Счастье, что, падая, он успел оттолкнуться в сторону. Только благодаря этому избежал гибели, не сорвался на землю с высоты двенадцати этажей, а, пролетев метров шесть, упал на дощатый настил.
Пасечник лежал затылком в лужице крови. Как ее унять? Хоть бы перевязать голову чем-нибудь! Ну где же Борис с медикаментами? Не могут найти санитарную сумку?!
Токмаков лихорадочно обшарил свои карманы - ничего подходящего. У Вадима только грязный носовой платок. Снять с себя пояс, раздеться, разорвать рубаху? Она тоже не стерильной чистоты.
Может, у самого Пасечника найдется чистый платок?
Токмаков обыскал Пасечника и вытащил из кармана шелковую косынку, белую, с голубыми полосками по краям. Откуда вдруг? Раздумывать было некогда, Он скомкал косынку и приложил ее к виску.
Кто-то тронул Токмакова за плечо. Наконец-то! Индивидуальный пакет! Молодец Борис, подоспел.
Токмаков не слышал, как Борис тяжело дышал, не видел, как тот закусил губы, чтобы не заплакать. Токмаков отнял от раны косынку в красных подтеках, сунул ее к себе в карман и схватил пакет.
Он приподнял Пасечнику голову. Тот очнулся.
- Прости… Подвел тебя… - прошептал Пасечник побелевшими губами.
Токмаков перебинтовал Пасечнику голову - кровь сразу пропитала бинт, перевязал кисть руки и ногу, сломанную в голени.
Не так просто было спустить теперь Пасечника на землю.
Токмаков взглянул вниз. В глазах у него темно или на самом деле все краски на рудной эстакаде потемнели? Руда, кокс, известняк и лужи на земле стали черными. Ах, это оттого, что все мокро, а небо - в тучах.
Наконец Токмаков решился. Он взвалил Пасечника на спину, и тот обнял его за шею. На Пасечника надели монтажный пояс, прикрепленный цепями к поясу Токмакова. А к Токмакову, в свою очередь, привязались спереди Вадим, а сзади Борис.
Сперва Токмаков не хотел брать Бориса в расчет, но, в глазах того была немая мольба - зачем обижать парнишку, даже если он ничем не поможет?
Цепочкой, подобно альпинистам, спускающимся по обледеневшему склону, двинулись они вниз. Предосторожности оказались не лишними, потому что по дороге Пасечник снова потерял сознание. Ноша стала сразу тяжелее, а спуск опаснее.
Пасечник не слышал, как его уложили в машину "скорой помощи", как увезли.
Когда, разбрызгивая воду из выбоин, требуя себе дорогу тревожным, режущим ухо гудком, машина "скорой помощи" тронулась с места, Токмаков почувствовал крайнюю степень усталости. Он обливался потом, словно все еще нес на спине свою ношу, пот струился по лбу, заливал глаза. Токмаков полез в карман за платком и машинально достал косынку, которую нашел у Пасечника.
Катя вышла из конторки в самом хорошем расположении духа. Она основательно пропесочила кладовщика за плохой кокс, лихо обругала заведующего складом. Тот попытался ей возражать - ну, куда там! Разве ее переспоришь, тем более когда она в настроении? На каждое слово Катя отвечает десятью, сыплет прибаутками и весело издевается над собеседником.
Катя громко хлопнула дверью, вышла на свежий воздух, подставила ладонь - дождя нет. Погляделась в зеркальце, поправила прическу, стала прихорашиваться, снова достала зеркальце, с удовольствием похлопала ресницами и осталась собой довольна. А все-таки ничего девочка!
Она старалась выглядеть как можно более веселой, независимой, и только глаза ее, подведенные копотью, оставались печальными.
Катя купила мороженое и угощалась им на ходу. Шла не торопясь, старательно обходя лужи.
Неожиданно дорогу ей преградил Флягин. На груди у него, как всегда, висела "лейка".
