- Уй, я ж на тысячи еще не проходила! - воскликнула Зина испуганно.
- Кто скажет?
- Десять тысяч колосков! - Сережа крикнул это чересчур громко, но потому только, чтобы его не опередили.
- Точно. Ну, а если каждый колосок - грамм весу, то сколько всего будет кило?
Но тут уж никто не мог сказать, и бригадир, угрожающе пошмыгав носом, в конце концов сообщил, что всего будет тогда десять килограммов.
- Вот какая сумма получается от тех колосков! - нравоучительно закончил он. - Так что стараться со всем вниманием!
Слушая Бабенчикова, Сергей откровенно залюбовался им. Это был мальчик лет двенадцати или тринадцати, с энергичным лицом, скуластым, но милым и даже немножко смешным благодаря облупленному носу и кособокому чубчику над расцарапанным лбом. Но в нем, когда он говорил, уже рисовался юноша с властным характером и сокрушительной волей. Бабенчиков знал себе цену, и, видно, недаром его вчера хвалили взрослые, и уж, наверное, не зря на него надеялась Муся. На этого парня вполне можно было положиться в любом деле. И, конечно, не дай боже оказаться его врагом. Сергей любовался им и очень бы хотел подражать ему в манере держать руки и стоять, раздвинув ноги, и говорить, подмигивая со значением, и заканчивать каждую фразу взмахом кулака, точно он прибивал ее гвоздями на глазах у всех.
Укушенный палец поламывало, но обращать на это внимание перед лицом Бабенчикова не приходилось, и, чтобы отвлечься, Сергей стал опять рассматривать здешнюю степь. Она была позолочена до самого горизонта. Все в ней было как на ладони. Люди удалялись, не исчезая из глаз. Сергей видел, как за узкой балкой ходила какая-то черная муха с вертящимся крылом, похожая одновременно и на мельницу, лежащую боком, и на колесный пароход из старых журналов, и к ней то и дело подъезжали конные подводы, крохотные, как букашки.
Сыроватая утренняя пыль лениво курилась на дальних дорогах за колесами грузовиков и телег. Запах чебреца насыщал воздух особою прелестью. Так бывало, когда мама собиралась в клуб на самодеятельность и душила свои волосы из пузатого флакончика, - в комнате долго стоял красивый, праздничный аромат. И Сергей сейчас повторил его в своей памяти, как забытую песню.
Но воздух пел и сам, у него был звонкий приятный голос; хотя птиц не замечалось, но что-то незримо звенело и заливалось как бы само собой.
Закончив речь, Бабенчиков разбил пионеров на тройки. Сергей и Чумакова оказались вместе. Третьим к ним причислил себя бригадир.
Бестарка, сгрузившая зерно, возвращалась в поле. Ребята ввалились в нее и понеслись. Никогда не предполагал Сережа, что лошади могут мчаться с такой ужасающей быстротой. Спустившись с косогора в балку, по дну которой кустились невысокие камыши, бестарка вынеслась на пологий склон частично убранного пшеничного клина, навстречу комбайну - той самой машине-мухе, которой Сергей только что любовался издали.
Комбайн ходко врезался в стену густого высокого хлеба и точно смахивал его своей вертящейся мельницей.
Машина поразила Сережу. На высоком открытом мостике, у штурвала, стоял рулевой. Время от времени он давал сигналы трактористу, и тот ускорял или замедлял ход, брал левее или правее.
Возле камеры, на площадке в конце комбайна работала копнильщица. Сергей узнал ее - она была вчера на току, среди ужинающих вместе с водителями. Она уминала солому и ровно распределяла ее по всей камере, а затем, открыв дно и заднюю стенку камеры, выбрасывала копну соломы на стерню. Зерно оставалось где-то в машине. В то время как штурвальный вел свой тарахтящий корабль, второй - он, оказывается, и был старшим - возился с чем-то, стоя на боковом мостике.
В левой части комбайна выдавался длинный брезентовый рукав. Это была выгрузная труба. Возчики на ходу опускали рукав в свои бестарки, и зерно, мягко пыля, доверху наполняло их. Кони побаивались машины, и возчики с трудом соразмеряли ход повозок с ходом комбайна.
