знать …
А если поймают мужика и он все расскажет… Но никто из них не понял моих слов… Кроме того, я могу отречься…"
Аратоки вышел во двор. Сверкала земля. Недавно прошел дождь. Под дальним холмом из ангаров выкатывали черный громадный самолет. Смеркалось. Из дома командира эскадрильи неслось тявканье рояля. Мотив был европейский, и игравший показывал некоторую технику, но рояль был зверски расстроен.
"Слышал я крик и слабый плеск, видел пляску струй, дым кирпичных рощ…"
"Это, должно быть, госпожа Камегучи упражняется".
Сейчас Аратоки ненавидел весь мир.
Солдат, бежавший через двор со свертком бумаг, вытянулся и отдал честь. В глазах его Аратоки заметил любопытство, когда он посмотрел на разодранный правый сапог капитана.
- Стой!.. Как отдаешь честь с пакетом? Рожу кверху! Стой! Не сгибай левую руку! Не дыши, как трубка! Скажешь, что по моему распоряжению ты - на двое суток.
Так!
Подошел к материальному складу.
- Здравствуйте, капитан-сударь!
- Господин начальник хозяйственной части, я к вам.
- За приварком, как говорится?
- Дело военное, знаете, придется выдать мне новую пару сапог.
- За вами числится одна лишняя, господин капитан.
- Извините, повредил в операции, господин старший лейтенант.
- Придется уж. Подпишите акт об износе сапог.
Разговор был скучный и неприятный. Аратоки чувствовал себя неловко. Начальник хозяйственной части говорил покровительственно и слишком фамильярно улыбался для такого маленького дела, как выдача пары сапог. Невольно и Аратоки делал лишние движения и вежливо смеялся. У него было чувство, что сегодня на операции произошло что-то позорное и весь гарнизон уже об этом знает.
На самом деле Аратоки мог не беспокоиться о паре сапог.
В то самое время, как он спал, просыпался, распекал солдата, запивал водой изжогу, извинялся, во всей Японии для него ковалась слава.
Через час после его возвращения начальник гарнизона и подполковник Садзанами проехали в Особую высшую секцию. Еще через два часа пухлый, с губами девочки, телефонист Фузан, дежуривший в эту ночь на линии, подходил к столу:
- Да… Фузан. А вы?.. Сеул?.. Да. Сеул?.. Да, извините… Дел много, до утра… Плохо спал… Известно наше скромное занятие… Четыре бутылки… Опять та же, что в прошлый раз… Да, могу принять… Нет, господин Суропи, могу принять… Принимаю… Настоящим... Как?.. сообщаем… куроводству?.. Как?.. руководству?.. Да, руководству… точку зрения командования... высказанную в ините... в ини-терии… По буквам: Ироха, Ниппон, Таро, Еддо, Ронин. Интервью сотрудникам прессы... Настоящим сообщаем к руководству точку зрения командования, высказанную в интервью, данном генералом бароном Накаяма сотрудникам объединенной прессы по поводу вчерашних событий в Кентаи…
Учитесь вставать рано,
Заниматься спортом, читать,
Играйте с полудня в мяч.
Будьте во всем подобными
Капитану Аратоки.(Песня Колледжа индустриалов)
Глава девятнадцатая
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Аратоки родился, учился, вырос на окраине Иокогамы. В портовом, с цинковыми крышами, переулке, где в двери плыли запах водорослей и нефти, гудки катеров, машин, пароходов, пьяные вопли иностранных моряков, возвращавшихся к рассвету на рейд.
Отец был дрогнет. Владелец (маленького аптекарского магазина. Со стороны улицы была лавка, где вместо стены выдвигалась на ночь камышевая перегородка. На земле, у входа, лежали узкие лакированные счеты, аптекарские весы, конторские книги. В стенах до самого верха - выдвижные ящики с китайскими наклейками. Сухие мешочки с растительными лекарствами, от которых пахло морем и сеном. Высокие стеклянные кружки, мыло, масло для волос, фотографический альбом красавиц, роговые дамские гребни, шотландское виски для моряков.
