Опять-таки с Жениной помощью я все же поняла, чего хотел Олег. В свое время Снигирев предложил теорию, объясняющую выход материала из ковша элеватора. Производительность элеваторов должна все время увеличиваться. Самое простое - сделать большие по объему ковши. Но при этом растут габариты и вес всей машины. Надо, значит, увеличить скорость движения ковшей. Но тогда от центробежной силы материал разлетается из ковша во все стороны, падает туда же, откуда его взяли ковши. И вот Олег с Анатолием, пользуясь теорией Снигирева, больше двух лет возились с ковшами и придали им форму, при которой можно все-таки на одну пятую ускорить их движение. Результат отличный, работа нужна производству, все довольны. А Олег… Он хотел, объяснила мне Женя, разобраться в каком-то взаимодействии частиц материала, чтобы, установив эту закономерность, можно было больше не гадать с формами ковшей, а знать точно, какую именно форму для того или иного материала надо делать. В общем, захотел создать свою теорию. Я, конечно, сразу же спросила, получится ли что-нибудь у Олега.
- Ну кто же это может знать? - удивленно ответила Женя. - Может подтвердиться теория Снигирева. А может даже оказаться, что все возможности элеваторов исчерпаны опытами Олега и Локотова.
- Зачем же тогда он все это затевает?
- Есть все-таки некоторая вероятность, что можно еще что-то сделать в этом направлении. Хотя я сама, честно говоря, и не вижу этого. А потом… ведь в науке всегда так… А бывает еще, что человек, начиная работу, ждет определенного результата, и вдруг получается совсем другой. Может, еще более важный. Это езда в незнаемое, как сказал Маяковский.
Совсем непонятно. И надо же, чтобы такое приключилось именно с Олегом!..
В тот день, да и после испытания их машины, Анатолий держался очень хорошо. Сразу же нашел, как он умел, единственно верную форму поведения. Ничуть, казалось, не был обижен отказом Олега, но и не выказывал своей радости, хотя я-то знала, что в глубине души он был просто счастлив; правда, был немного удручен, что вот все так неловко вышло, но работу ведь надо заканчивать, хоть он и остался один. Если Олег и найдет что-то лучшее, так это тоже хорошо. И никто ни в чем даже намеком не упрекнул Анатолия. Да и за что действительно его было упрекать?..
Когда мы после работы шли к ним домой обедать, Анатолий задумчиво рассказывал мне:
- Понимаешь, мы с Олегом учились в одной группе с первого курса. В свободное время он увлекался баскетболом, мог один целыми часами в пустом зале бросать и бросать в корзину мяч. Стал играть в сборной института, получил первый разряд. Все были уверены в его спортивной карьере, а он вдруг охладел к мячику. А как он влюблялся! И все это, понимаешь, с романтикой, верностью на всю жизнь, не меньше. Стал следить за своей внешностью, одеждой, как будто и так не понравился бы. Даже советовался со мной, как лучше одеться. А денег-то ведь у него никогда не было.
- Ну и что же? - не удержалась я.
- Ничего, конечно. - Анатолий смущенно помолчал. - Всякий раз казалось, что он наконец нашел главное в своей жизни, и так же скоро это проходило у него.
- А что же он ни на ком не женился?
- Так ведь он по-настоящему никого и не любил.
Мне почему-то стало чуть легче.
- Знаешь, все удивлялись нашей дружбе. Так сказать, лед и пламень. Но дружили мы с ним хорошо, - с некоторым сожалением договорил он.
- А сейчас?
Он поспешно подтвердил:
- И сейчас, конечно. Мы с ним уже в таком возрасте, когда подобные отношения остаются на всю жизнь. - И непонятно добавил: - Мне было бы так жаль потерять их!..
