А тут народ со всех сторон сбежался. Уже на улице толпа. Поя вились дворники. Раздались свистки. Одним словом, настоящий ска ндал.
Толпа готова была хоть до самого вечера стоять около коопера тива. Но кто-то сказал, что в Фонарном переулке из окна старухи вываливаются. Тогда толпа возле кооператива поредела, потому что многие перешли в Фонарный переулок.
1 августа 1936 года.
- 96
2. Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова.
Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Посмотрите, как дышит носом Николай Иванович Серпухов. Поглядите, как он облизы вается, и как он щурится. Видно, ему это очень приятно, и глав ным образом потому, что спиртуоз.
Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего. Не то, чтобы там не стоял шкап или комод, или вообще что-нибудь такое, - а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хоти те верьте, хотите не верьте, но за спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет.
Этого, конечно, и вообразить себе невозможно.
Но на это нам плевать, нас интересует только спиртуоз и Нико лай Иванович Серпухов.
Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и под носит ее к своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом,
как кролик.
Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая
Ивановича, но впереди, - так сказать, перед грудью, - и вообще кругом нет ничего. Полное отсутствие всякого существования, или,
как острили когда-то: отсутствие всякого присутствия.
Однако, давайте интересоваться только спиртуозом и Николаем
Ивановичем.
Представьте себе, Николай Иванович заглядывает во внутрь бу тылки со спиртуозом, потом подносит ее к губам, запрокидывает бутылку донышком вверх и выпивает, представьте себе, весь спир туоз.
Вот ловко! Николай Иванович выпил спиртуоз и похлопал глаза ми. Вот ловко! Как же это он!
А мы теперь должны сказать вот что: собственно говоря, не только за спиной Николая Ивановича, или спереди и вокруг его, а также внутри Николая Ивановича ничего не было, ничего не сущест вовало.
Оно, конечно, могло быть так, как мы только что сказали, а сам Николай Иванович мог при этом восхитительно существовать.
Это, конечно, верно. Но, откровенно говоря, вся штука в том, что
Николай Иванович не сущестововал и не существует. Вот в чем шту ка-то.
Вы спросите: а как же бутылка со спиртуозом? Особенно, куда вот делся спиртуоз, если его выпил несуществующий Николай Ивано вич? Бутылка, скажем, осталась. А где же спиртуоз? Только что был, а вдруг его и нет. Ведь Николай Иванович не существует, го ворите вы. Вот как же это так?
Тут мы и сами терямся в догадках.
А впрочем, что же это мы говорим? Ведь мы сказали, что как внутри, так и снаружи Николая Ивановича ничего не существует. А раз ни внутри, ни снаружи ничего не существует, то, значит, и бутылки не существует. Так ведь?
Но, с другой стороны, обратите внимание на следующее: если мы говорим, что ничего не существует ни внутри, ни снаружи, то яв ляется вопрос: изнутри и снаружи чего? Что-то, видно, все же су ществует? А, может, и не существует. Тогда для чего же мы гово рим: "изнутри" и "снаружи"?
Нет, тут явно тупик. И мы сами не знаем, что сказать.
До свиданья.
Даниил Дандан
18 сентября 1934 года.
- 98
Хню к телеграфному столбу
Для отдыха прислонилась.
Потухли щеки Хню. Во лбу окно стыдливое растворилось.
В траве бежала змейка,
высунув гибкое жало,
в ее глазах блестела чудная копейка.
Хню медленно дышала,
накопляя растраченные силы и распуская мускулов тугие баночки.
Она под кофточкой ощупывала груди.
Она вообще была прелестной паночкой.
Ах, если б знали это люди!
Нам так приятно знать прошедшее.
Приятно верить в утвержденное.
Тысячи раз перечитывать книги, доступные логическим правилам.
Охаживать приятно темные углы наук.
Делать веселые наблюдения.
И на вопрос: Есть ли Бог? - поднимаются тысячи рук склонные полагать, что Бог это выдумка.
Мы рады, рады уничтожить наук свободное полотно.
Мы считали врагом Галилея,
давшего новые ключи.
А ныне пять обэриутов,
еще раз повернувшие ключи в арифметиках веры,
должны скитаться меж домами за нарушение обычных правил рассуждения о смыслах.
Смотри, чтоб уцелела шапка.