Году в 1916 семья Аратоки переселилась из порта в город. Дела пошли хорошо. Была мировая война. В порту было очень много иностранцев. Отец больше не сидел у товаров с утра до ночи, как толстый дятел, поворачиваясь в лавке-клетке. Теперь было три приказчика, и сама лавка состояла из двух больших комнат, отделенных от улицы зеркальной витриной с голубыми шарами.
Отец сидел теперь в конторе на мягкой подушке и пил чай. Когда приходили клиенты, он принимал их за конторкой. Клиенты приходили главным образом вечером, после портового гудка. Топали, не снимая у входа ботинок. Клиенты были в синих боцманских робах, в клетчатых костюмах, в фетровых шляпах, с трубками и сигаретами, волосатые, широконосые, с рыжими лицами, - по большей части иностранные моряки.
- Опять, дорогая, поднялись цены на сальварсан. Дай мне воды! Страшно, куда его столько идет. Все иностранные моряки им торгуют. Готовы закупать его килограммами. Нынче едва нашел семьдесят граммов новокаина, весь арсеноль, весь йодоформ. Мир болен сифилисом. Пусть его. Японии от того не хуже.
Так говорил отец Аратоки.
Пришло время отдавать в колледж. Теперь мальчика не годилось отдавать в портовую школу. Старший Аратоки обязательно хотел отдать сына в такой колледж, где учатся дети аристократов и богачей. Он отдал его в Высший мужской колледж для детей промышленников, знаменитый тем, что в нем учился один из племянников виконта Ямамото.
Круглый снисходительный директор колледжа говорил старшему Аратоки:
- Вы понимаете, что мы принимаем детей с большим разбором. Виконт Ямамото справляется самолично о том воспитании, которое мы даем. У нас ведь учится его племянник.
Аратоки учился хорошо. Он стыдился того, что отец его дрогнет, и, когда товарищи спрашивали о семье, говорил: "Мой папа - богатый промышленник". Товарищам приносили во время завтрака сандвичи и ростбиф. Аратоки с каждым годом все больше смущался, когда в перерыв у дверей школы появлялась старуха-служанка, еще издали расспрашивая детей: "Где мой Аратоки?" - и приносила в плетеном ящичке "бенто" - простонародный завтрак с морской капустой, вареным рисом, соей.
Аратоки старался дружить с самыми заносчивыми, богатыми товарищами. У него был счастливый характер. Обиды не оставляли на нем следов. Он быстро забывал. Стоило накормить его завтраком, взять в театр в собственную ложу, угостить куском ананаса, - Аратоки улыбался, лез в дружбу, забывал грубости. Его считали мягким, теплым, добросердечным, отзывчивым.
Он был не последним в военных занятиях, на спевках патриотического кружка, в военно-спортивных играх. Занимался не очень прилежно, но был способным. Быстро, но не глубоко схватывал. Ходил в гости к богатым товарищам.
Иногда он писал короткие, но выспренние упражнения по отечественной литературе. Учитель хвалил его за хороший почерк, говорил, тыкая пальцем в аккуратные иероглифы:
- Вы мало увлекаетесь духом, слишком много внешностью мира. Ученость Запада, мои почтенные, лежит в плоскости внешне-материальной. Что касается до области изящной, изысканной литературы и нравственного учения, то Запад этого не имеет.
Но мальчик и его друзья предпочитали область "внешне-материальную". Катались на рикшах за город, к теплым серным ключам. Пускали на школьном спортинг-поле модели планеров. Играли в бэз-болл. Зимой ходили в горы на лыжах. Еще няньки по утрам отводили их в колледж, а они уже компаниями посещали дешевых женщин.
Умерла его мать, - ему было тогда пятнадцать лет, носил дома белое, траур. Говорил приглушенным голосом. На самом деле не слишком горевал, думал о кинематографе, о прогулках на ключи, об отметках в школе. Был рад, когда кончился казенный срок грусти и можно было снова улыбаться, громко говорить.
В это время он стал сознавать себя. Он заметил, что в нем мало похожего на людей, о которых говорится в школьных поучениях. "Да, я благоразумный человек, я обыкновенный человек, и все люди такие, они только лгут или скрывают это".
