С той поры Пасечник работал верхолазом на многих стройках страны, и он сам не помнит уже, на какие только мачты, трубы, мосты, башни, копры, вышки не взбирался. Во всяком случае, он провел наверху много тысяч часов.
Про летчиков у нас говорят: "Налетал столько-то часов". Но разве можно подсчитать, сколько верхолаз налазил?
Пасечник показал однажды Токмакову несколько фронтовых фотографий. На одной из них Пасечник был снят в маскировочном халате разведчика. Вуаль из марли была закинута на ушанку. Пасечник умудрился и тут выпустить чуб из-под ушанки, а выражение лица его было одновременно и озорное и надменное. В руке он картинно держал бинокль, видимо специально одолженный у кого-то.
Пасечник и теперь любил сниматься. Фотограф "Каменогорского рабочего" Флягин несколько раз снимал его для газеты, для Доски почета, и каждый раз Пасечник во время съемки кричал: "Страна должна знать своих героев!", а перед съемкой сам устраивал маленькую инсценировку. То он горделиво разглядывал чужой чертеж, то из кармана его куртки торчали одолженные на время съемки логарифмическая линейка, карандаши, чья-то вечная ручка.
Пасечник любил побахвалиться своим знакомством с управляющим Дымовым: "Мировой мужик! Мы с ним на третьей стройке хлопочем. Нас и в Каменогорск вместе перебросили". Если есть нужда, он не стесняется звонить Дымову. Однажды секретарша не хотела его соединить по телефону и все допытывалась, кто это звонит. "Соедините немедленно! - распорядился Пасечник начальническим тоном. - Говорит заместитель министра по верхотуре. Я только что приземлился". Секретарша решила, что какое-то приезжее начальство звонит с аэродрома, и соединила с Дымовым. Тот потом очень смеялся и с тех пор называет Пасечника "заместитель министра по верхотуре".
Пасечник относился свысока ко всем, кто работал на земле, и пренебрежительно называл их "каменюшниками". Вот так же на фронте он считал, что все, кто не ходит в разведку, - тыловые крысы.
Начальство недолюбливал, ему вечно приходилось выслушивать выговоры и замечания - и все внизу, на земле. Токмакова он уважал - и за его фронтовое прошлое, и за любовь к высоте…
- Наше вам! - прокричал Пасечник, снимая с плеча блок и заправляя в него конец троса. - Давно начальства на верхотуре не было!
- А вы и рады, что начальство болеет?
- Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным! Сколько осколочек весил, товарищ прораб?
- Уже пронюхали?
- Разведка все знает. В осведомленных кругах нам сообщили: у прораба из лопатки прорезался фронтовой осколочек.
- Хватит зубы заговаривать. Вы почему разгуливаете без монтажного пояса?
Пасечник оглядел Токмакова с головы до ног и иронически свистнул.
- А где вы свой пояс прячете, товарищ прораб? Под пиджачком?
- На мне пояс не ищите. Я тут сегодня случайно. А вы все время инструкцию нарушаете… Дайте-ка сюда чертеж!
И Токмаков, держась рукой за трос, стал вместе с Пасечником разглядывать чертеж.
К концу смены, когда царга уже точно стояла на своей отметке, Токмаков спустился вниз.
- Проворонил шесть миллиметров, - пристыдил он Матвеева. - Уже прорабу и поболеть нельзя.
- Мы - люди маленькие. На вашем месте старшее начальство находилось.
- А тебе глаза на что даны? На начальство пялить? Ма-астер!..
Матвеев отвел взгляд, посмотрел наверх и ахнул:
- Ну и орел! Глядите-ка! Токмаков ужаснулся.
Он увидел, как человек, держась руками за натянутый трос, оттолкнулся от подмостей, на которых стоял, оплел трос ногами и стремглав понесся вниз.
Несколько раз Пасечник - нетрудно было узнать его - тормозил спуск, сильно зажимая трос ногами, чтобы погасить скорость, а затем снова разгонялся и летел вниз.
Наконец, еще раз притормозив, Пасечник коснулся земли согнутыми в коленях ногами, тут же выпрямился, отпустил трос и задымил папиросой, которая торчала у него в сжатых зубах.
