- Им хорошо изобретать. С них спрос маленький. Между нами говоря, им особенно и рисковать-то нечем. А нам с вами нужно подумать.
- То есть как это - особенно рисковать нечем? - вскочил Токмаков. - А своим добрым именем? Своей рабочей репутацией? Разве они не такие же хозяева дела, как и мы с вами? Пасечник, Вадим, Борис Берестов, любой рабочий! Что же им - только денежки в кассе получать, а на домну плевать?
- Обо всем этом я уже читал в газетах, дорогой товарищ Токмаков, - скучающим тоном произнес Дерябин. - А вот в случае чего вам же первому, а не Хаенко вашему, нахлобучку дадут. И, откровенно говоря, правильно сделают! Вот тогда имя и репутация - все сразу загремит… Простите, вы с какого года в партии?
- С августа сорок третьего…
- Сразу видно, что молодой коммунист. Не хватает еще у вас политического чутья и опыта.
Токмаков пожал плечами.
- Я вступил в партию в дни боев с фашистами на Орловско-Курской дуге. И стаж мой никакого отношения к подъему "свечи" не имеет. С таким же успехом этот проект мог предложить и беспартийный инженер.
Токмаков, плохо сдерживая раздражение, начал свертывать в трубку чертежи и схемы.
- Вы, надеюсь, не будете возражать, если я покажу свой проект Гинзбургу?.. Правда, он беспартийный. Или вы опять обвините меня в недостатке политического чутья?
Дерябину не хотелось, чтобы Токмаков шел со своим проектом к Гинзбургу. Он понимал, что Гинзбург скорее всего поддержит Токмакова.
"Моя работа здесь - экзамен, - рассуждал Дерябин. - Выдержу экзамен - вернут в Москву. Провалюсь - переэкзаменовки не дадут. Кто же занимается экспериментами на экзамене? Погонишься за пятеркой, а сорвешься на двойку".
Токмаков продолжал горячиться и, кажется, что-то доказывал, но Дерябин не вслушивался в его слова и продолжал думать о своем.
"Мне двойка ни к чему. Студентов и тех за тройку стипендии лишают. Вот не вернут в министерство - что тогда? Ведь Зина из Москвы никуда не поедет…"
Дерябин нервно взглянул на свои часы, которые показывали московское время, так и не уяснил, который же теперь час, и дождался, когда Токмаков замолк.
- Разве я возражаю? - сказал наконец Дерябин. - Конечно, покажите свой проект! Григорий Наумович, возможно, и одобрит. Но утвердить тоже не вправе.
- Почему?
- Потому, что такие проекты дано право утверждать только наверху, в главке. Собственно говоря, разве я против вашего проекта? Но вы меня толкаете на преступление.
- Преступление?
- Поймите, что я сейчас всего-навсего старший прораб, а не тот инженер главка, который утверждал когда-то всю технологию монтажа. Вот сиди я сейчас в главке, я бы ваш проект мог утвердить. Но если бы после этого кто-нибудь на площадке посмел отступить от утвержденного мною проекта, я бы с него голову снял. Государственная дисциплина. Понимаете?
- Понимаю. Вы хотите поспокойнее жить и прячетесь за громкие слова. А к Гинзбургу я все-таки пойду.
Токмаков резко встал и нахлобучил кепку.
- Что же, ждите Григория Наумовича. Он на днях должен вернуться из командировки. Между нами говоря, если Григорий Наумович возьмет на себя такую ответственность, за мной дело не станет, я вас поддержу. Но еще раз повторяю - мы с вами самостоятельно рисковать не имеем права.
Токмаков безразлично кивнул Дерябину и вышел из комнаты.
Он готовился выдержать бой. Но понимал, что к главному инженеру нельзя идти с черновиками. Надо все еще раз выверить, пересчитать, чтобы к возвращению Гинзбурга из командировки быть во всеоружии.
Токмаков помнил, что Таня Андриасова - чертежница, и принес к ней домой все свои схемы и чертежи.
- Вот тебе, Таня, боевое задание от капитана Токмакова.