За обедом Анатолий рассказал родителям об испытании машины. Оба они давно ждали результатов работы Анатолия, я знала это, но слушали его спокойно, не торопили и, когда он замолчал, даже не поздравили. Я потом поняла, что это черта их семьи - принимать подобные события как должное. А иначе и не было бы их уверенного благополучия. Вот и еще один пример силы их семьи. Я не вытерпела:
- Алексеев отказался! - Вышло это у меня смешно и даже чуть торжествующе.
Оба они тотчас повернулись к Анатолию. Он неторопливо, толково объяснил им. Софья Сергеевна быстро проговорила:
- Работа сделана, она получилась, и никто и ничто не в силах уже изменить это. А Олег всегда мудрил, на него очень похоже!..
Анатолий по-прежнему спокойно ел, но я знала, что он ждет слов отца, Кузьма Михайлович поднял наконец голову, сказал раздумчиво, неопределенно:
- На первый взгляд это, конечно, чистое мальчишество… Но… неисповедимы пути твои, господи! - Он засмеялся, снова стал милым, потешным толстячком-кроликом.
Анатолий чуточку побледнел, ложка звякнула о тарелку. Его минутная растерянность во время испытания, с которой он мгновенно справился, да вот удар ложки о тарелку - это все, что он не сумел скрыть.
В лаборатории Олег был таким же, как и раньше, будто ничего решительно не произошло или он просто забыл об этом. Весь день крутился то с одним, то с другим, а своего основного дела у него, казалось, и не было. Уж не из-за этой разбросанности его и не назначили начальником лаборатории? Руководитель должен уметь ровно и внимательно обращаться с людьми, работать, так сказать, с массами, а где уж Олегу до этого, если он может походя обидеть человека, допустить нетактичность по отношению к целому коллективу! Его и самого-то еще воспитывать надо… И только временами, иногда посредине разговора, Олег вдруг задумывался, водил пальцем по стеклу, забыв обо всем, или тер нос. Неуравновешенный, увлекающийся человек - какой же из него начальник? Одним словом, совсем не то, что Анатолий. Олег по-прежнему на меня не смотрел, здоровался, как со всеми, только чуть поспешнее отводил глаза. За кальками центрифуги обращался к Лидии Николаевне. И меня сильно обижало это. Я ловила себя на том, что жду его взгляда, слов. Хотела сама заговорить с ним, но почему-то никак не могла решиться.
Я очень боялась, конечно, что кто-нибудь заметит это. А Анатолий больше не торопил меня со свадьбой: ведь у нас всё было решено, а к свадьбе надо подготовиться, ее нельзя комкать. К тому же он вплотную взялся за окончательное оформление диссертации. Вот тут-то я и увидела, как Анатолий умеет работать, и прониклась к нему еще большим уважением. Все вокруг него закипело.
Очень естественно, без нажима и приказаний Анатолий подключил к своей работе Туликова и Коробова, они готовили последние расчеты, вычерчивали графики. Они делали это и для него, Анатолия, но, главное, и для лаборатории, да и для самих себя: Для лаборатории потому, что это было связано с окончательным обоснованием технических условий проекта, а для себя потому, что Коробов, пользуясь частью этих материалов, мог опубликовать статью, а один из узлов будущей машины Туликов мог использовать как свой дипломный проект. Просто и здорово, и все довольны. И все-таки мне казалось, у Олега это получилось бы как-нибудь иначе… Сам Анатолий работал над теоретической частью диссертации, писал бесконечные формулы, сидел, обложившись горой книг. Олег так же увлеченно и бескорыстно, как он помогал всем, часами просиживал с Туликовым и Коробовым, после работы оставался даже с Анатолием. Понять все это тоже было трудно. И я видела, что для этой самой теоретической части Анатолию просто необходим Олег. Он сам как-то сказал мне об этом:
- Олег был первым по математике на нашем курсе: у него удивительно работает голова в этой области!