Алексей Иванович Гончарук, о котором вчера спорили, хорошо или дурно он убирает, приветствовал ребят взмахом руки.
- Алексей Иваныч! - прокричал Бабенчиков комбайнеру, когда подвода поравнялась с комбайном. - У Муси первое место! Первое, первое! - показал он еще руками, и Гончарук кивнул головой, что он понял его, хотя было ясно, что он ничего не мог разобрать.
Ребята, разделившись на тройки, наметили себе полосы.
- Стань за хедером, будешь крайним правым! - приказал Сергею Бабенчиков.
- За хедером? - испуганно переспросил Сережа, но Бабенчиков уже показывал, куда именно ему стать.
Зина Чумакова, ни о чем не расспрашивая, приступила к работе. Она шла, перегнувшись надвое, едва не касаясь земли своими косичками, и обеими руками быстро и ловко, как курица, разгребала стерню. Сергей стал делать то же самое. Чумакова поднажала, и расстояние между ними увеличилось.
Идти, согнувшись, было очень трудно. Палец и вся рука ныли немилосердно, и очень жгло голову. Тюбетейка не спасала от солнца. Кроме того, никаких колосков не попадалось. Боясь, что он просто не замечает их, Сергей терял много времени на копанье в стерне и все больше и больше отставал от своей тройки.
Скоро неясные круги заходили в глазах Сергея, и он стал чаще разгибаться, чтобы отдохнуть, хотя отлично понимал все неприличие своего поведения. Когда, скажем, ползут в атаку, никто ведь не отдыхает, не разминается, это же ясно.
Зерновозки то и дело подъезжали к комбайну и на ходу ссыпали зерно из его бункера через широкий шланг. Толстая Пашенька, за которой вчера вечером ухаживал Вольтановский, стоя на боковой площадке, следила за ходом зерна. Ее смеющееся лицо сегодня было повязано платком, и казалось, что она забинтована. Она покрикивала на возчиков и даже на комбайнера, спрыгивала с комбайна наземь и сама оттягивала в сторону коней или бралась за вожжи, чтобы соразмерить ход комбайна с ходом подвод. Ей, как и Мусе, наверное, казалось, что хлеб убирается плохо, и она искала случая придраться к любому пустяку.
- Алексей Иваныч! - кричала она комбайнеру, а если он не слышал, по-мальчишески свистела, вложив пальцы в рот, - Ветер справа набегает, не слышите? Может, левую заслонку пошире откроете?
И Гончарук, махнув рукой, открывал левую заслонку. А когда комбайн приближался к взгорку, которого Алексей Иванович мог не заметить с мостика, она обеспокоенно кричала:
- Алексей Иваныч! Не получится быстрый сход зерна с решета? Вы уж доглядайте, пожалуйста!
И Гончарук, пожевав губами, что-то поправлял в решете. Но Пашенька не доверяла ему.
- Яша, прыгни до Алексея Иваныча, скажи ему про решето!
И Бабенчиков влетал на мостик и что-то докладывал Алексею Ивановичу, а тот серьезно слушал его и успокоительно кивал головой.
Сергею тоже очень хотелось бы что-нибудь подсказать или что-нибудь выполнить по приказанию Паши, но она ни разу не обратилась к нему, хотя и видела, что он тут.
Сергей, тараща глаза, чтобы в них перестали мелькать водянистые круги, тяжело дышал открытым ртом, торопясь за Зиной, голые пятки которой мелькали уже далеко впереди. Степь колыхалась от зноя, как экран в летнем кино, когда дует ветер.
И вдруг заволокло в глазах. Он придержался рукой о землю. Холодный пот побежал по его лицу и закапал на руки, тоже почему-то ставшие потными.
Тяжелая, мокрая, горячая голова не держалась, шея устала поднимать ее.
Ребята, шедшие слева, прокричали "ура". Он хотел узнать, в чем дело, выпрямился и вдруг упал лицом вниз.
4
- Сережа!.. Емельянов!.. - услышал он издалека и, кажется, улыбнулся. Чья-то рука теребила его за плечи.
Он почувствовал, как его поднимают и несут. Было легко, прохладно и спокойно, даже палец - и тот перестал болеть. Его положили на что-то сыпучее.