- Минуточку! Барышня! Имею приказание переснять. Для Доски почета. Мне из-за тебя нагорело. Ты редактору жаловалась?
- Больше мне делать нечего! - фыркнула Катя.
- Значит, Нежданов. Больше некому. Минуточку! - Флягин уже примерялся к Кате "лейкой", раздраженно поглядывая при этом на хмурое небо. - Разок улыбнемся. Пока дождя нет. Мороженое нам не мешает, оно за кадром. Чуть-чуть левее… - Флягин взялся за Катин подбородок и бесцеремонно повернул ее лицо вполоборота к себе. - Спокойно! Готово! Можете, барышня, доедать свое мороженое…
Сегодня Катя фотографировалась терпеливо и послушно, не так, как в первый раз, когда она позировала Флягину с небрежным безразличием, растрепанная и неряшливая, словно делала всем огромное одолжение.
После ссоры с Пасечником она решила, что ей наплевать на эту уродливую фотографию. Катя старалась себя убедить, что ее это совершенно, вот ни столечко, не интересует.
Но сейчас Катя была довольна тем, что Флягин ее переснял. Пусть, пусть Пасечник полюбуется ею в рабочей робе, если ему так не понравились ее нарядное платье и шляпка!
Катя приблизилась к домне. Там стояла и не расходилась тревожно гудящая толпа строителей. Катя проталкивалась сквозь толпу, продолжая есть мороженое.
- Что за шум, а драки нет? - спросила она с озорной беззаботностью, подходя к монтажникам.
Она обвела тревожным взглядом знакомые лица - все смотрели на отъезжающую машину "скорой помощи".
Катя тоже увидела машину; та покачивалась на рытвинах и выбоинах, залитых водой, - они только выглядев ли безобидными лужами.
- Монтажник разбился, - сказал кто-то глухо. Острое предчувствие беды сжало Катино сердце. Она бросила недоеденное мороженое, подбежала к Токмакову и вдруг увидела в его руке косынку, ту самую косынку, которую ей подарил Пасечник и которую она выбросила в окно.
Но почему же на этой косынке еще и красные пятна?
Катя выхватила у Токмакова косынку, развернула ее - кровь!
- Коля! - закричала она истошным голосом; так можно закричать только в минуту, когда вся душа выворачивается наизнанку от боли и отчаяния.
Катя, не отрываясь взглядом от машины, рванулась вдогонку. Она бежала по лужам, не разбирая дороги, расплескивая воду и грязь, прижимая к груди окровавленную, скомканную косынку. Слезы застилали глаза, мешая видеть красный крест на задней дверце машины.
И как она ни старалась, она не могла догнать машину, и у нее уже совсем не оставалось сил ни для того, чтобы бежать дальше, ни для того, чтобы остановиться…
Сирена "скорой помощи" и крик Кати, заглушая друг друга, звучали в ушах Токмакова, а от всего только что пережитого ноги его внезапно ослабели и стали подкашиваться.
Он присел на мокрую ферму и закрыл лицо руками.
"Ах, Коля, Коля, горячая головушка! Войну в разведке провоевал - жив остался. А тут… Какой верхолаз пропал!"
Токмаков поднял голову и посмотрел наверх.
Несколькими этажами выше висел знакомый плакат: "Ни минуты простоя на домне "Уралстроя"!" сорванный ветром в то памятное утро и давно водворенный на свое место. Вода стекала с плаката струйками; иные буквы поплыли, весь плакат был в розовых кляксах.
Токмаков, увидев плакат, вспомнил, как катался на башенной царге Пасечник, еще недавно сильный, ловкий, а сейчас лежащий с закрытыми глазами на окровавленных носилках, в тряской машине "скорой помощи".
