Межов почувствовал, что краснеет - горячо, мучительно, даже мочки ушей загорелись. Но взгляда не отвел, только поморщился, злясь на себя: вздумал искать помощи у этого мореного канцелярского дуба, надо же! А где еще ее искать? Он не знает всех этих финансовых хитро-мудростей, не знает даже толком своих прав и обязанностей, не учили его этому. Да и вообще учат ли директоров где-нибудь? Нет таких вузов.
Владыкин понял его состояние, смягчился.
- Вы тут ни при чем, - сказал он. - И мы, весь коллектив совхоза, тоже ни при чем. Изменить специализацию по своему разумению мы не можем, на то есть хозяева.
На столе заверещал телефон, Межов с досадой снял трубку. Звонил первый секретарь райкома партии Баховей. "Трудишься? - рокотал он тучным басом. - Молодец! Теперь поймешь, каково ходить в начальниках. Это тебе не агрономия - по полю гулять. Загляни-ка на минутку ко мне". А уж начало десятого. Межов сказал, что зайдет, и положил трубку.
- Значит, мы так ни к чему и не пришли, Терентий Никанорович?
Владыкин, опершись руками о колени, медленно поднялся со стула, поглядел сверху из-под очков.
- И не придем, товарищ Межов. Не от нас это зависит.
Межов улыбнулся: он уже слышал сегодня нечто похожее.
- Нет, Терентий Никанорович, зависит, и нам не все равно, поверьте.
- Прокурора не испугаетесь? - Не испугаюсь.
- Ну, ну.
И он побрел к двери, шаркая туфлями и укоряя Межова сутулостью и тяжелым затылком, седым и щетинистым.
IV
На второй этаж райкома - нижний занимали райком комсомола и парткабинет с библиотекой - вела крутая, в один марш лестница, застланная ковровой дорожкой. В весеннее и осеннее время эта дорожка доставляет много хлопот посетителям: обувь надо не просто вычистить, а вымыть у поставленной для этого перед крыльцом кадки, досуха вытереть - Баховей не терпел грязи и выпроваживал забывчивых из райкома.
Межов вымыл свои кирзовые сапоги, обтер висящей на кадке тряпицей, потом пошаркал подошвами о половик у входа и только после этого ступил на ковровую дорожку, оглядываясь, не оставляет ли следов.
Наверху его встретил выкатившийся из кабинета Баховея полный, бритоголовый Балагуров, второй секретарь райкома.
- Привет, Сергей Николаевич! Баховей вызвал? Ты, когда закончишь, ко мне заскочи, посоветоваться надо.
- Ладно… - Межов повесил плащ на стенку за спиной сонного дежурного, пригладил рукой волосы и вошел сквозь двойные, обитые черным дерматином двери в кабинет первого секретаря.
Баховей в темном полувоенном кителе с планкой орденских ленточек на груди сидел за столом и что-то писал в настольный календарь. Он кивнул Межову на стул, бросил карандаш в стакан и откинулся на спинку кресла. Лицо сердитое, глаза щурятся, в кабинете густо накурено. Опять, вероятно, выяснял отношения с Балагуровым.
- Я вот что тебя вызвал, Межов. На носу партконференция, хвосты надо подобрать. Как у тебя с планом по молоку?
- Квартальный выполнили, - сказал Межов, продолжая стоять. Он не понимал, к чему этот вопрос. Данные по всем показателям райком давно получил, они были напечатаны в районной газете. Начинал бы сразу о главном.
- А по мясу что отстаете? - Баховей взял со стола бумажку. - Квартальный на девяносто два процента, а годовой на сорок шесть. Так?
- Так, - сказал Межов, глядя Баховею прямо в зрачки: "Знаешь ведь все, к чему эта игра?"
- Ты меня взглядом не сверли, следователь ты, что ли!
- Завтра отправим семьдесят свиней, больше ничего нет.
- А до конца года? - Больше ничего.
- Ты это брось. План установлен? Установлен. Обязательства брали? Брали. Выполняйте!
Межов хотел рассказать, почему совхоз не может выполнить план мясосдачи, хотел посоветоваться насчет утководства, но понял, что Баховей занят не этим и слушать его не станет.
