- На третьем курсе! - Дерябин укоризненно покачал головой. - Да еще на заочном! А опытных инженеров учить желаете!
- Желания нет, товарищ Дерябин, Есть острая необходимость. Хотите - обижайтесь. Для того и говорю.
- Если вы на "сорвиголову" обиделись…
- Да не обижен я, а зол на вас. Это разные вещи, поймите! Зол на то, что пытались нас, верхолазов, взять к себе в ложные свидетели.
- Ну, к чему эти громкие слова? - Дерябин поморщился и отхлебнул маленький глоток.
- Предположим, учить вас подчиненный не может…
- Пожалуйста! Откровенно говоря…
- Но сердиться, надеюсь, он имеет право? Даже если у него незаконченное высшее образование?..
- Сердитесь! Только, между нами говоря, мне слушать некогда. У меня разговор с женой заказан.
Токмаков тоже заторопился к вешалке, но невесело посмотрел на часы - идти в гости поздно.
7
Токмаков передал с Борисом записку Маше, извинился, что не пришел в воскресенье, но ответа не получил.
Всю неделю, не смея себе в том сознаться, он искал встреч с Машей и все время обманывался, принимая за нее других девушек, находя мимолетное сходство там, где его не было.
Он ходил теперь на работу через доменный сквер, засаженный чахлыми кленами, мимо гидранта, к которому садовник привинчивал по утрам шланг и смывал копоть с серых листьев и травы.
Обедать стал каждый день с Борисом, чему тот очень радовался.
Но Маши все не было.
Он увидел ее утром, в кабине самосвала, нагруженного черноземом. Маша была в том же платочке с бахромой и в том же комбинезоне с белым воротничком.
Токмаков вскочил на подножку и, держась за дверцу, заговорил горячо, не пряча своей радости;
- Вы к нам?
- Нет, в питомник.
- Я соскочу на развилке.
- Лезьте в кузов. Упадете.
- Ничего. Что же вы мне не ответили?
- На что? На ваше извинение?
- Я тогда не мог. На оперативку вызвали.
- А Борис ваше варенье съел.
- Все?
Маша покосилась на чумазого водителя - тот улыбался. Маша тоже улыбнулась:
- Кое-что осталось.
- Приглашение в силе?
- Крепче держитесь. Ухаб!
- Держусь. Видите афишу у кино?
- "Счастливый рейс"?
- Счастливый. Пойдемте в "Магнит"?
- Сегодня занята.
- А в воскресенье?
- Днем - в кино?
- Можно вечером.
- Вечером занята.
- А днем свободны?
- Держитесь, вам говорят. Упадете.
- Пойдемте в зверинец!
- В зверинец?
- В два часа дня.
- Развилка… Вам налево?
- Да. Так вы пойдете?
Водитель снова улыбнулся и притормозил:
- Прыгайте!
- Так в два? - Токмаков спрыгнул.
- Где?
- У кассы! - крикнул Токмаков, махнув рукой сторону зверинца.
Но самосвал уже завернул направо.
В субботу Токмаков собирался уйти с площадки пораньше, но пробыл там до утра. Уехал домой с первым, еще пустым трамваем.
Проехал мимо дома, где жил его фронтовой друг Баграт. Хорошо бы завалиться к нему спать и не тащиться к черту на кулички, в Новоодиннадцатый поселок.
Но Токмаков вспомнил, что сегодня воскресенье и опять придет на урок Матвеев. Пожалуй, не стоит и ложиться на какой-нибудь час-полтора.
Попутных машин не было, и от трамвайного кольца пришлось идти пешком через дамбу, а затем по берегу пруда.
Токмаков распахнул дверь, откинул висящую за дверью плащ-палатку и вошел в комнату.
Он недружелюбно оглядел голые стены, постоял, не снимая кепки, сел было на койку, но опять вспомнил про сегодняшний урок, лениво нагнулся и одной рукой вытащил из-под койки нераспакованный чемодан. На дне чемодана, под смятым бельем, он нашел логарифмическую линейку.