- Что, дорогой товарищ Токмаков, допрыгались по балочкам? Теперь целое разбирательство начнется. Следствие! Это же, между нами говоря, до министра дойдет. Чепе! Чрезвычайное происшествие. А кому отвечать? Старшему прорабу. Носитесь со своими глупыми проектами! А порядка наверху у вас нет. И Гладких этот ваш техникой безопасности не занимается.
Дерябин подергивал ртом, сплевывал.
- Оставьте меня, товарищ Дерябин.
- Хорошо, хорошо. Но, между нами говоря, выводы на дальнейшее придется сделать.
- Пасечнику эти выводы вряд ли помогут.
- Они помогут вам. Не будете фантазировать очертя голову. Вы, конечно, прямой ответственности не несете. Но вот Гладких, откровенно говоря, я притяну к ответу.
- Гладких тут ни при чем. Я виноват.
Токмаков вспомнил о приказе, который и сейчас лежал в нагрудном кармане. Он круто отвернулся от Дерябина.
Как знать, снизил бы тогда Пасечнику разряд, приструнил как следует, может, и сохранил бы ему жизнь. А то терзался сомнениями, не решался наказать…
Только сейчас Токмакову стало совершенно ясно: он колебался в своем праве быть строгим к другим, потому что не был достаточно строг к себе. Вот в этом-то самая большая его вина.
Токмаков поднял голову. Перед ним стоял Борис.
- Что тебе?
- Константин Максимович! Разрешите обратиться с просьбой! - Борис стоял перед ним навытяжку, взволнованно-торжественный.
- Обращайся.
- Желаю заступить на место товарища Пасечника. Верхолазом.
- Рановато тебе, молод!
- Константин Максимович!
- Хорошо, Берестов. Подумаю.
Токмаков отвернулся, так ему легче было совладать с волнением.
Он посмотрел вверх, пытаясь определить, скоро ли ветерок высушит конструкции, скоро ли можно будет возобновить работу.
Часть вторая
1
Утром в дымном каменогорском небе был слышен тяжелый гул моторов.
Заглушая грохот завода и стройки, откуда-то из облаков вынырнул самолет, и люди подымали головы, провожая его взглядами.
Проходило время, и снова гул моторов нарастал над домнами, над заводскими трубами, - новый самолет шел к аэродрому.
Погода все последние дни держалась нелетная, но над Уральским хребтом было ясно, а к югу от него самолеты летели, прижимаясь к земле.
Самолеты уверенно шли к Каменогорску по воздушной трассе, облетанной за месяцы строительства. За много километров от города возникало на горизонте темное пятно. Пилоты шли к нему, не сверяясь с картой, пятно густело и вырастало до огромного облака, затмевающего небо над заводом.
Самолеты кружили над городом, и пассажиры видели под крылом задымленный пейзаж.
К полудню на небольшом каменогорском аэродроме стало тесно от многоместных самолетов.
Летчики в кожаных костюмах с таким количеством "молний", словно в костюмах совсем нет обычных швов, первыми прыгали на мокрую траву, спеша размяться после полета.
За летчиками по алюминиевым лесенкам сходили пассажиры, пожилые и молодые, в шляпах и картузах, в спецовках, с которых не счищены пятна извести и цемента, в новеньких костюмах и в вылинявших гимнастерках, с потемневшими орденскими планками и нетускнеющим гвардейским значком.
У одних багажа было больше, у других меньше, и разные вещи лежали у них в сундучках, в чемоданах. Но не было пассажира, который прилетел бы без своего мастерка, без кельмы, без остроносого молотка, потому что все это были каменщики первой руки, искусные кладчики огнеупора. И не было человека, который, спустившись из самолета на каменогорскую землю, не повернул бы головы в сторону дымов над заводом, где ему предстояло работать.
Это был индустриальный десант, выброшенный сегодня на самый острый, решающий участок боев за послевоенную пятилетку.
Тут же за аэродромными службами в одной большой груде лежал багаж, доставленный другими самолетами. На грузовики уже переносили кровати, табуретки, тумбочки, одеяла, матрацы, радиоприемники - все необходимое для того, чтобы за несколько часов превратить новый, еще необитаемый дом в общежитие приезжих.