Кончив колледж, он не болтался долго без дела. Другие товарищи одинакового с ним имущественного положения или помогали отцам, работая за конторкой, на складе, подручными, или трудолюбиво зубрили, надеясь наукой выколотить себе карьеру. Загадывали далеко на будущее, мечтая из адвокатских писцов стать министрами.
Аратоки несколько раз вежливо улыбнулся, несколько раз снес унижение, поехал вместе с восемнадцатилетним племянником Ямамото справлять гражданское совершеннолетие, был представлен виконту. И вот он оказался учеником авиационной школы, академистом, членом касты, куда приняты только дети высшего офицерства. И вот - уже чин капитана…
Счастливец, Аратоки! Молодец-парень, Аратоки!
Опять земля уходит с востока на закат,
Наполненная сором и шорохом ростков,
Опять по ней гуляют, как двадцать лет назад.
Волнистый серый ветер и тени облаков.Твой облик затерялся в толпе растущих лиц,
Твой голос еще слышен сквозь мрак густых плотин.
Все странно изменилось от чрева до границ,
И только ты остался попрежнему один.Ты выброшен на берег. (О жалостный улов! -
В мои невод затянуло мешок твоих костей,
Набитый скучной дрянью давно угасших слов,
Любви, тоски, сомнений, опилками страстей.)Ты равнодушен к миру, и мир тебя забыл.
Он движется - и баста! А ты упал - и мертв.
И кто теперь запомнит, кем стал ты, что ты был, -
Ни рыба и ни мясо, ни ангел и ни чорт.(Пат Виллоугби)
Глава двадцатая
ОЗАРЕНИЕ
В Особой секции появились начальник воздушного гарнизона и подполковник Садзанами. Капитан Момосе сидел за сводками в своем кабинете.
- Благодарю вас.
- Да, поздравляю. Решительная победа. Бандитизм в районе Кентаи можно считать истребленным.
Рассказав о катастрофе с самолетом и о спасении капитана Аратоки, они хотели уходить.
- Стойте, господа, с вашего разрешения могу ли я просить вас о совместном докладе с кионсанской Особой секцией нашему правительству?
- Вот как?
- Как вы смотрите на истоки бандитского движения?
Господа воздушные офицеры никак не смотрят на бандитское движение. Обыкновенные мужики корейцы - эти бандиты. Такой же точки зрения до оих пор держался и капитан Момосе, в своих разработках довольно четко выявлявший причины крестьянских возмущений для каждого отдельного случая.
Но сейчас его охватило состояние какого-то волнения, я бы сказал - озарения. Мысли мучительно повторялись в нем, и он чувствовал, что вот-вот ухватит нужное ему.
"У удачников не болят зубы, господин Момосе… К чему приводят ваши сводки?.. Правительство ждет от нас с вами широких обобщений"…
"Будь приснопамятна Хираока госпожа, как листья лотоса бросившая голос свой в озеро смерти!.."
- Я должен сказать вам, что в последние месяцы Особая высшая секция имела дело с печальным явлением, борьба с которым завершилась только сегодня. Близорукому взгляду могло казаться, что в отдельных бандитских вспышках мы имеем дело с простым проявлением невежественного крестьянского недовольства, непонимания того, что распоряжения правительства могут служить исключительно ко благу туземцев. Так думали и мы, но в последнее время мы имеем… эээ… оказывается, как бы сказать, заговор…
- Какой же это заговор, капитан?
- Какой это заговор? Это… эээ… Это иностранный заговор, направленный против японского духа… (Он нашел настоящее слово.) Мы уже давно стали замечать, что из-за границы, например из Китая, даже в верноподданную туземную среду идут и идут чужеродные веяния… Я бы их назвал, с одной стороны, христианско-анархическим, с другой стороны, коммунистическим влиянием.
- Вот как?
- Если бы не принятые нами меры, в нашей области могли бы повториться под влиянием злонамеренной агитации, повториться всекорейские события тысяча девятьсот девяностого года. На этот раз, однако, японский народ, и особенно надо сказать об офицерстве воздушного флота, встретил врагов грудь к груди и проявил изумительное самопожертвование…
Начальник гарнизона и подполковник Садзанами переглянулись.