Матвеев явился на урок без опоздания. Сперва они сидели за чертежами, потом занимались геометрией. В комнате долго слышалось: "разрез по линии А - Б…", "гипотенуза…", "объем усеченной пирамиды…", "допустим, что сумма обоих углов больше двух прямых…" - и неизменное токмаковское: "Эллипсы, а не еллипсы!.."
Несколько лет назад Матвеев помогал решать задачи дочке, тогда ученице пятого класса. Когда дочка перешла в шестой класс, Матвеев уже готовил ее уроки с трудом, уровень их знаний сравнялся. Когда дочка стала семиклассницей, она уже не могла рассчитывать на помощь отца и сама изредка занималась с ним. "Сколько я из-за одних только квадратных уравнений горя принял - страшно сказать", - вспоминал Матвеев, Но после семилетки дочка поступила в акушерско-фельдшерский техникум, и Матвеев лишился репетитора.
И вот теперь Матвеев снова враждовал с кляузной цифирью, отчаянно размахивая при том руками и почесывая лысину.
Наконец Матвеев ушел. Токмаков побрился и направился к Баграту. Таня и накормит его завтраком, и выгладит рубашку.
В начале лета Токмаков послал письмо Баграту и Тане Андриасовым на Смоленщину.
"Живу в Европе, - писал Токмаков, - а на работу езжу через реку Урал в Азию. Строим здесь мощную домну. Таких домен еще нигде в мире не строили. Работаю прорабом на монтаже. Нужно считать, не зря Баграт нырял за мной на дно Немана и не зря Таня истратила на меня столько медикаментов. Плохо нашему брату саперу без саперной лопатки, а без своей собственной лопатки еще хуже. Плечо ведет себя хорошо, а когда начинает капризничать - стараюсь не обращать внимания, и тогда оно успокаивается. Так что здоровье у меня лучше, чем у многих других, хотя и хуже, чем у некоторых. Так говорит мой бригадир Пасечник, рисковый и отчаянный парень, тоже из разведчиков. Нужда в строителях большая, оба устроитесь хорошо. Город хотя и пыльный, но зеленый. Я и то подумываю - не бросить ли якорь в этой гавани, не довольно ли бороздить бурное житейское море? Жить на первых порах сможете у меня. Комната небольшая, но солнечная. Правда, далековато от стройки. Но не нам, фронтовикам, пугаться прогулок! Или забыли наши марши, да еще с полной выкладкой, да еще по болотам, когда сапоги хлюпали, а из голенищ при каждом шаге выплескивалась вода? Пересадки в Москве не бойтесь, есть комната матери и ребенка на Казанском вокзале. Крепко жму руки. Ваш Константин. Поцелуйте Сережку. Беру его на полное игрушечное довольствие. Приезжайте, а то одному мне тошно!"
Токмаков писал Андриасовым из Запорожья, из Тагила, из Кривого Рога и каждый раз звал на работу и жаловался на одиночество.
Письмо из Запорожья пришло в то время, когда Баграт строил себе дом. Он плотничал, один ворочал такие бревна, что мать Тани только ахала. Распоряжалась на стройке Таня, недаром она чертежница.
Письмо из Тагила пришло, когда Баграт работал в сельской кузнице молотобойцем. В тот послевоенный год у кузнеца в сожженной деревне дела хватало. Ни полосового, ни шинного железа не было, но за деревенской околицей стоял подбитый немецкий танк, и кузнецы "раскулачивали" его.
Токмаков звал Андриасовых и в Кривой Рог. Но разве можно было двинуться в путь с грудным Сережкой? Они решили посидеть на месте еще с полгода. В то время по соседству начали восстанавливать мост. Таня устроилась копировщицей в чертежное бюро, а Баграт стал подручным клепальщика. Он соединял разлученные войной берега того самого Днепра, который некогда форсировал, на котором наводил временные переправы.
Но когда пришло письмо из Каменогорска, Андриасовы собрались в дорогу.
Токмаков встретил их на вокзале, привез к себе в Новоодиннадцатый поселок, и некоторое время они жили одной семьей. Но вскоре Токмаков определил Баграта подручным к клепальщику Карпухину, и Баграту дали комнату ближе к стройке.
Токмаков часто не доходил до своего дома и застревал у друзей. Он привык уже к их заботам.