Вечерами мы теперь с Анатолием гуляли меньше: он, всякий раз извиняясь, или оставался в лаборатории, или работал дома. Мне нравилось это, хотя ожидаемая кандидатская степень Анатолия почему-то чуточку потеряла для меня свою былую привлекательность. Был Анатолий тогда как туго натянутая пружина: такую напряженную собранность, полное поглощение делом мне вообще в жизни приходилось редко встречать. Нет, я не ошиблась в своем женихе…
И в то же время я с настороженной внимательностью следила, как откликаются в лаборатории на поступок Олега, все старалась объяснить себе этот поступок.
Вагин каждый день заходил к Анатолию, поглядывал на Олега зорко, подозрительно. Негромко говорил Анатолию:
- Жми вовсю! Это ведь не одного тебя касается, понял?
Анатолий отмалчивался, тогда Вагин пояснял:
- Ведь от таких, как Алексеев, не знаешь, чего ждать. Впрочем, тебе самому виднее, мой отдел любой проект сделает, кто бы ни был автором. И лавры пожнет!.. Не либеральничай, не играй в порядочность, впрягай всех, понял?
Я заметила тогда, как неприязненно, даже брезгливо относится Яков Борисыч к Вагину. Это было удивительно при его, казалось, ровнозаинтересованном отношении ко всем. И не понимала еще, насколько глубок и серьезен конфликт между ними. В присутствии Вагина мягкое лицо Якова Борисыча становилось насмешливо-холодным, злым, он вкрадчиво спрашивал:
- Начальник отдела боится, что результаты Алексеева будут так значительны, что проект поручат другому институту? - И смотрел на него непонятно каким глазом.
Так и чувствовалось, что, увидев Якова Борисыча, Вагин под костюмом весь сжимается. Но отвечал он ему шутливо, беззлобно, только чуть темнели глаза, как тогда в Саду отдыха:
- Один муж все подозревал свою жену из-за того, что вечерами ее часто не бывало дома, а она, оказывается, задерживалась на собраниях. Нельзя, Яков Борисыч, видеть в людях в первую очередь плохое. Не такие мы. Давно уже не такие!
- Спасибо за совет, Виктор Терентьич. Только я боюсь теперь босым по стеклу ходить.
Однажды Женя пришла в лабораторию из комитета комсомола и, обращаясь ко всем, сказала:
- Комсомольцы готовят вечер на тему "Мы за коммунистический труд!". Как бы нам поконкретнее поговорить об этом?
- А вот, между прочим, такой факт, - раздумчиво, негромко проговорил Яков Борисыч и поискал кого-то глазами; Анатолия и Олега не было, в лаборатории. - Почему, вы думаете, Алексеев отказался продолжать работу над диссертацией?
- Ну, о нем что говорить, - сказала Лидия Николаевна. - Олешка парень особый!
- Какой же это он такой особый? - даже чуть подозрительно спросил у нее Коробов. - Отказался, потому что вожжа под хвост попала! На весь коллектив и на своего товарища наплевал. В этом еще ох и ох как надо разобраться, сделать выводы!
- Вы неправы! - горячо воскликнула Женя. - Неужели вы подозреваете, что Алексеевым руководила корысть? Он просто решил до конца разобраться в процессе. Разве это не ясно?
У Туликова опять стало такое же напряженное лицо, как во время отказа Олега. Он с оттенком зависти произнес:
- Олешке легко… Он в себя верит. - И вдруг растерянно договорил: - А, в общем-то, я не понимаю его.
Яков Борисыч подошел к Жене и Туликову, обнял их за плечи.
- Вы только посмотрите внимательно вокруг, и самые обычные дела, люди, к которым вы привыкли, увидятся вам по-новому. Женя права. Потому что Алексееву действительно важен конечный результат его работы, важен самый процесс творчества, а не те блага, которые он может получить за свое открытие. Это ему безразлично. И в этом главная черта нового человека. А вот возьмите еще старика Антипова. Разве он не мог бы уйти на пенсию? Нет. Возится с молодыми. А Лидия Николаевна? Работа для нее - все! Казалось бы, простая копировщица, а сколько раз нас, конструкторов, на ошибках ловила? Это уже не механическая копировка, а творчество. И своих чертежниц она так же учит относиться к делу. И во многих других наших товарищах есть, на первый взгляд и не очень заметные, хорошие новые черты.