- Обязательство я не принимал, - сказал Межов. - Оно завышено, и план тоже завышен.
Баховей сурово сдвинул брови:
- План вам установлен государством, товарищ Межов, а обязательство брал коллектив совхоза, а не директор, которого мы сняли. Тебе сколько лет?
- Двадцать шесть, - сказал Межов.
- Ну вот: мы убрали опытного пятидесятилетнего человека для того, чтобы ты, молодой, всю энергию направил на выполнение планов. Ты грамотный, академию закончил, вот и действуй. А не сможешь - не обижайся. Незаменимых у нас нет.
- Это я слышал, - сказал Межов.
- И прекрасно, не надо повторять. Ты, Межов, коммунист еще молодой, но партия тебе доверяет, и постарайся оправдать это доверие. Мы с твоим отцом и не такие дела делали. Ну, все, больше вопросов не имею. До свиданья.
А есть ли вопросы у Межова, даже не спросил. Повелитель, командир. Отца приплел зачем-то.
Выйдя из кабинета, Межов оделся и зашел к Балагурову.
Здесь все было проще, доверительней. Балагуров сидел за столом в одной рубашке, пиджак висел на спинке стула, галстук был ослаблен, рукава рубашки закатаны, как в жаркую погоду. Перед ним лежали конторские счеты, и Балагуров бойко щелкал на них, листал пухлые старые справочники, что-то выписывал из них в большую таблицу.
- Ну как, получил OB? - спросил он Межова с улыбкой. - Ты садись, я сейчас кончаю. Тут любопытные цифры подкинул ваш Владыкин. - Он повернул таблицу к Межову и поднялся, нагнувшись над столом. - Видишь, в чем дело? Он сравнивает показатели за полвека по десятилетиям: тысяча девятьсот седьмой год, семнадцатый, двадцать седьмой и так дальше. Последняя графа - это позапрошлый год. Видишь, какая картинка!
- Интересно. - Межов цепко ощупывал и сопоставлял цифры сводки. - Здесь не картинка, а целая панорама! А мне он ничего не говорил. Хитрый старик.
- А вот посмотри-ка еще кое-что. - Польщенный Балагуров достал из ящика стола несколько новых таблиц, составленных уже им лично. - Здесь в рублях и единицах учета продукции отражено все, что производил наш край до революции. Кирпичное производство, лодки делали, бондарей много, лесная промышленность, рыболовство… Чуешь? А мы деревянные лопаты с Кавказа привозим, а кирпич из Сибири!
- Позвольте, я сниму плащ, - сказал Межов. - Дело такое, с ходу не ухватишь.
- Раздевайся, раздевайся, о чем разговор! - Балагуров был рад, как мальчишка, что Межов заинтересовался его изысканиями, и сообщил, что два дня назад у него был колхозный зоотехник Степан Мытарин и обещал продумать свои мысли по колхозу. - Как считаешь, потянет председателем? - спросил он. - Веткин совсем спился, а этот крепкий, хватка отцовская.
- Я не знаю его отца, - сказал Межов, вспомнив недавний разговор с Черновым. - Говорят, крутой, суровый.
- Хозяин был. Дать бы ему волю, он помещиком стал бы.
Они сели рядом за стол. Балагуров придвинул поближе таблицы, водрузил на нос очки:
- Видишь, в чем тут дело? Первое десятилетие у нас, помимо земледелия и животноводства, имеет множество доходных статей, но общая бедность остается, второе - с семнадцатого по двадцать седьмой годы - тоже пока не меняет общего лица, хотя кирпичных и гончарных заводов к концу десятилетия уже нет, лесная промышленность свернута, выход сельскохозяйственной продукции сократился - это понятно: революция, гражданская война, заводчики сбежали, остались кустари и мелкие ремесленники. Но вот наступает третье десятилетие, доходными остаются в основном земледелие и животноводство колхозов и совхозов. Показатели по этим отраслям, как видишь, неплохие, но могли бы быть лучше: тут сказался период коллективизации и связанной с ней перестройки, когда колхозы еще не окрепли, а единоличников уже не стало.