Сейчас Таня, выслушав его просьбу, лукаво улыбнулась. Когда рубашка была выглажена, она предложила:
- А может, пойдем все вместе? Сережке зверей покажем!
Токмаков замялся.
- Зачем вместе? - догадался Баграт. Вдвоем всегда веселее!
Уходя, Токмаков посмотрел в зеркало - глубоко запали глаза, очерченные темными кругами бессонницы, - и безнадежно махнул рукой.
Он так торопился, что оказался на шоссе, у развилки, на час раньше назначенного времени.
"А вдруг не придет? Буду я здесь торчать столбом целый час!"
Токмаков направился к зверинцу, чтобы загодя купить билеты.
Передвижной зверинец расположился в пустующем лесном складе у подножья горы Мангай.
Дорога туда оказалась неожиданно длинной.
Мангай, как все горы, обманывал мнимой близостью, скрывал истинные расстояния в городе.
У входа в зверинец толпился народ. Продавщицы мороженого зазывали покупателей, стараясь перекричать одна другую. Хрипел патефон, усиленный динамиком. Завели модную пластинку о полевой почте. "На всей земле сухого места нет", - патефонный тенор пел таким сиплым, насморочным голосом, будто и впрямь он промок до нитки.
А вокруг стояло пыльное затмение. Истолченная в порошок земля лежала на дороге пухлым слоем. Пыль набилась даже в широко раскрытые жестяные рты водосточных труб.
Забор был заляпан цветными афишами. На одной афише значился длинный перечень животных, которые демонстрируются в зверинце. Крупным шрифтом было выделено: "Впервые в СССР. Гибрид тигро-лев, родившийся в зверинце, в Ворошиловграде, 13 июня 1948 года". Под кассу приспособили клетку с надписью "Страус". Погиб ли тот страус в вечных странствованиях по городам или клетка нужна была ему только во время переездов?
У кассы вытянулась длинная очередь.
Устроители передвижного зверинца и сами не предполагали, что их ждет такой успех. Никогда до того в Каменогорске не было порядочного зверинца. А ведь в новом городе успело вырасти целое поколение молодых людей, которые не видели не то что жирафа или тигра - обыкновенного медведя.
Кто-то переругивался с контролером:
- Пропустите меня!
- А где билет?
- Я всегда без билета. У меня теща - мать-героиня.
- А ну-ка, зятек, проваливай.
"Ну конечно, Хаенко", - узнал Токмаков.
- И все из-за несчастной трешки! - возмущался Хаенко, отходя от контролера и нетвердой походкой направляясь вдоль очереди к кассе. - Прямо потеха! Никого из знакомых. Некому проявить чуткость к живому человеку… А, товарищ Пасечник идет!
- Проваливай, Десяткин, - опередил попрошайку Пасечник. - Бог подаст…
Токмаков встал в очередь за Пасечником.
Тот поздоровался, мрачно отвернулся и заметил, что оказался в очереди вместе с Катей. Странно, и что только нравится ему в этой Кате? Вызывающе себя ведет, небрежно причесана, на ней уродливое красно-зеленое платье.
- Что вы вдруг завяли? - окликнула его Катя, блеснув большими серыми глазами. - Ухаживайте!
Пасечник с трудом заставил себя балагурить.
В очереди, за несколько человек до Токмакова, высился Медовец - он стоял с сыном.
К Медовцу подошел человек в парусиновом костюме и в таком же картузе.
- Значит, как же, Михаил Кузьмич?
- Даже не надейся.
- А может быть?
- Знаешь что? - Медовец понизил голос и осторожно разгладил складку на кителе собеседника. - Хочу дать тебе один совет: правый сапог надевай на правую ногу. Ты меня чуешь? Алло! Так удобнее носить.
- Много не прошу, Михаил Кузьмич! Ну, хоть бы шесть вагонов.
- Мы, дорогой товарищ, живем пока с тобой не на Марсе, а на Земле, и отрываться от нее не собираемся. Цемент мне нужен для домны.
- Без ножа режете, Михаил Кузьмич! Ну, хотя бы пять вагонов!