- Есть, товарищ гвардии капитан, - обрадовалась Таня. - Только беда, Сережка всю готовальню разорил!
- Эту материальную часть я тебе добуду. А дело такое - или голову себе сломаю, или помолодею.
- Тоже старик объявился! А намного помолодеть собираешься?
- Сразу на четыре дня помолодею, не меньше.
21
Заснуть больше не удавалось, но Катя продолжала лежать, не открывая глаз. Так легче сосредоточиться и вспомнить все по порядку.
Газета висела до середины следующего дня. Потом ее, выгоревшую на солнце, совсем желтую, заменили свежей. Но ведь это не значит, что газета с заметкой совсем исчезла? Ее получат подписчики. И эта фотография на Доске почета. Ночью там горят лампочки. Люди из ночной смены тоже видели фотографию. Под ней красиво написано: "Екатерина Петровна Петрашень".
А может, при электрическом свете не видно, что она растрепанная? Хоть бы Пасечник не вздумал смотреть на Доску почета…
Корреспондент этот обещал поговорить с фотографом. Но вдруг фотограф заупрямится и не захочет переснять Катю? Или пообещает, а потом и думать об этом забудет? Недаром Захар Захарыч называет его Обещалкиным.
Надо же было полениться, не посмотреться в зеркальце! Такой степкой-растрепкой снялась!.. А косой Катя сроду не была. Это фотограф ее изуродовал…
Завтра Катя пойдет в радиостудию. Выступать будет, Не хуже той Зойки Иноземцевой, на которую Пасечник в театре глаза пялил. Подумаешь, актриса! Тоже у жаровни коптилась, тому же Карпухину заклепки пекла!..
Катя представила себе, как Пасечник будет слушать ее речь. На бумажке уже все написано. Нужно только прочесть без запинок. Где запятые - передохнуть, где точки - помолчать подольше. А эта Зойка Иноземцева, она чужие пьесы читает!.. Может, она вовсе и не такая красавица. Их там мажут в театре, из старух делают молодых. Интересно, а в студии не мажут?.. Катя рассмеялась. "Дурочка я! Это же радио". Интересно, как эта самая студия выглядит - может, там светло, как в фотоателье? Или там синий свет горит? Надо было у Захар Захарыча спросить, он все радиостудии обошел. Катя достала с тумбочки зеркальце, посмотрелась в него, повела глазами и с удовольствием похлопала длинными черными ресницами. Ничего девочка!.. А копоть на веках - это даже хорошо, что она не смывается. Во всяком случае, лучше, чем грим у Зойки Иноземцевой.
После ссоры с Пасечником в театре и разговора с Карпухиным в столовой Катя стала следить за своими словами, за своей внешностью и манерами.
Она вспоминала, чем бывал раздражен Пасечник, вспоминала замечания, которые делал ей Баграт - всегда наедине и в очень деликатной форме. Катя как бы выслушивала эти замечания заново и только сейчас, спустя много дней, краснела.
Как грубо она тогда закричала на Баграта: "Можешь делать замечания своей жене!" Жена-то у негоинтересная. Катя познакомилась с ней, когда Баграт ставил рекорд и Таня приносила ему завтрак. Баграт поделился завтраком и с Катей. Он налил ей крепкого чая из термоса и сказал: "Привык на Кавказе. В жаркий день жажду утоляет. Как молодое вино". А Катя даже спасибо не сказала…
Таня рассказала Кате, как она ухаживала за раненым Багратом на фронте; как стала санинструктором и комсоргом в саперном батальоне. Рассказала, как они жили с Багратом в шалаше, скроенном саперами из трофейных плащ-палаток. Они неразлучны с фронта.
Катя доверялась теперь жене Баграта во всем. Как-то она призналась Тане, что после смены не пошла под душ, а легла, усталая, возле своей кровати прямо на черную училищную шинель, подложила под голову ватник и так проспала до утра. Как Таня ругала ее за это!
Вчера Катя пришла очень усталая, к тому же у них в общежитии не работал душ. Ну что ж, она отправилась в дом молодоженов по соседству и вымылась там на славу.