- Они хорошо работали, единоличники!
- Старательно, - ответил Балагуров, снимая очки. - Изо всех сил работали. Но каждый на своей полосе, ни техники у них, ни науки, ни больших средств не было, всяк по себе. В итоге, значит, плохо. Мы с твоим отцом не раз об этом говорили, спорили, и до коллективизации и потом. Ты даже не представляешь, какими мы тогда были. Темная, неграмотная крестьянская страна - вспомнить страшно! Вот с твоим отцом один смешной случай был, до смерти не забуду. Ты слушаешь? Нет?
- Слушаю, - сказал Межов, разглядывая таблицу.
- Ну вот. Он тогда уж в губцентре был, в органах работал, в ОГПУ - послали на укрепление кадров. И вот во время коллективизации приезжает твой отец к нам с проверкой. Мы, понятно, рады: свой человек, знает нас как облупленных, да и грехов не чувствуем - коллективизацию выполнили досрочно на все сто процентов, колхозам дали самые хорошие названия: "Имени Ленина", "Путь к социализму", "Слава труду", "Красный пахарь"… За такую ударную работу двоих из нас, Щербинина и Баховея, премировали шелковыми красными рубашками. Мне почему-то не дали, хотя я действовал не хуже Ромки Баховея. Ей-богу, не хуже! Ты слушаешь, нет?
- Слушаю, - сказал Межов с улыбкой. - Возможно, просто рубашек не хватило?
- Не знаю, не знаю. Роман всегда вперед меня выскакивал, нахрапистый он, робости не знает, только отца твоего побаивался да Щербинина. Ну, правда, не один он побаивался - все мы, комсомольцы, их воспитанники. Мы с Романом партийные уж тогда были, по возрасту, тоже чуть моложе их, года на три всего, но в эти три года, пока мы в козны играли да за девками подглядывали, они новую власть установили и чуть не на всей гражданской войне побывали. Ясно? А мы поспели к шапочному разбору, опоздали родиться! В такое-то героическое время, а! Ликбез да кулачье только нам остались. Ну и наверстывали, не оглядывались. Ты слушаешь, нет? Слушай, дальше самое интересное.
Вот приезжает твой отец с проверкой, просмотрел бумаги, расспросил что надо и ударился в татарскую сторону. Сперва, конечно, в Каримово - село самое большое в нашей округе, четыре сотни дворов, шесть мечетей и ни одной школы, а в партячейке всего два человека да с ними трое сочувствующих. Как они создали там колхоз, в таком селе, когда остались кулаки да муллы? Ведь именно они, эти хозяева, сделали пугалом само слово "колхоз": все-де общее - земля, лошади, бабы, дети и прочий скот и птица. Понимаешь? Темнота, серость. Да только активисты в Каримове были мужики осторожные, они вели агитацию за артель, а слово "колхоз" даже не упоминали. Ведь и колхозный Устав так назывался: "Примерный Устав сельскохозяйственной артели". - Конечно, слово - еще не дело, но когда само дело не знакомо, и к названию приглядываешься с опаской. Так? Нет?
- Так, - сказал Межов.
- Ну вот. А артели здесь были и при царе: грузчики на волжской пристани, плотники, рыбаки - у них сети, лодки, бочки для рыбы - общие, заработанное делили по труду, все ясно, никаких неизвестных. Вот и татары этак-то объяснили своим мужикам. Словом, сколотили артель. И название дали хорошее: Кзыл - Красная.
- И вот приезжает к ним товарищ Межов, большой начальник из самой губернии, из области то есть. А у них как раз сходка, митингуют, давай на трибуну. Николай, конечно, выступил, отметил их высокую сознательность и похвалил за то, что так дружно вступили в колхоз. "Не в колхоз, а в артель", - закричали ему чуть не всей толпой.! "А это одно и то же", - брякнул правдивый твой отец. И что ты думаешь? - Балагуров улыбнулся во весь рот, показывая редкие белые зубы. - Крестьяне разобрали с артельных дворов лошадей, скот, инвентарь, и наутро колхоза не существовало. Вот так вот!.. - Он смешливо помотал головой. - Совсем заговорил я тебя, старческое недержание содержания. А? На чем мы остановились?