- Да что ты меня уговариваешь? Ты вот ее уговаривай! - Медовец повернулся и показал большим пальцем на Катю; та охотно расхохоталась. - Ты при разгрузке зачем вагоны смешал? Весь цемент пошел по низшей марке. А там портланда было два вагона!.. Знаешь, какой это цемент? Пальчики оближешь! А ты из цемента сборную солянку сделал… Не дам!
Медовец отошел от кассы с билетами и бросил поджидавшему его прорабу:
- Я этим цементом уже сыт по горло. Пойдем-ка лучше подывимся, що цэ такэ за гибрид. Все-таки земляк он мне. Тоже из Ворошиловграда…
- Вам один билет? - спросила кассирша у Токмакова.
- Два! - И подумал с тоской: "А вдруг не придет?"
Токмаков совсем не ожидал увидеть Машу такой.
- Какая вы нарядная!
- Что же я, по-вашему, всегда в спецовке?
Белая в синий горошек блузка-безрукавка, синяя юбка. На плечах синяя косыночка в крупных белых горошинах. Модные белые босоножки с дырочкой на носке. Чулки так тонки и прозрачны, что если бы не швы, отчетливо проступающие на икрах, ноги казались бы голыми.
Маша держалась с уверенностью девушки, знающей, что хорошо одета, что нравится.
Скоро они оказались у входа в зверинец.
Еще недавно на лесном складе пахло смолой, высыхающей древесиной, опилками. Сейчас здесь стояли острые запахи зверей, живущих в клетках и вольерах.
Маша, все больше увлекаясь, ходила от клетки к клетке и рассматривала диковинных зверей. Она выросла в Каменогорске и никогда не бывала в большом зоопарке. Может быть, поэтому она согласилась на предложение Токмакова.
Токмакова радовало, что Маше нравится прогулка; он готов был ходить и ходить с ней хоть до вечера, лишь бы видеть ее блестящие глаза, то серьезные, то смеющиеся, видеть, как она удивленно поднимает брови, как смеется и тут же сразу становится задумчивой.
Но ему так хотелось спать, что он с трудом сдерживал зевоту, когда давал Маше пояснения.
Втянув голову в сутулые крылья, белые с исподу и желтоватые сверху, сидел в клетке сонный орел. Его круглую голову покрывал редкий пух. Глаза, похожие на кошачьи, были слегка прищурены. Орел очень страдал от жары, духоты и вынужденного покоя. Лимонные лапы с хищными когтями были недвижимы, так же как сильно загнутый клюв. Изредка орел топорщил свое жесткое оперение, - и тогда становился еще более жалким, ощипанным.
- Вы что улыбаетесь, Константин Максимович? - спросила Маша.
- Вспомнил нашего Дымова. Он, когда очень доволен работником, называет его орлом. Посмотрел бы на этого беднягу!..
- Ну, хотя бы три вагона! - услышал Токмаков голос прораба, не отстававшего от Медовца.
- Прямо как цыган на базаре, - отругивался Меде вей. - Отойди, или я на тебя орла напущу!
К клетке, где сидела обезьяна Яшка, не протолкаться. Здесь стояли Бесфамильных в рубахе навыпуск, приодетый Пасечник с Катей, Хаенко, - пробился все-таки!
Катя не обращала ни малейшего внимания на Хаенко, который торчал рядом. Тот был явно уязвлен, но старался не подавать виду. А сам терялся в догадках: случайно рыжий нахал оказался в зверинце вместе с Катькой, или это у них свидание?
Она что-то сказала Пасечнику вполголоса, потом громко и ненатурально захохотала, показывая Яшке зеркало; Яшка смотрел на свое отражение, смешно наклоняя шерстистую мордочку и морща лоб. Он повисел, ухватившись черной сморщенной рукой за перекладину, потом вспрыгнул на нее и начал раскачиваться на качелях.
- Вот это верхолаз! - пришел в восторг Пасечник и, заметив Токмакова, добавил - А вместо монтажного пояса у него хвост. Техника безо всякой опасности.
- "Все-таки зря я до сих пор приказ не подписал", - подумал Токмаков и опять с трудом подавил зевок.