Может быть, всего секунд пятнадцать - двадцать продолжался этот спуск; в такой отрезок времени не успевает сгореть спичка.
Пасечнику совсем не хотелось встретиться сейчас с прорабом, но Токмаков уже повелительно махал рукой, подзывая к себе.
Пасечник подошел лениво, вразвалку.
- Это еще что за номер, товарищ Пасечник? - спросил Токмаков, с трудом сдерживаясь.
- Прямое сообщение, товарищ прораб! Без пересадки. Кратчайшее расстояние между двумя точками. А то пока оттуда по лестницам…
- Так можно и на тот свет приехать. Без пересадки. Шестьдесят метров - все путешествие.
Пасечник презрительно свистнул.
- Как бы не так! Помирать нам рановато. Поскольку есть еще у нас на домне дела. Думаете, я - совсем младенец!
- Хорош младенец!
- А это вот?
Пасечник снял рукавичку - под ней надета еще одна.
- На Тагилстрое тоже один хотел на землю спуститься, - сказал Токмаков зло, - а оказался в земле. Стальная нитка от троса прошила ладонь, он отдернул руку и… "между двумя точками".
- Мало ли глупостей чудаки делают! - Пасечник пригладил волосы.
- Об уме вам, Пасечник, в данную минуту лучше совсем не упоминать.
Токмаков поспешно достал папиросу. Пасечник протянул ему свой дотлевающий окурок, но Токмаков сделал вид, что не заметил, отвернулся и чиркнул спичкой.
- Предположим, вы только покалечили бы руку. Что же? Государство вам за озорство бюллетень должно выдавать?
- Я и с бюллетенем, когда лихорадка была, работал. Вы же знаете!
- Знаю. - Токмаков чувствовал, что у него уже иссякает запас спокойствия, и он с большим трудом удерживается от того, чтобы не накричать. - А все-таки, товарищ Пасечник, придется у вас разряд снять.
- Это за что же?
- За нарушение правил техники безопасности. Злостное нарушение! Это не первый случай!
- Ну что же, снимайте. Если есть такое право. Просить: "Дяденька, больше не буду", - не собираюсь.
Пасечник картинно откинул со лба и пригладил чуб, чуть-чуть задержав пальцы, прежде чем отнять их.
И все это так невозмутимо, будто единственное, что его сейчас беспокоило, - хорошо ли лежат волосы, не увидят ли девушки его растрепанным.
- Разрешите идти? - спросил он с подчеркнутой отчужденностью.
- Идите.
Пасечник повернулся на каблуках.
Токмаков посмотрел ему вслед. Спина и коротко остриженный рыжеватый затылок выражали горькую обиду.
"Ничего, я тебя обломаю", - подумал Токмаков. В ушах его все еще звучал обиженный и в то же время заносчивый голос Пасечника: "Ну что же, снимайте разряд, если есть такое право".
Токмаков вынул блокнот, помедлил и составил проект приказа: "За злостное нарушение правил техники безопасности снизить бригадиру Пасечнику Н. П. разряд сроком на один месяц".
3
Продолжительный гудок паровоза. Ему ответил дискантом паропутевой кран. Подали голоса другие паровозы. Пронзительный свист, крики "кончай", "шабаш" и железный трезвон - это бьют прутом в пустой баллон из-под кислорода.
Обеденный перерыв.
На земле прекратили работу почти все. На своих местах остались лебедчики, такелажники, крановщики - все, кто связан с работающими наверху. От иных верхолазов столовая, казалось бы, рукой подать, вот виднеется ее покрытая шифером крыша. Но не так просто спуститься с монтажных высот, а затем вновь забраться туда.
Вот и сейчас нельзя приостановить подъем, оставить груз на полдороге, у крана "в зубах".
И только когда подъем был закончен, Матвеев далкоманду на обед.
Вадим Пудалов шел в столовую. За ним с видом просителя плелся лебедчик Хаенко.
- Понимаешь? Растратился! - По лицу Хаенко блуждала беспомощная улыбка. - Потеха… С утра без корма. Ну что тебе стоит? Подбрось два четвертака до получки.
- Все-таки интересно, куда твоя получка девалась?