Межов не умел переключаться сразу и не ответил, невидяще глядел на Балагурова: он был сейчас в старом татарском селе, в том древнем Каримове, где больше четверти века назад, почти столько же, сколько он живет на свете, выступал перед крестьянами его отец.
- На третьем десятилетии, - сказал Балагуров. - Потому и вспомнилась коллективизация, что об этом времени говорили. Эх ты, тугодум! Давай-ка таблицу!
Межов подвинул листок к Балагурову, Балагуров надел очки и взял карандаш.
- Слушай: к концу второй пятилетки мы поправились, доходность всех колхозных отраслей выросла, народ стал наконец сытым, обутым, одетым. Но вот наступает тяжелое четвертое десятилетие. Трудности этого периода общеизвестны: война принесла нам потери неисчислимые, гибельные для всякого другого строя. Но мы выдержали, выстояли. А в сорок шестом - засуха. Карточки на продовольствие сохраняются по сорок седьмой год. Видишь, какие показатели? Ну вот. И, наконец, пятое десятилетие: сорок седьмой - пятьдесят седьмой годы. Главное - государство не могло оказать большой помощи деревне, нам нужны были миллиардные капиталовложения, а надо было сперва поднять промышленность, иначе тракторов и машин деревня не получит. Только в пятьдесят пятом мы выходим на довоенный уровень, а через год в районе опять спад: с постройкой ГЭС земли затоплены, лугов нет, скот порезан или продан на сторону, ведущей осталась одна отрасль - земледелие. Причем на худших землях. Вопрос: что делать дальше?
- Ликвидировать земледелие и район закрыть. Балагуров захохотал.
Умеет он смеяться. Весело, непринужденно. Откинулся на спинку стула, очки снял, хитрые глаза спрятались среди розовых щек, и заливается во весь рот.
Межову приятно было на него смотреть, приятно слышать этот веселый смех после командирского баса Баховея.
И Балагурову было приятно с Межовым, он даже чувствовал благодарность к нему - за внимание, за дельность и толковость, за то, что не обманулся, выдвигая его в директора, хотя Баховей и возражал.
- Если попросту, - сказал Межов, - то самое страшное здесь в том, что за полвека ни одного спокойного десятилетия у нас не было: империалистическая война, революция, гражданская война, война с фашистами. Не столько создаем, сколько восстанавливаем, залечиваем.
- Правильно, но это уже философия, давай ближе к конкретности.
- Если конкретно, то условия района резко изменились. Надо учесть все эти изменения и перестроить экономику района.
- Именно так! - воскликнул Балагуров. - Всю экономику! Надо восстановить забытые отрасли, реорганизовать сельское хозяйство и отбросить все шаблоны, по которым мы продолжаем действовать. Так? Нет?
- Обеими руками "за", - Межов встал и весело поднял обе руки. - Давайте встретимся через недельку, я приготовлю свои соображения по совхозу. Утятник строить я уже начал…
- Действуй. И пусть тебя не смущают окрики Баховея. Райком - это не только первый секретарь. Будь здоров. Елене Павловне привет.
Они дружески пожали руки, и Межов ушел окрыленным. По дороге домой даже подумал, не слетать ли на денек в Москву к Людке, но вспомнил разговор с главбухом и погрустнел: Щербинин и Балагуров - поддержка, разумеется, крепкая, но денег-то нет, на одном вдохновении утководство не создашь.
Мать, ожидая его, проверяла школьные тетради.
- Извини, мама, пораньше опять не вышло. - Межов разделся в прихожей и прошел на кухню, стал мыть руки.
- У тебя неприятности? - Елена Павловна пошла за ним.
- Да нет, просто задержался с нарядом, а потом в райком вызывали. Балагуров привет тебе передавал.
- Спасибо. - Елена Павловна включила электроплитку, поставила на нее сковородку с картофелем, налила в стакан молока. - Выпей, пока подогревается. Я опять картошку поджарила, мяса в магазине не успела купить. Что ты так на меня смотришь?