- Как ни судите, товарищи, - сбиваясь от волнения, заговорила Женя, - о поступке Алексеева можно говорить на нашем вечере. Даже нужно! Да, да, при всех недостатках Олега!.. Если отбросить все детали… Выгода ему была явная защитить диссертацию? - Она обвела всех глазами; против этого смешно было возражать. - А он отказался… Чтобы главным заняться… А еще неизвестно, что у него получится!..
- Вот что! - значительно проговорил Коробов.
- Женя права, - сказал Яков Борисыч: - Коммунистическая сознательность - понятие широкое. Важнейший ее признак - органическая потребность в труде. И не корыстная, только для своей выгоды, а на пользу всем, так?
У Туликова все не сходило с лица какое-то странное выражение. И Выгодский задумчиво молчал. А Яков Борисыч легонько улыбался. Вот, значит, он какой. Все, оказывается, замечает и знает. Значит, вот что такое коммунистическая сознательность. Умело повернул, и возразить нечего. И удивилась: а ведь он прав, и как только мне все это раньше в голову не приходило? Плохо я все-таки во всем разбираюсь. А с Вагиным Яков Борисыч почему-то настороженно всегда разговаривает…
- Яков Борисыч, - снова горячо откликнулась Женя, - даже если у Олега ничего и не получится, все равно этот его почин, это отношение к делу очень важно и может для всех нас служить примером. Так я вас поняла? Вот жалко только, что прямо об Олеге на вечере говорить неудобно!
- Вы бы еще на собрание это вынесли. - Коробов хмыкнул. - Тут еще разные точки зрения могут быть, Евгения Иннокентьевна!
А Женя, не слушая его, удивленно договорила:
- Да ведь Олег и сам не согласится, только засмеет меня!
- А зачем упоминать именно его? - спросил Яков Борисыч. - Вы просто порассуждайте да поспорьте на своем вечере на эту тему.
13
А вот как мы с Олегом поняли, что любим друг друга…
Однажды утром Женя вышла на середину лаборатории своей ловкой, красивой походкой, расправила плечи, высоко подняла голову в золотисто-рыжей шапке волос и торжественно произнесла:
- Массы, отзовитесь, проявите энтузиазм! В воскресенье все - за город! Освоим пляж, воду, солнце и пиво! Начальство уже откликнулось, с болью сердца оторвало от производства автобусы! - И запела: - Воскресенье, день весенний, песни слышатся кругом!.. - И не выдержала, покосилась на Олега.
Я сразу же решила, что поеду. Но ничего не сказала Анатолию. А если он откажется, будет и в выходной писать диссертацию? И поймала себя на том, что чуточку даже надеюсь на это. Но тут же успокоилась: мне ведь просто интересно, как будут выглядеть все наши в другой обстановке. Да и от коллектива отрываться неудобно. И боялась подумать: вдруг Олег не поедет?.. И только когда услышала, что он согласен, равнодушно предложила Анатолию:
- Съездим, покупаемся?
Он сказал, досадливо морщась: - Да, понимаешь, надо бы мне посидеть, подумать…
Я ждала, отвернувшись. Он договорил:
- Съезди одна, а?.. Мы ведь последнее время так мало гуляем. И от других сторониться неудобно.
- Не знаю… Если бы с тобой…
- Надо мне поработать. Вот кончу, тогда все время наше будет.