Катя брезгливо, даже с ненавистью, посмотрела на свою руку, на татуировку. Из-за этого ее часто окликали по имени незнакомые парни. Пришла же когда-то в голову такая блажь! Еще упрашивала подругу, чтобы та истыкала кожу иголкой, окунутой в синюю пакость. Будто Катя могла забыть свое имя или без этого клейма ее стали бы путать с другими девушками.
Но благодаря татуировке на руке Катя и познакомилась тогда с Пасечником.
"Кто последний? Я за Катей", - вспомнила Катя, и сердце заныло тревожно и сладко.
Катя перебрала в памяти все свои встречи с Пасечником. И вспомнила много такого, что заставило ее встревожиться, от чего сразу бросило в жар, будто она только что сменила легкую простыню на ватное одеяло.
В первый раз Пасечник ничего не сказал и только поморщился, когда она стала прикуривать от его папиросы.
А что, если бросить курить?..
У входа в столовую торчит водопроводный кран. К нему привинчивают шланг, и когда поливают, у крана всегда образуется большая лужа. Однажды Катя вышла из столовой, а обойти лужу ей было лень. Тут подвернулся кто-то из своих, кажется Бесфамильных. Она подбежала сзади, крикнула: "Неси меня!" - и повисла у него на шее, болтая ногами. Едва она ступила на сухую землю, как заметила насмешливый взгляд Пасечника.
Видимо, он не забыл ее путешествия через лужу, потому что в следующий раз, когда она прихвастнула, рассказывая о том, как за ней кто-то ухаживал, Пасечник сказал: "Ну конечно! Вы же привыкли, чтобы вас на руках носили!"
А зачем нужно было курить на стадионе? Главное - и денег-то не было, чтобы купить пачку, так - прямо на грех - по рядам носили рассыпные папиросы. Катя покупала у мальчишки папиросы и проворонила момент, когда строители забили гол металлургам. На трибуне закричали, мальчишки стали бросать в воздух кепки. Катя увидела только, как вратарь, пропустивший мяч, достал его из сетки, выбил на центр поля и затем стал, прислонившись к штанге, понурив голову, не глядя на трибуны. А гол, оказывается, забил Пасечник, и пришлось признаться, что она этого не видела.
Потом мяч, посланный чьим-то мощным ударом, метнулся на трибуну. Кате померещилось, что мяч ударит в нее, и она взвизгнула с преувеличенным испугом, так что зрители на трибуне, и в том числе Терновой, сидевший поблизости, повернули голову в Катину сторону. Инвалид на костылях, сидевший рядом, с криком: "Эх, раз в жизни!", не вставая со скамейки, стукнул единственной ногой по летящему в него мячу и отбил его обратно в поле.
Вспомнила Катя и тот день, когда Пасечник впервые пришел в гости. Не скрывая насмешки, он оглядел стену около ее кровати, тумбочку и все убранство.
На стене висит яркий плакат. На плакате изображен человек, неловко прыгнувший на площадку трамвая. Руками он еще держится за поручень, а ноги уже волочатся по мостовой, у самых рельсов. Поверх трамвая написано: "Не прыгайте на ходу!", а внизу, на мостовой: "Соблюдайте правила уличного движения!"
"Ну и ну!" - сказал Пасечник, с трудом удерживаясь от комментариев.
А потом снял со стены гитару Одарки, ударил по струнам и запел:
Я на свадьбу тебя приглашу,
А на большее ты не рассчитывай!
Может, ей следовало тогда обидеться?
И чем дольше Катя лежала, не открывая глаз, стараясь вспомнить все по порядку, тем сильнее расстраивалась, тем больше стеснялась своих поступков, тем больше находила поводов для обид, которые, однако, по размышлении оказывались зряшными, пустыми.
Нет, не заснуть ей больше с таким тяжелым сердцем.
Катя встала, позавтракала, занялась туалетом, причесалась, как ее научила Таня, - волосы гладко зачесаны назад и собраны жгутом на затылке; затем сходила в магазин на углу и часа в два с сожалением убедилась, что все дела, не терпевшие отлагательства, она уже сделала.
После напряженной работы у горна Катя с большим нетерпением ждала, когда наступит ее выходной день.