- Как?
- Вот теперь тише, только почему-то требовательно слишком, я иногда теряюсь под твоим взглядом.
Межов опустил, голову и сел за стол. Елена Павловна улыбнулась: приятно и грустно было видеть это его смущение после знакомого твердого взгляда. Вот и Николай был точно таким - ребенок и мужчина вместе. Даже боязно, что сын стал копией отца и ничего не унаследовал от нее, матери. Не дай бог, если ему выпадут такие испытания: не согнется - сломается.
- Как твои подчиненные, привыкли к новому директору?
- Враждуем. - Межов выпил молоко, с интересом поглядел на картошку: он крепко проголодался. - Сегодня проводил наряд, и опять то же: я по одну сторону, они - по другую.
- Не привыкли. С новым классом у меня бывает похожее. Я учеников стараюсь узнать, они - меня, вот и получается что-то вроде борьбы.
- Но меня-то специалисты знают.
- Они знали тебя как агронома, как товарища, а теперь ты стал начальством.
- Человек-то один. И потом, разве узнавание предполагает борьбу?
- В какой-то степени. - Елена Павловна сняла шипящую сковородку, помешала картошку ножом и подала на стол. - Ешь, и спать, скоро двенадцать, полуночник.
- А я считал, что понимание приятно для обеих сторон.
- Понимание - да, но это конечный итог, а пока люди не поняли, не узнали, происходит своеобразная борьба или, если хочешь, трудная работа, трудный процесс узнавания. Люди есть люди, они живут больше так, как заведено, как им легче. Вот по работе они подчинены вышестоящему лицу, и они признают необходимость этого подчинения, у них сложился какой-то стереотип директора. Тебя меряют сейчас этим стереотипом.
- Мудрая ты у меня, мама, чуткая и мудрая. И картошку вкусную готовишь.
- Я не так поняла тебя, Сережа? Или ты не согласен?
- Да нет, все правильно. Писем не было?
- Не было. Что-то замолчала твоя художница.
- Моя?
- Пусть наша. Только в этом тоже немного радости, один месяц в году видимся.
- А любовь, мама?
- Любовь должна помогать жизни, а вы оба мучаетесь. Какая это семья, когда ты здесь, она - там?!
- Не бросать же ей учебу?
- Не знаю, Сережа. Я бросала и за твоим отцом ездила.
Межов улыбнулся:
- Ты ездила всегда с повышением: из села в район, из района - в областной центр, из областного - в столицу. А ей сразу бухайся из столицы в село. За что?
- В районное! И потом, - Елена Павловна тоже улыбнулась, - ты уже начал расти, со временем вернешь ей родную Москву. Или не так?
- Чего не бывает. - Межов вытер полотенцем губы и встал из-за стола. - Очень вкусная у тебя картошка, спасибо.
- Ложись сразу спать, а то опять уйдешь ни свет ни заря.
- Спокойной ночи, мама. - Межов, склонившись, поцеловал мать в щеку и пошел в свою комнату.
Напрасно она тревожится за Людку, сомневается в ней. Три с лишним года прошли благополучно, пройдут и остальные два. А может, мать ревнует его к жене, как ревнуют все матери на свете?
Межов включил настольную лампу, разобрал постель, разделся и, взяв со стола газету, лег.
Можно бы не подвергать Людку и себя такому испытанию, но он не хотел оставаться в Москве - не для того и в Тимирязевку поступал, - да и мать к старости потянуло на родину. Она частенько вспоминала свое село, волжские эти места, молодость, так счастливо перехлестнувшуюся с судьбой матроса Николая Межова, в прошлом самарского крестьянина. И конечно же, она обрадовалась, когда сын сообщил, что распределился в Заволжье и будет настаивать в областном сельхозуправлении, чтобы его послали туда, где начинал строить новый мир его отец. Так прямо и скажет, не боясь высокопарности.
И сказал. И добился нужного направления.
И вот уж директором стал. Что же дальше?.. Хм, дальше… Очень ты быстрый, дальше. Подожди, и узнаешь.