Чтоб изо лба не выросло бы дерево тут мертвый лев сильней живой собаки,
и, право, должен я сказать, моя изба не посещается гостями
Хню, отдохнув, взмахнула сильными костями и двинулась вперед.
Вода послушно расступилась.
Мелькали рыбы. Холодело. Хню, глядя в дырочку,
молилась,
достигнув логики предела.
Меня уж больше не тревожит земля, ведущая беседу о прекращении тепла,
шептала Хню своему соседу.
Меня уж больше не атакуют пути жука-точильщика,
и гвозди больше не кукуют в больных руках могильщика.
И если бы все пчелы, вылетев из чемодана, в меня направили б свои тупые жала,
то и тогда, поверьте слову, от страха вовсе б не дрожала.
"Ты права, моя голубка,
отвечает путник ей,
но земель глухая трубка полна звуков, ей же ей."
Хню ответила: "Я дурой рождена сидеть в стогу,
полных дней клавиатуры звуков слышать не могу
И если бабочки способны слышать потрескивание искр в кореньях репейника,
и если жуки несут в своих котомках ноты расточительных голосов,
и если водяные паучки знают имя, отчество обороненного охотником пистолета,
то надо сознаться, что я просто глупая девчонка."
"Вот это так, - сказал ей спутник,
всегда наивысшая чистота категорий пребывает в полном неведении окружающего.
И это, признаться, мне страшно нравится."
23-27 апреля 1931 года.
- 100
ПОБЕДА МЫШИНА
Мышину сказали:
- Эй, Мышин, вставай!
Мышин сказал:
- Не встану, - и продолжал лежать на полу.
Тогда к Мышину подошел Калугин и сказал:
- Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать.
- Нет, - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
К Мышину подошла Селезнева и сказала:
- Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед.
- Мешал и буду мешать, - сказал Мышин.
- Ну, знаете, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: "Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию."
Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
Через полчаса пришел милиционер с дворником.
- Чего у вас тут? - спросил милиционер.
- Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: " Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак…"
Но тут Калугина перебила Селезнева и сказала:
- Мы его просили уйти, а он не уходит.
- Да, - сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
- Вы, гражданин, зачем тут лежите? - спросил милиционер.
- Отдыхаю, - сказал Мышин.
- Здесь, гражданин, отдыхать не годится, - сказал милиционер.
- Вы где, гражданин, живете?
- Тут, - сказал Мышин.
- Где ваша комната? - спросил милиционер.
- Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, - сказал
Калугин.
- Обождите, гражданин, - сказал милиционер, - я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?
- Тут, - сказал Мышин.
- Позвольте, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и ска зал:
- Он даже кровати не имеет и валяется прямо на голом полу.
- Они давно на него жалуются, - сказал дворник.
- Совершенно невозможно ходить по коридору, - сказала Селез нева, - Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
- Присовокупляю, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
- Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.
Селезнева сказала:
- У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Не возможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
- Они давеча хотели его керосином поджечь, - сказал дворник.
- Мы его керосином облили, - сказал Коршунов, но его перебил
Калугин и сказал:
- Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не собирались.
- Да я бы и не позволила в своем присутствии живого человека сжечь, - сказала Селезнева.
- А почему этот гражданин в коридоре лежит? - спросил вдруг милиционер.
- Здрасте-пожалуйста! - сказал Коршунов, но Калугин его пере бил и сказал:
- А потому, что у него нет другой жилплощади: вот в этой ком нате я живу, в этой - вот она, в этой - вот он, а уж Мышин тут в коридоре живет.
- Это не годится, - сказал милиционер. - Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.
- А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, - сказал
Калугин.
- Вот именно, - сказал Коршунов.
- Вот он вечно тут и лежит, - сказала Селезнева.
- Это не годится, - сказал милиционер и ушел вместе с дворни ком.
Коршунов подскочил к Мышину.
- Что? - закричал он. - Как вам это по вкусу пришлось?
- Подождите, - сказал Калугин. И, подойдя к Мышину, сказал:
- Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!
- Не встану, - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
- Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, - сказа ла Селезнева.
- Определенно, - сказал с раздражением Калугин.
И Коршунов сказал:
- Я в этом не сомневаюсь.
Parafaitement!
1940 год.
- 102
НА СМЕРТЬ КАЗИМИРА МАЛЕВИЧА
Памяти разорвав струю,
Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе Казимир.
Ты глядишь как меркнет солнце спасения твоего.
От красоты якобы растерзаны горы земли твоей.