"В самом деле - куда?" - попытался вспомнить Хаеико. Последняя выпивка, конечно, влетела в копеечку. Какие-то типы сели за его столик, а он навязался к ним с угощением. "Я плачу!" Потом спрыснули новую дружбу. А кто они такие, эти друзья? Как их зовут хотя бы? Наутро Хаенко подсчитал деньги, выяснилось, что он затронул и те, которые отложил для матери. Он нащупал в кармане измятый бланк почтового перевода; этот заполненный бланк валялся у него в кармане уже недели две.
- Да что ты о моей получке печешься? Не знаешь, что ли? Пришлось матери отправить. Факт! Сразу за два месяца.
Вадим недоверчиво покачал головой.
- Провалиться мне через три земли, если вру! - поклялся Хаенко, не пряча глаз; светло-голубые, они словно выгорели на солнце заодно с белесыми ресницами. - Ну, выручи!..
- Надо аккуратнее тратить, - сказал Вадим, со вздохом доставая деньги. - Ты что-то в рюмку стал часто заглядывать. Каждый день в "бенилюксе"…
Так строители называли пустырь у трамвайной остановки, на котором стояли рядком, один беднее другого, три дощатых сарайчика. Назывались все три по-разному: "Буфет", "Ларек пиво-воды" и самый жалкий - "Павильон".
- Тоже указчик нашелся! - Хаенко уже спрятал деньги в карман. - Подумаешь, дал полсотни, так, теперь нравоучения твои слушать? Это уж ты извини-подвинься… Мне, братец, некогда…
Хаенко повернулся к Вадиму спиной и, насвистывая, болтая руками, зашагал в сторону от столовой. По соседству со щитом "Каменогорского рабочего" и киоском "Союзпечати" стояла будочка, в которой продавались билеты в театр, цирк, кино. Стекла в будочке были завешены пожелтевшими афишами.
- Ну-ка там, в театр на следующее воскресенье. Поищи, мамаша, два билетика подороже. Какая постановка?
- "На дне", - послышалось из окошка.
- "На дне"? Из жизни водолазов? Ну что же, давай. Мне в первых рядах билеты требуются. В самом партере.
- Что вы, молодой человек! В партере все хорошие места проданы. Только двадцать второй ряд.
- Не подойдет. Поищи-ка там, мамаша, посерьезней.
- Амфитеатр возьмите тогда. Пятый ряд. По девяти рублей. Или балкон, второй ряд.
- Балкон? - Хаенко презрительно сплюнул на пожелтевшую афишу. - Нашла кому предлагать балкон. Тоже додумалась на солнцепеке. Балкон! Срамиться перед ребятами? Прямо потеха! Что же я - и в театре на верхотуру полезу? Сама на тот балкон карабкайся!..
Хаенко сплюнул еще раз, отошел от кассы и не спеша повернул к столовой.
У буфетной стойки, как всегда в начале обеденного перерыва, выстроилась длинная очередь.
Не дойдя нескольких шагов до конца очереди, Пасечник крикнул:
- Кто последний? Я за Катей!
Катя поспешно спрятала руку, которой теребила концы косынки. На руке было синим вытатуировано ее имя.
Дело тут было не в татуировке, просто Катя теряла обычную самоуверенность, когда видела этого веселоглазого парня с золотистым чубом, в синем комбинезоне, подпоясанном командирским ремнем с медной пряжкой в виде пятиконечной звезды, впаянной в квадрат.
- Разрешите представиться. Верхолаз, Пасечник. Это моя девичья фамилия.
Катя, собрав щепоткой вялые пальцы, протянула руку.
- Катя.
- Уже прочитал. Разве так здороваются? Вот как нужно здороваться!.. А зачем эта реклама? - Пасечник показал глазами на Катину руку. - Имя свое забыть боитесь?
- Я-то как-нибудь упомню. Это - чтобы ваш брат не забывал. А то есть такие женихи; вечером целуются, а утром отмежуются…
Катя излишне громко захохотала, а Пасечник смущенно оглянулся и предложил:
- Разрешите для знакомства угостить вас безалкогольным напитком?
- Это насчет лимонаду? - Катя презрительно поджала губы. - Фу! Разве лимонадом самостоятельный человек станет угощать? Только ремесленники…
- Тогда, может, от кефиру не откажетесь?