- Мы, конечно, подпишем такую коммуникацию, капитан. Следует, чтобы она была-отправлена не вами, но начальником Особой секции. И - вами тоже, конечно… Нужно также ознакомить прессу с геройским поступком воздушного флота.
- Мы подчеркнем также для иностранных газет, что подвиг капитана Аратоки объясняется тем, что наше офицерство воспитано единственной страной в мире, не знавшей революции снизу. Страной, где революции производят только по мановению руки императора.
- Я бы, пожалуй, выделил момент именно коммунистической агитации.
Через час после отправления коммюнике капитан Момосе вытащил все досье, касавшееся беспорядков в Кентаи.
- Мы сократим их и пошлем снова, сделав сводку: "В ответ на требование инспектора уплатить канавный сбор, собралась толпа…" Это не нужно. Просто: "Такого-то числа собралась толпа с красными флагами, среди которой можно было заметить несколько по-иностранному одетых людей…" "Настоящим доношу о причинах бунта, последовавшего в ответ на распоряжение об отчуждении крестьянских земель в колонизационный фонд…" Глупость! "Такого-то числа произошел бунт…"
Таким образом, в то время как капитан Аратоки обсуждал наедине с собой свои поступки в плену и обдумывал, не будут ли они осуждены, в газетах появились сообщения под следующими заголовками:
КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ЗАГОВОР В КЕНТАИ…
ЗВЕРСТВА НАД ЯПОНСКИМИ ЧИНОВНИКАМИ …
КАПИТАН АРАТОКИ ЧУВСТВУЕТ, КАК В НЕМ ПРОСНУЛСЯ ДУХ САМУРАЕВ…
Утром следующего дня капитан был вызван к начальнику гарнизона.
- Нет слов, нет слов, дорогой! Как я счастлив, что под начальством моим вырос такой самоцветный цветок, такая чистая хризантема, как вы. Самурай мой, мы подали представление к ордену!.. Идите сюда, дорогой мой!..
И по маленьким усикам начальника гарнизона, впитываясь, сползали радостные слезы.
- Я только исполнил свой долг, полковник-донно… - стыдливо сказал Аратоки, не совсем уверенный, о чем идет речь.
В пятницу капитан Аратоки был спасен из мужицкого плена. В воскресенье об его поступке говорила вся страна. Не было семейства, в котором с утра не начинался бы разговор о капитане Аратоки. Героизм этого человека, приказавшего сбросить на себя четыре тысячи пятьсот килограммов бомб, чтобы уничтожить бандитскую заразу, заставлял уважать себя даже врагов.
…В военных кругах ходили именинниками. Был устроен ряд банкетов. Офицеры кричали: "Банзай! Мы должны образовать союз таких солдат, как капитан Аратоки!"
Много самых странных людей попали в орбиту неожиданного внимания Особой высшей секции в Кион-Сане.
Был арестован Хо Дзян-хак, корейский философ, проживающий на Тигровой Пади. Он знаменит. Его книги: "Философия человечества", его популярный труд "Книга золотого сечения" знакомы любому корейскому студенту.
- Сообщите нам все, что вы знаете о восстании крестьян в Кентаи.
- Я не имел об этом мнения. Вам известно, - я против насилия.
- В таком случае ваша обязанность выдать их, если знаете программу и фамилии зачинщиков насилия.
- Я не отказываюсь и не соглашаюсь.
- В противном случае мы будем держать вас в подвале.
- Зато мое имя гуляет на свободе.
…Корейский философ приехал в Кион-Сан в начале века по личному приказу последнего императора. Он остался здесь при японцах, не меняя позы самоотречения и покорности. Книг он не писал уже двадцать лет. Но каждое утро он, съев скудный завтрак из трав, выходил на прогулку, всегда по одному и тому же пути, потом ел суп из морской капусты, читал китайских древних мудрецов, полчаса говорил с поклонниками, приезжавшими из других городов Кореи, ел и ложился размышлять.