Однако с некоторых пор она стала относиться к своим выходным дням со смешанным чувством удовольствия и какой-то неловкости, даже тревоги.
Всю неделю она приучалась ценить каждую секунду. Всю неделю она относилась ко времени так бережно. А в выходные дни растрачивала время впустую.
Соседка по комнате, Одарка, знала, чем заняться в выходной день. Под подушкой у Одарки уже лежала книга, на которую та давно была записана в библиотеке, только вчера получила и которую ей так не терпелось прочесть. Одарка успевала и почитать, и написать письмо, и заучить слова новой песни, а потом убегала во Дворец культуры на спевку.
А Катя долго в утомительной праздности сидела у застеленной кровати и думала, чем бы заняться до того, как подойдет вечер и можно будет отправиться шумной гурьбой гулять или в кино.
Бывало и так, что она шла в кино с Хаенко или с почти незнакомым парнем, купившим билет для нее, а потом весь вечер перебранивалась с ним, била его по рукам, но все это беззлобно, не находя в том ничего некрасивого. А теперь Кате не хотелось ни с кем ходить в кино, только с Пасечником.
Вечерами она ходила с Одаркой на танцы. Кате во время танцев некогда было присесть, отды-шаться, она была всегда нарасхват, а Одарка с грустным вниманием сидела и смотрела, как танцует подруга. Изредка Катя вспоминала о ней, и тогда они танцевали вдвоем, причем рослая Одарка - за кавалера. Она так привыкла к этой роли, что уже чувствовала себя менее уверенно, когда ей самой доводилось танцевать с кавалером.
Одарка была излишне высока, с широкими плечами и слишком большими руками. Румянца тоже было в избытке, будто на щеки клала румяна. Она всего стеснялась - своей физической силы, своих больших рук, больших ног; даже Кате стеснялась Одарка признаться, что ей жмут новые модельные туфли тридцать девятого размера. Она смеялась только про себя, любила шептаться с девчатами, из всего делала тайну, чуралась кавалеров. Давно и безнадежно она была влюблена в Вадима, но тот на нее внимания не обращал и вряд ли догадывался о ее чувствах.
- Пойдем вместе в библиотеку, - предложила Одарка сегодня утром.
- А что я там не видела?
- Много хороших книжек не видела. А видела - так не читала.
- Скучные там книжки.
- Книжки - про жизнь. А про жизнь - значит, не скучные.
- А я люблю книжки увлекательные, чтобы читать и ни о чем не думать. Например, приключения…
В сущности, Катя не прочь была бы пойти с Одаркой в библиотеку. Ведь многие книги, которые та приносила, Катя тоже успевала прочесть, иные с горячим интересом. Но пойти самой записаться - как-то не хватало желания. И на предыдущих стройках Катя заходила в библиотеку только один раз - накануне отъезда, когда на руках у нее был обходной лист. В библиотеке ставили штамп, что книги возвращены, а книг Катя вовсе и не брала.
Кате не хотелось сегодня уходить из общежития. Надеялась, что Пасечник все же придет.
Она приподняла будильник, лежащий на столике вниз циферблатом (иначе он ходить не умел), - половина четвертого, и ее ручные часы столько показывают. На что же убить время?..
Стало совершенно ясно, что Пасечник сегодня не придет и неизвестно, придет ли вообще.
"Такая у меня судьба, - раздумывала Катя, печально глядясь в зеркало. - Нравлюсь многим. Вот только тому, кто мне нравится, я совсем-совсем не нужна…"
22
В дверь постучали три раза, и Катя в испуге шарахнулась от зеркала.
- Можно к Екатерине Петровне? - услышала она за дверью знакомый голос.
От счастья у Кати задрожали руки, но тут же она ужаснулась: "Значит, видел Доску почета!" - а вслух сказала:
- Войдите!
Пасечник появился на пороге. Он картинно провел рукой по рыжеватым волосам.
- Здравствуйте, Коля. А я уже думала, что…
- Зачем же думать? Тем более - сегодня, в выходной.