- Чумакова, поезжай с ним, присмотришь! - расслышал он приказание Бабенчикова, и легонькая рука Зины коснулась Сережиной щеки.
- Какой он бледный! А, может, уже помер?
- Да ну! - сказал кто-то. - Солнцем ударило, только и всего. Искупаешь в ставке - и делу конец.
И, точно в сказке, сразу же легкая струя откуда-то взявшейся воды высвободила голову из тисков и пробежала по шее.
Сергей удивленно открыл глаза.
Он полулежал на берегу, маленького ставка, по краям заросшего низкой осокой. Несколько белых уток, покрякивая и шевеля хвостами, деловито точили носами влажный прибрежный песок.
Зина Чумакова пригоршнями лила воду на голову Сергея, а какая-то незнакомая старуха, в синей мужской куртке с блестящими пуговицами и в железнодорожной фуражке, придерживала его за спину.
- Живой? - спросила Чумакова и остановилась с пригоршнями, полными воды.
- Живой, - ответил Сергей. - Где это мы?
- Да на селе, где же! - удивилась женщина. - Что ж тебя батька одного бросил? Я б ему все ребра поотбила.
- Он не бросил, он наш хлеб поехал сдавать, тетя Нюся, - сказала Чумакова.
Сергей равнодушно оглядел новое место, где он так неожиданно очутился. Пруд врезался в гущу старого сада с яблонями, на двадцати ногах каждая. Не сразу можно было сообразить, что яблони стоят на подпорках. Без них им не удержать на себе плоды - так их было много и так они были крупны.
- Зинка, выбери яблочко, какое получше, дай ему, - сказала женщина.
И, следуя взглядом за девочкой, Сережа увидел разостланный под деревом мешок, а на нем горку яблок, берданку и рядом мирно дремлющую собаку.
- Тебе какое дать, Емельянов? - деловито спросила Чумакова, как будто ему было не все равно.
Равнодушно оглянулся он на ее зов.
Горка яблок, падалицы, или, как тут говорили, ветробоя, сначала не привлекла его внимания. Яблоки как яблоки. Сергей делил их на кислые и сладкие и понятия не имел, как их зовут. Мама всегда признавала только дешевые яблоки; а если они дешевые, то как они называются, уже не имело значения. Но тут-перед ними лежали яблоки, не похожие одно на другое.
- А это какое? Как зовут? - спросил он, показав пальцем на небольшое, шаровидно приплюснутое яблочко с золотисто-желтой кожицей, покрытой ржавой сеткой и желто-бурыми точками. Солнечный бок был слегка зарумянен.
Чумакова робко взглянула на тетю Нюсю, задумчиво курившую свой "Беломор".
- Это, Емельянов, будет "золотое семечко". А это "шафран". На, попробуй!
Оранжево-желтая кожица "шафрана", испещренная красными точками, была масляниста на ощупь. Казалось, яблоко вымазали маслом, как крашеное яичко.
- А это "белый кальвиль", зимний. - И Чумакова протянула ему такое красивое, прямо-таки игрушечное яблоко, что Сереже захотелось им поиграть. Золотисто-желтая кожица издавала нежный запах.
- А эти румяненькие - "синапы", - продолжала объяснять Чумакова. - Они у нас до самой весны сохраняются. Мы ими на Новый год елки убираем…
Но Сергею надоело ее слушать, и он перебил ее:
- А куда деваете яблоки?
- Да сдаем же, чудак какой! В Москву, в Ленинград посылаем, на консервный завод сдаем, у нас же план какой громадный. А что на трудодень получаем, то сушим, узвары варим, в шинкованную капусту закладаем.
- Квас и брагу варим, - деловито добавила тетя Нюся. - Дай ему "Наполеон", сочней будет.
Чумакова протянула ему самое некрасивое яблоко.
- А почему "Кутузова" нет? - спросил Сергей, поднимаясь на локоть. - "Наполеон" почему-то есть, а "Кутузова" нет.
Тетя Нюся искоса глянула на него и, вынув из кармана своей синей куртки папиросы, опять закурила, лихо сдвинув на ухо фуражку железнодорожника.
- Потому как это французское яблоко, - нехотя сказала она, затягиваясь дымом.