- Что же я - млекопитающее? - фыркнула Катя.
- А горючее нашему брату на работе противопоказано. - Пасечник развел руками. - И так ко мне прораб придирается. По лестницам ходить заставляет. А по мне - лучше летать, чем ходить…
- Бывает! - захохотала Катя. - Бывает, что медведь с горы летает!..
Кто-то попытался пролезть к стойке без очереди, оттеснив Катю. Та принялась ругать невежу и нахала. И все допытывалась: не объелся ли он горячего мороженого или, может, пересидел на солнцепеке? Парень уже и не рад был, что связался с Катей. А Пасечник посоветовал ей беречь нервы. Пусть прорабы нервничают. Разве Катя не знает, что нервные клетки в организме человека никогда не восстанавливаются?
Пасечник принялся рассказывать еще что-то о нервных болезнях, Катя несколько раз перебивала его заученной фразой:
- Бросьте зубы заговаривать, у меня зубы не болят!
При этом она снова принималась излишне громко и неестественно хохотать, показывая очень красивые зубы - не крупные, не мелкие, и такие плотные, будто выпилены из одного куска кости.
Хаенко, который тоже очутился в очереди, сразу заметил, что Катька любезничает с Пасечником, и нахмурился. Не из-за этого ли рыжего отказалась Катька пойти с ним в театр в прошлое воскресенье? Досадно, что он раньше не стрельнул денег у Вадима, не достал билетов в партер. Сразу бы отшил этого рыжего черта. И что в нем хорошего нашла Катька? То, что он, как белка, прыгает по конструкциям? Но ведь она же на верхотуре его не видела. Чего же любезничает? Прямо потеха! Или из-за того, что у него язык хорошо подвешен? Неужели Катьке все эти дурацкие шутки не наскучили? Язык почесать - лучше самой Катьки не сыскать. Конечно, Пасечник - монтажник серьезный. Но давно известно, что работа дураков любит. Факт!
Хаенко никого из монтажников не уважал и не собирался сейчас делать исключение для Пасечника. Уважать себя самого ему, Хаенко, было не за что, а признаться, что другие лучше его, - обидно…
Токмаков также направился в столовую. Он обошел стороной подножие башенного крана, прошел мимо лебедки, у которой хлопотал Борис, и небрежно кивнул ему.
Но с кем это Борис разговаривает?
С той самой девушкой, которую Токмаков встретил утром.
От неожиданности он даже приостановился. Тот же пестрый платочек в пунцовых и оранжевых квадратиках, с бахромой по краям. Тот же комбинезон, скорее голубой, чем синий, тот же белый воротничок. Когда девушка пила воду, комбинезон на ее груди намок, сапожки тоже стали мокрыми. Токмаков удивительно отчетливо представил себе ее в тот момент, когда, заложив руку за спину, она ловила струю выпяченными губами.
Прядка волос, выгоревшая на солнцепеке, и теперь выбивалась из-под платка. Под комбинезоном угадывалась статная фигура. В бедрах узка, в плечах чуть широковата. Во всем ее облике есть одновременно что-то мальчишеское и очень женственное.
Девушка отвернулась - не понравилось, что ее так пристально и бесцеремонно разглядывают.
- Знакомьтесь, - сказал Борис. - Сестренка моя.
- А мы уже знакомы, - бойко перебил Токмаков, подходя ближе.
- Разве? - сухо спросила девушка. - У меня таких знакомых нет.
- Что ты, Маша! - Борис смущенно посмотрел на Токмакова. - Это же Константин Максимович, мой прораб. Я же тебе рассказывал…
- А я забыла. - Маша нехотя протянула руку. - Берестова.
Она насмешливо смотрела на Токмакова.
- Я представляла себе прораба другим.
- Лучше или хуже?
- Во всяком случае, более серьезным. И более солидным.
- Неужели не хватает солидности? - Токмаков провел ладонью по подбородку, словно разгладил несуществующую бороду. - Или прорабам запрещено пить воду из гидранта?
Маша, не отвечая, повернулась к Борису:
- Ты, кажется, в столовую собрался?