Каменщики прибывали целыми подразделениями, со своими мастерами, прорабами, инженерами. Они встретятся в Каменогорске со старыми знакомыми, они работали рядом на многих стройках.
Глядя на шумный, деятельный аэродром, сегодня так густо населенный, Терновой вспоминал те далекие дни, когда он искал каменщиков для комсомольской домны.
Комсомольцы послали своего секретаря на заводы Донбасса, в Днепропетровск, Керчь, Сулин и Каменское за помощью.
Но в годы первой пятилетки среди опытных кладчиков огнеупора мало было комсомольцев и вообще молодых рабочих. Каменщики были почти сплошь потомственные мастеровые, и умение их передавалось из поколения в поколение.
Если опросить всех прилетевших каменщиков, то выяснится, что многие из них - уроженцы села Ново-Дубовое, Воронежской области. Их отцы и деды ходили из этого села и других воронежских деревень на отхожий промысел. Они клали русские печи, печи-голландки, они умели класть печи на все фасоны. Они обмуровывали котлы на заводах, клали фабричные трубы, и они же выкладывали изнутри огнеупором домны и мартены.
В годы первой пятилетки спрос на кладчиков огнеупора, на трубокладов был особенно велик, и директора заводов не торопились отпускать нужных им рабочих в далекий Каменогорск. Бывало и так, что вместо ударников посылали летунов, полузнаек. А иные опытные каменщики сами не хотели ехать куда-то за тридевять земель, в голую степь, где и жить-то придется скорее всего в палатках, и бани, наверно, нет приличной, и неизвестно еще, как там кормят, сколько платят и дают ли ордера на сапоги и на мануфактуру.
Терновой бесплодно объехал тогда чуть не десяток заводов.
Отчаявшись в успехе, он явился в Москву, пошел в большой темно-серый дом с зеркальными стеклами на площади Ногина и записался на прием к товарищу Орджоникидзе.
Сидя в приемной, Терновой готовился произнести перед Орджоникидзе убедительную речь.
Но когда он вошел в просторный кабинет и увидел за столом так хорошо знакомого по портретам человека и тот пожал ему руку, усадив в глубокое кресло у стола, - вся речь, такая веская и обоснованная, вылетела из головы.
- Товарищ Орджоникидзе! - сказал Терновой, страшно волнуясь. - Каменогорские комсомольцы строят свою домну. Дело идет здорово! Но с кладкой плохо. Все может сорваться! Месяц по заводам ездил. И только шесть каменщиков выпросил со слезами. А каменщиков первой руки нигде не дают. Вот теперь пришел к вам. Каменщики нужны немедленно!
Орджоникидзе слушал, пряча улыбку в усах, и глаза его смотрели с веселым, ласковым одобрением.
- Ну, если вы, товарищ Терновой, говорите, что каменщики нужны немедленно, будем действовать немедленно.
Терновой так никогда и не мог вспомнить, как он прощался, с Орджоникидзе и как у него в руках оказался драгоценный приказ.
Он помнит только, как, пропуская ступеньки, сбежал с лестницы.
А вот теперь Терновой стоял и смотрел, как в дверце самолета один за другим появляются, спускаются по лесенке и ступают на выгоревшую от зноя и мокрую от дождя траву командированные министерством каменщики.