- Садитесь, пожалуйста! Ну, как ваши дела, Коля? Как жизнь?
- Жизнь бьет ключом. И всё - по голове!
- Какие-нибудь неприятности?
- Зачем? Это я так, для красного словца. Сегодня опять всю ночь на домне проторчали. По милости старшего прораба. Вообще этот Дерябин не соответствует действительности. Бурей пахнет - подъем у него. А когда ветерок чуть-чуть дышит - боится, выжидает. В общем, на молоке обжегся, теперь на газированную воду.
- Так вы, наверно, спали?
Катя не сумела скрыть радости: вот почему Пасечник пришел так поздно!
- Точно! На свидание к девушке надо являться свежим и бодрым! Тем более вы теперь не просто Катя, а можно сказать - Екатерина Великая, гордость Каменогорска, верная дочь родины…
Пасечник продолжал глядеть на Катю озорными и добрыми глазами.
Она тоже набралась смелости и посмотрела ему прямо в глаза.
У Кати большие, очень красивые серые глаза с черными ресницами и с темными веками от въевшейся в поры копоти и частиц угля.
- И с чего это вы хорошеть стали, Катюша? Даже странно…
Катя испуганно принялась поправлять гладкие черные волосы, зачесанные назад, так что уши оставались открытыми.
Неожиданно Пасечник достал из кармана сверток и вручил его Кате.
- Что там? Косынка! И какая красивая! Откуда она?
- Из будущих премиальных.
Катя повязала голову и подошла к зеркалу. Ей очень шла эта шелковая косынка, белая, с голубыми полосками по краям.
Пасечник, довольный тем, что подарок понравился, и не зная, как это скрыть, подошел к кровати Одарки, снял со стены гитару и начал сосредоточенно настраивать.
Наконец зазвучали аккорды, и он запел из старой цыганской песни: "А без денег жизнь плохая, не годится никуда!.."
- Сегодня эта песня не соответствует действительности. - Пасечник похлопал себя по карману пиджака. - Вот они, денежки! Так что наряжайтесь, Катюша. В цирк поедем. А то после третьего звонка вход в зрительный зал воспрещен. А нам до цирка еще в ресторан "Мангай" надо завернуть. Не знаю, как вы, Катюша, но я, например, заочное общественное питание не признаю! Я вчера, когда брал билеты, узнал - на голодный желудок в цирк не пускают. А то примутся зрители бутерброды жевать! Можно все представление сорвать. Дрессированные медведи откажутся танцевать. Тоже потребуют себе ужин.
Катя очень любила, когда Пасечник вот так балагурил.
- Между прочим, вы, Катюша, поторапливайтесь, потому что нас внизу такси ждет.
- Такси? - У Кати расширились глаза.
- Клянусь своей красотой! - Пасечник высунулся в окно. - Во-от машина стоит у подъезда. Слышите, как счетчик работает?
Катя тоже высунулась в окно, увидела такси у подъезда общежития, отпрянула от окна и принялась в испуге поправлять прическу и носиться по комнате.
Она скрылась за дверцей шкафа и стала переодеваться.
- Я быстренько. Вы отвернитесь.
Пасечник взял стул, сел спиной к шкафу и принялся осматривать стену у Катиной кровати, ее тумбочку. Яркий плакат, на котором изображен был человек, неудачно прыгнувший на ходу в трамвай, висел на старом месте.
- Симпатичный молодой человек! - воскликнул Пасечник. - Родственник ваш? Или просто так, тяжелое воспоминание?
- Очень много о себе воображаете, - фыркнула Катя за дверцей шкафа, откуда донеслось шуршанье шелкового платья.
- Молчу, молчу.
Пасечник окинул взглядом открытки, висевшие веером над изголовьем Катиной кровати.
Шикарный мужчина с наглым лицом посылал с открытки свое поздравление с рождеством Христовым, Открытки красовались под сенью бумажных цветов.
Тут же по соседству висела фотография родителей Кати. Отец в сапогах, черной тройке, в косоворотке и картузе сидел на стуле у тумбочки, мать, гладко причесанная, тоже вся в черном, стояла, деревянно положив руку на плечо отцу.