- Идем с нами, - обрадовался Борис.
- Обедать? - заколебалась Маша. - А меня пропустят?
- Почему же не пропустят? - поспешно откликнулся Токмаков. - Столовая открытая. И карточки у нас на домне давно отменены. Кроме того, как же не пропустить в столовую дочку знатного доменного мастера Берестова?!
- И сестру лебедчика! - подсказал Борис.
- Ты хотел сказать - сестру помощника лебедчика, - рассмеялась Маша. - Ну ладно, пойдем.
Токмаков и Борис шагали рядом с ней. Заговорили, конечно, о невыносимой жаре. Борис сообщил:
- Сегодня в тени тридцать четыре градуса. По Цельсию.
- По Цельсию? А вот ответь на такой вопрос, - Токмаков заговорщицки подмигнул Маше, - сколько градусов показывает термометр Реомюра при ноле градусов по Цельсию.
- Термометр Реомюра? Забыл, Константин Максимович… По Цельсию? Сколько же градусов при ноле?..
Токмаков громко рассмеялся.
- Эх, ты! Только прораба своего срамишь. Без физики, брат, не проживешь. Вопрос-то шуточный. Ноль у них общий, у этих термометров!
- Так его, недоучку, так! - обрадовалась Маша. - Пусть почаще стесняется. А то как школу бросил, так в книжки не заглянул.
В столовой прохладно. Пол обильно полит водой, окна завешаны темными гардинами.
Нашелся пустой столик у самого буфета.
- Терпеть не могу бумажных цветов, - сказала Маша и отодвинула от себя вазу на дальний угол столика.
Токмаков подошел к буфету. Хаенко топтался у стойки, протягивал продавщице деньги и требовал "полуторку с прицепом", что означало - сто пятьдесят граммов водки и кружку пива.
- Отставить! - скомандовал Токмаков. - Забыл мой приказ?
- Приказов много, а я один. Разве все запомнишь?
- Еще наверх лезть сегодня. Только кружку пива!
- Не много ли будет - целая кружка? - спросил Хаенко с наглой вежливостью. - Может, рюмочку пива?
Токмаков не ответил.
Буфетчица пышная, с крашенными под солому волосами и ярко намалеванным ртом, улыбнулась Токмакову.
- Давно вас не было видно. Даже соскучилась. - Буфетчица повела глазами. - Чего желаете, красавчик?
Маша обернулась.
Токмаков тотчас отошел от стойки.
Маша пристально вгляделась в его лицо: брови, чуть сросшиеся, заходят далеко на виски; спокойные, твердо вырезанные губы; мягко обрисованный ив то же время упрямый подбородок. Несмотря на глубокие морщинки в углах рта, у глаз, и седину на висках, Токмакову можно было дать лет двадцать восемь, тридцать, не больше.
- Чего вы меня так разглядываете?
Подойдя к столику, Токмаков заулыбался и сразу помолодел.
Маша усмехнулась:
- Красавчика разглядываю!..
- Да ну ее, куклу соломенную…
Токмаков с шумом поставил на столик три кружки пива.
- Однако вы строгий… - насмешливо сказала Маша и добавила: - К другим.
- К другим? - Тень на какое-то мгновение легла на лицо Токмакова. Он вспомнил о Пасечнике. - Возможно… Хотя пивом и не чокаются - ваше здоровье!
Токмаков чокнулся с Машей и Борисом, отхлебнул, вытер губы.
- У нас и вода знаменитая, - сказал вдруг Борис. - Пьешь, и пить хочется.
- Почему же это? - рассеянно спросил Токмаков. - У нас вода из подземного озера, - пояснила Маша. - Естественные фильтры. Двадцать километров воду по трубам гонят. Детям сырую дают. И врачи советуют…
- Врачи, врачи! - вздохнул Токмаков. - А вот вы, Маша, меня сегодня обидели: даже здоровья не пожелали.
- Чего ради?
- Как это чего ради? Я очень нуждался в таком пожелании.
- Вы, кажется, всегда нуждаетесь?
- Сегодня - особенно. Бюллетень в кармане, а пришлось работать.
- Вот уж вы никак не похожи на больного! А впрочем, почему не поболеть, если здоровье позволяет?