- Диалектика природы! - пояснил Хаенко, наблюдая за Яшкой. - Теория все объясняет.
- Вот кто тебя когда-нибудь объяснит? - нарочито громко спросил Пасечник.
Медведь неугомонно измерял свою клетку шагами, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу. На боках его висели бурые космы свалявшейся шерсти - медведь линял.
Едва Катя подошла к клетке, медведь зарычал, Маша испуганно, совсем по-детски, ухватила Токмакова за локоть.
- Может, Катя, ваше платье его расстроило? - спросил Пасечник.
Катя собралась было отругнуться, и уже приоткрыла рот, но только шумно выдохнула и пошла вперед.
Из толпы возле клетки с тигро-львом доносился полный драматизма голос служителя:
- Когти и зубы развиты у семейства кошек особенно сильно. Взрослый лев ударом лапы убивает теленка… Попрошу, граждане, от клетки!
А тигро-лев спал, отвернувшись от зрителей. Его не мог разбудить ни хриплый голос Утесова, уже в который раз вопрошающего в недоумении: "Что-то я тебя, корова, толком не пойму", - ни далекие взрывы на горе Мангай, ни грохот тягача, идущего мимо забора.
- Что за день сегодня! - рассмеялась Маша. - Все, даже звери, сонные!
- Еще бы! В такую жару сидят в клетке! Все на свете надоест…
- А вам тоже все надоело? Мне кажется, вам очень скучно со мной: вы же непрерывно зеваете.
- Простите, - смутился Токмаков, - всю ночь не спал. Только прикорнул малость после смены. Когда Гладких беседу проводил в красном уголке. Снотворная беседа. А потом глаз не сомкнул.
- Бессонница?
Токмаков мрачно махнул рукой.
- На стройке торчал до утра.
- Идемте сейчас же отсюда, вам надо выспаться.
- А лисица? А дикобраз?
- Идемте, идемте! Они, наверно, тоже спят. - Маша потащила Токмакова за рукав к выходу.
- Только пойдем пешком, - предложил Токмаков, когда они вышли из зверинца.
Он боялся, что в трамвае его снова начнет клонить ко сну.
- А вы где живете?
- Тоже на правом берегу. Я вас провожу.
Токмаков никогда прежде не был в этой части города. Они шли по улице, сплошь застроенной многоэтажными домами, отделенными друг от друга пустырями, скверами.
- Я здесь не то что каждый дом - каждый подъезд знаю, - рассказывала Маша. - Все лестницы исходила. Во время войны работала письмоносцем. Затемнения у, нас в Каменогорске, правда, не было. Но все равно лестницы темные! Много было приезжих, эвакуированных. На квартирах номеров нету. С адресами путаница. Пока достучишься - руку отобьешь. Начнешь разноску - ремень плечо режет, такая сумка тяжелая. Обратно идешь, правда, налегке, зато ноги ноют. Дома - видите? - четыре, пять этажей… Сапог только на три месяца хватало. Железо у нас под ногами, камень…
Маша посмотрела на ноги, как бы удивляясь, что на ней сейчас не стоптанные, сбитые сапоги, а модные босоножки.
Токмаков шагал не спеша, все более заинтересованно посматривая на Машу.
Она знала город, как старожил, была ровесница городу.
Маленькой девочкой играла в котлованах, спускаясь туда по лесенкам. Взбиралась на высокие-превысокие горы песка. Бегала взапуски среди экскаваторов, дышала пылью и дымом стройки. В чем была прелесть таких игр? Постоянно изменялся пейзаж и вся обстановка. Тропинка, по которой она бегала вчера, на другой день была уже перегорожена забором. Или обрывалась у песчаной ямы, и нужно было искать другую дорогу. Она бежала утром к котловану, тот стал еще глубже.
- Был случай, в котлован спрыгнула, а обратно никак выбраться не могла. Спасибо, Андрюша Карпухин помог.
- Сын клепальщика Карпухина?
Маша ответила не сразу, тень легла на ее лицо.
- Сын.
Она прошла несколько шагов опустив голову, затем спросила:
- А вы разве знаете Карпухина?
- Фронтовой дружок у него подручным хлопочет.