"Эх, не дожил товарищ Серго! - с горечью подумал Терновой. - Ему бы сейчас всего шестьдесят три года было. Мог бы еще жить и жить… Посмотрел бы на нашу стройку сегодня. На механизацию. На башенный кран. Обязательно поздравил бы сварщиков. Шутка ли - сварная домна! Посмотрел бы на свое детище, на Каменогорск - какие дома, сады… Ох, и отчитал бы он нас! - Терновой взглянул на низкое, задымленное небо, - подпираемое сотней заводских труб. - Когда же мы избавимся от этих дымов и газов? Когда же мы научимся их по-настоящему улавливать? Вот уж действительно все небо закоптили. Грязь, да еще очень дорогая и вредная!.. Пора бы и горячую воду в дома подавать. А котельная выливает кипяток в пруд. Мальчишки в том месте чуть не до снега купаются, утки перелетные те камыши облюбовали. А в домах краны для горячей воды над ваннами, над умывальниками ржавеют от безделья. Ну, разве не позор? И за бараки нам попало бы от товарища Серго. Ох и попало бы! Сорок девятый год, а сколько бараков еще стоит!.."
Каменщиков ждали автобусы - вот они, на границе летного поля, - чтобы везти всех в общежитие.
- Чусовские, сюда! - кричал кто-то, стоя на ступеньке автобуса.
- Есть кто еще из бригады Багрянцева?
- Эй, запорожцы, грузись!..
Дымов и Терновой ждали последнего самолета. Терновому хотелось встретить главного инженера Гинзбурга, а Дымову - всех каменщиков.
Дымов не любил провожать, когда уезжали с его стройки, а встречать любил. Тем более сегодня, когда на "Уралстрой" прибыло такое пополнение и когда вместе с каменщиками должен был прилететь долгожданный инженер Локтев, которого министр, по настоянию Дымова, перевел наконец на "Уралстрой".
- Ну как, Пантелеймоныч, залучил работничка? Еще одного свояка ждешь?
- Жду. Не собутыльник же он мне. Не родственник.
- Любишь ты за собой хвост тащить. Как у павлина.
- Этот хвост нам сразу порядок на коксовых батареях наведет. Вот увидишь: сядет Локтев - вся коксохимия с моих плеч долой! Вот Локтева я и выпросил. Что же это, по-твоему, - признак моей слабости?
- Конечно! Нам с тобой следует на месте искать, выдвигать и воспитывать способных инженеров. Смелее выдвигать!
- Посмотрел бы я, как ты во время горячего боя начал бы искать и воспитывать своих политработников. Ты подожди меня в трусы зачислять, а подумай вот о чем. Скажем, прислали мне скверного прораба, набедокурил он. Я за него не ответчик, пусть за него дядя из министерства отвечает, который его ко мне прислал. А если работник, которого ты моим хвостом называешь, дров наломает? Да с меня за него втройне спросят. Я же за этот хвост своей головой буду отвечать! Так что еще неизвестно - признак силы начальника или его слабости, если он, руководствуясь политическими и деловыми требованиями, хочет работать с людьми, которых знает. Однополчане - тоже свои люди!
Дымов замолк, ожидая возражений. Но Терновой молчал, тяжело опершись на палку.
- И что такое вообще - свои люди? - продолжал горячиться Дымов. - Не прав ты в этом, Терновой. Если так рассуждать, то и каменщики мне - свояки. Сколько уже домен и мартенов я с ними поставил!.. А будет время, добьюсь - весь штаб со мной ездить будет. И ты за мной будешь ездить! Хотя в приятельских отношениях нас заподозрить трудно. Все время спорим! Вот это и будет дымовский хвост.
- "Дымовстрой" на колесах?
- Ты вот, когда твою дивизию с фронта на фронт перебрасывали, разве политруков себе новых подбирал? Штаб должен быть постоянный. Тогда легче будет вот такой десант сразу в бой бросать. Вчера нам придали монтажников, сегодня - каменщиков. Потом каменщики свое дело кончат, зато другой батальон мне подбросят. - Дымов взглянул на Тернового исподлобья, ожидая возражений, но тот молчал, задумавшись, и Дымов с вызовом продолжал: - Вот решит завтра правительство строить на Алтае новый металлургический завод и прикажет Дымову ехать туда со всем "Уралстроем". И выеду!
- Далеко хватил, Пантелеймоныч!