Нет площади поддержать фигуру твою.
Дай мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!
Что, ты человек, гордостью сокрушил лицо?
Только мука жизнь твоя и желание твое - жирная снедь.
Не блестит солнце спасения твоего.
Гром положит к ногам шлем главы твоей.
Пе - чернильница слов твоих.
Трр - желание твое.
Агалтон - тощая память твоя.
Ей Казимир! Где подруга твоя?
И той нет, и чернильница памяти твоей ПЕ.
Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,
Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,
Десять раз протекла река пред тобой,
Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
"Вот штука-то", - говоришь ты и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,
Исчезает память твоя и желание твое Трр.
Даниил Хармс-Шардам.
17 мая 1935 года.
СТРАННАЯ СМЕРТЬ
Однажды один человек, чувствуя голод,
сидел за столом и ел котлеты,
А рядом сидела его супруга и все говорила о том, что в котлетах мало свинины.
Однако он ел, и ел, и ел, и ел, и ел, покуда не почувствовал где-то в желудке смертельную тяжесть.
Тогда, отодвинув коварную пищу,
он задрожал и заплакал.
В кармане его золотые часы перестали тикать.
Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился,
уши его упали на пол,
как осенью падают с тополя желтые листья,
и он скоропостижно умер.
Апрель 1935 года.
- 104
* * *
Все все все деревья пиф
Все все все каменья паф
Вся вся вся природа пуф
Все все все девицы пиф
Все все все мужчины паф
Вся вся вся женитьба пуф
Все все все славяне пиф
Все все все евреи паф
Вся вся вся Россия пуф.
Октябрь 1929 года.
* * *
Так начинается голод: с утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.
1937 год.
* * *
Погибли мы в житейском поле.
Нет никакой надежды боле.
О счастье кончилась мечта осталась только нищета.
1937 год.
* * *
Откажите, пожалуйста, ему в удовольствии
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке…
Откажите ему в удовольствии
Сидеть на скамейке и думать о пище,
Сидеть на скамейке и думать о пище, мясной непременно,
О водке, о пиве, о толстой еврейке.
* * *
- 106
* * *
- Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других мирах? - спросил я своего учителя.
- Есть, - ответил мне мой учитель.
- Что же это? - спросил я.
- Это… - начал мой учитель и вдруг замолчал.
Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
Мы оба стоим и молчим.
Хо-ля-ля!
Мы оба стоим и молчим.
Хо-лэ-лэ!
Да, да, мы оба стоим и молчим.
16-17 июля 1936 года.
РЕАБИЛИТАЦИЯ.
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забу дет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером.
Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Ан дрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности,
говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные лужи и пятна - это естественная потребность человека уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А так-же я не насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девуш кой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не при ходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете,
в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно,
что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать,
уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хоро шо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Ис пражняться - потребность естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.
1940 год.
- 108
* * *
Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать.
Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется.
Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле.
Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует.
Француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал.
Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
- Вот где хорошо! - сказал француз, но сейчас же прибавил: - А на диване-то, пожалуй, лучше.
* * *
Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называ ется.
- Это, - говорит, - крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица.
Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукри кица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
Хотите я расскажу вам рассказ про эту крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а кирякицу. Фу ты!
Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет,
опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу?
Нет, опять не так!
Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.
ТЕТРАДЬ
Мне дали пощечину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощечину.
Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит,
как раньше говорили, несмываемый позор.
Такую боль обиды я испытал раньше один только раз. Это было так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подариля мне роскошную тетрадь.
Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь!
Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, неза конная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики,
она сказала:
- Если бы знала я, что вы сюда будете писать свои бездарные черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и полезных фраз, вычитанных вами из различных книг.
Я вырвал из тетради написанные мной листки и вернул тетрадь даме.
И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал,
когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.
12 октября 1938 года.
- 110
VI
ОПУБЛИКОВАННОЕ
- 113
О ВОДЯНЫХ НУЛЯХ
Нуль плавал по воде:
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял вот след его сапог с подковками,
Он создал этот круг.
Давайте нам скорей картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать,
как Пушкин.
И много лет спустя подумают потомки:
"Был Прохоров когда-то,
должно быть,
славный был художник."
И будут детям назидать:
"Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету нуль."
"Аврора". 1973 год. № 3
ОЛЕЙНИКОВУ*
Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,
О чем задумался? Иль вновь порочить мир?
Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,