- Какое же оно французское, если растет в Крыму? - не унимался Сергей. - А "гитлера" у вас нет? - сострил он.
Чумакова хихикнула, а тетя Нюся отвернулась от него, как от пьяного.
- Дрозды и скворцы прямо меня замучили, - как к взрослой, обратилась она к Зине. - Сегодня штук сорок настреляла, плов приготовила, - заходи, угощу, - а все летят и летят, окаянные.
- Уй, тетя Нюся, тебе что ни говори, никогда не слушаешь! Говорили тебе - ставь силки.
- Да ну вас! У меня же не тот… не заповедник. С зари самой как начнут ходить то бригадиры, то агроном, то председатель, то из района кто-нибудь… Чтоб они так за своими детьми смотрели, как за моими яблоками! То им покажи, то расскажи… Эй-эй! Тут ходу нет! - погрозила она кулаком кому-то, вероятно нездешнему человеку, пытавшемуся пройти в сад берегом пруда. - Понаехали помощники, - пробурчала она неодобрительно, - а чему помогать? Черешня отошла, вишня - то же самое, яблоки, груши не доспели, а косить они разве обучены? Нам бы косцов и жней десятка два, был бы толк.
Хрустя сочным и до боли в скулах остро прохладным яблоком, Сергей рассеянно слушал тетю Нюсю.
- Понадеялись на машины, - продолжала она, - а кого ни спроси: "Жать умеешь?" - "Что вы, что вы!" - говорят. Заместо того чтобы жать учиться, только в кино и заладили. Я твоему батьке, Зинка, который раз говорю: "Добегаешься ты, Борис, с драмкружком, что выгонят тебя со всем твоим театром".
- Зин, а мы много колосков собрали? - перебил Сергей рассказ сторожихи, показавшийся ему скучным и длинным.
- Чего там собрали! - пренебрежительно отмахнулась Зина.
- Эта наша Муська знаменитая чего только не выдумает! - покачала головой тетя Нюся. - Все ей мало, все ей чего-то не хватает. Взяла по сто тридцать - и помалкивай…
- По сто тридцать пять, - поправила Зина.
- Ай, идите вы! Сроду у нас таких урожаев не было. А тут еще суховеи замучили - запалилось зерно. Это ж учитывать надо тоже… Степь же, глядите, - одна степь, жара, ветры. Да на такую природу какую хочешь скидку надо дать… Твой-то когда вернется? - спросила она Сергея. - Узнать бы, как хлеб сдали.
- Не знаю, - ответил Сергей. - Как сдаст, так вернется.
- Отцы пошли! - покачала головой тетя Нюся. - Я б таких отцов… - И, повесив через плечо берданку и кликнув сонного пса, кряхтя, пошла берегом в глубь сада.
Зина шепнула Сергею:
- Хочешь, искупаемся один раз?
- А можно?
- Что за глупость такая! Мы все тут купаемся. - И, одним махом сбросив с себя купальный костюмчик, она, приплясывая, побежала в воду.
Сергей заторопился за нею.
Вода оказалась удивительно теплой, совсем не такой, как в море, и дно мягкое, без камней.
- Вы у себя фантики собираете? - вертясь и кувыркаясь в воде своим гибким тельцем, спросила Зина.
- Конечно, собираем. У меня сколько их! (Речь шла об этикетках с бутылок и конфетных обертках.) Мы когда со школой на черкасовское движение ходили, я с мальчишками менялся…
- А у нас черкасовское движение уже кончилось! - с довольным и гордым видом сказала Чумакова. - Мы всю-всю школу сами восстановили!
- Школу - это что! А мы целый парк сделали, где пустырь был.
- И деревья посадили?
- И деревья, и цветы, и дорожки сделали…
- Одни мальчики?
- Нет, взрослые тоже помогали… - небрежно заметил Сергей, собираясь рассказать о своем трудовом героизме, но в это время с улицы к пруду съехал на велосипеде молодой человек в полотняном костюме, с тюбетейкой на бритой голове. Он ехал, громко распевая, как артист.
- Зин, а это кто? - спросил Сергей.
- Это товарищ Семенов… То-ва-рищ Се-ме-нов! - пронзительно вскрикнула Чумакова, подпрыгивая в воде и махая руками. - Вы к нам, да? Идите купаться, я вам что сейчас расскажу!
Семенов спрыгнул с велосипеда, осторожно положил его на траву и стал деловито раздеваться, досвистывая то, что он не успел пропеть.
- Ты что же это, Чумакова, в пруду прохлаждаешься, когда все ваши на работе? - сурово спросил он, сбрасывая через голову рубаху. - Это как же, милая моя, называется?
- А я работала, я, честное мое слово, работала, товарищ Семенов! А потом меня Бабенчиков отпустил, потому что вот этого мальчика - он сирота, приехал с автоколонной - солнцем ударило, а теперь я к нему приставлена, потому что он слабый…
- Ага, - сказал Семенов, подтягивая трусы и входя в воду, - значит, ты за медицинскую сестру? Какие приняты меры?
Сергей с интересом наблюдал за Семеновым. Очевидно, это и был тот самый Семенов из райкома комсомола, о котором он уже слышал вчера и сегодня, но как-то не сразу укладывалось в голове, что начальник может быть таким молодым человеком и способен купаться вместе с ребятами.
- А меры мы еще не принимали, - бойко рапортовала Зина. - Вот искупаемся, тогда я его сведу к Марье Николаевне на медпункт. Яблоко я ему дала - вот что еще было.
Несколько раз окунувшись и растерев тело руками, Семенов приблизился к Сергею.
- Чей же ты будешь? - спросил он. - Я всех ваших уже знаю, только что видел их на ссыпном.
- Он Емельянова сын, - скороговоркой доложила Зина.
- Андрея Васильевича сынок? - переспросил Семенов. - Хороший он у тебя человек, замечательный! Десять ездок за половину дня сделал. Молодец! Здорово нам помогает. Ну, а ты что делал?
- А я, товарищ Семенов, - сказал Сергей с тем особенным чувством доверия к собеседнику, которое возникает у детей от ощущения необычайной человеческой правдивости и чистоты его, - а я с утра голодный. Потом меня пчела укусила, а когда я колоски собирал, меня солнцем ударило, а потом эта Зинка меня в пруд затащила, когда мне холодно…
Он не знал, расплакаться или возмутиться.
- Э-э, да, ты, я вижу, геройский парень! - Семенов схватил Сергея под мышки и, приподняв, поволок на берег. - С утра голодный, а между тем колоски собирал… Тетя Нюся! Угостите чем-нибудь голодающих!
Зина, неожиданно почувствовав себя виноватой во всех бедствиях Сергея, вяло плелась сзади, но при последних словах Семенова оживилась:
- У нее скворцы с рисом, - сказала она шепотом. - Сбегать? Может, принести, а?
Подхватив с земли свой купальный костюмчик и прыгая на одной ноге, она на бегу влезла в него. Мокрая и блестящая, как лягушонок, она была сейчас такая приятная, что Сергей чистосердечно раскаялся в своей жалобе на нее.
- И Бабенчикова позови! - крикнул вслед ей Семенов и стал закутывать Сергея в свой полотняный пиджачок, одновременно растирая ему ладонью спину и что-то приговаривая о Сережиной стойкости.
Тетя Нюся стояла поодаль, куря свой "Беломор".
- Вот из таких самые отчаянные и получаются, - сказала она, пуская дым через нос. - Без отца, без матери, не знай где крутится, а потом чего с него спросишь? "Я, говорит, сам себе хозяин…" Да ты на голову ему кепку надень… Вот так. И не три - спину протрешь. Это ж все ж таки ребенок, не велосипед… Ну, какие новости, рассказывай…
Семенов оставил в покое Сергея и сел подсушиться на солнце.
Новости, им привезенные, были хорошие. Первый хлеб встретили празднично. Зерно Мусиной бригады получило замечательную оценку.
- Ну, так то ж Муся! - гордо вставила сторожиха, и Сергей удивился, вспомнив, как она только что бранила бригадиршу.
Чиляеву и шоферов, привезших зерно, фотографировали, и обо всем этом будет напечатано в районной, а может быть, и в областной газете. А завтра, в воскресный день, в колхоз приедет группа пионеров из районного центра и бригада артистов.
Тетя Нюся бросила окурок, сказав твердо:
- Ребятишек нам совершенно некуда девать.