Утром в воскресенье около входа в КБ уже стояло несколько автобусов. Наши сидели в первом, Женя крикнула мне из раскрытого окна:
- Танька-Встанька, скорей сюда! Анатолий как-то сказал в лаборатории, что
Костя называет меня так, но у Жени это получалось грубовато-насмешливо. Неужели она уже догадалась и ревнует?.. Олега нигде не было. Только тут я вспомнила, что забыла завтрак. А никому вроде в голову не пришло, чего это я, пригородная, еду за город, да еще без Анатолия. Только Вагин со своей двусмысленной улыбочкой крикнул мне:
- Танечка, сюда, сюда, я вам место занял!
Я села рядом с ним, пожала его толстую волосатую руку. Ворот его дорогой шелковой рубашки был расстегнут, на выпуклой груди тоже курчавились густые жесткие волосы. От него пахло хорошими духами. Круглые колени Вагина были широко раздвинуты, он занимал почти все сиденье, и я примостилась кое-как, стараясь не коснуться его. И пересесть не решилась: все-таки он приятель Анатолия, я знакома с его женой, с кем же мне и садиться? А он сказал, пристально глядя на меня:
- Решили без Анатолия поехать? Ну, я вас в обиду не дам, буду шефствовать.
- А вы без Веры? - напомнив о жене, чтобы особенно не расходился, спросила я.
Он приподнял плечи:
- Куда все - туда и мы! - Засмеялся, кивнул на аппарат, болтавшийся на груди: - Пофотографируемся?
- А пленка заряжена?
- Специально для вас, Танечка!
Туликов сидел перед нами, тонкой рукой обнимая худенькие плечи жены, и усталое, всегда озабоченное лицо его сейчас сияло счастьем. Жена ласково смотрела на него большими, удивительно красивыми глазами и стыдливо старалась спрятать костыли. Я уже знала, что у нее с детства костный туберкулез.
Рядом с Коликом Выгодским сидела маленькая хорошенькая девчушка в светлом платьице, модно причесанная, чопорно держала на коленях руки, безразлично смотрела перед собой: зубрила-отличница, что ли, урвавшая время от уроков?
Династия Антиповых тоже оказалась в нашем автобусе. Николай Ильич, сдвинув на кончик носа металлические очки, по-мальчишески высунувшись из окна автобуса, тонким голосом крикнул кому-то:
- Бутылочку захвати! Ясно?
Игнат Николаевич сидел праздничный, в свежей белой рубашке и галстуке, повязанном толстым, немодным узлом. Рядом с ним - жена, полная, грузная. Платье ее было по-деревенски цветастым, ярким. Оба они напоминали моих отца с матерью в праздники. Лидия Николаевна говорила Якову Борисычу:
- Наш Игнаша, когда пьяненький, все хвастается, что его пять раз для газеты снимали.
- Что у трезвого на уме - у пьяного на языке, Коза! - не преминул вставить Николай Ильич.
- Он у нас гордый. - Жена Игната Николаевича расправила подогнувшийся воротничок его рубашки, и не понять было, шутит она или всерьез.
- Антиповы - они такие, - притворно вздохнул Павел и тотчас повернулся к Жене.
Я удивилась. Его сухощавое, антиповское лицо с быстрыми глазами стало вдруг смущенным, просительным. Как же это я раньше не замечала?..
В это время Женя радостно и громко сказала:
- А я уж думала, ты опоздаешь! - и заулыбалась.
Через переднюю дверь в автобус вбежал Олег, неся перед собой гитару. Он был просто неотразим…
- Привет отдыхающим! - весело сказал Олег, обегая всех глазами; увидел меня, на секунду приостановился и тут же отвел взгляд.
Автобус тронулся. Женя подвинулась к окну, Олег сел рядом с ней.
- Олешка, песню! - скомандовал Николай Ильич.
- Па-а-арень я молодой!.. - оглушительно проревел Вагин, пародируя песню; этим он, видно, хотел сказать: "Петь в автобусе - пошлость, но раз уж иначе не можете, то пожалуйста!.." - и этаким ухарем-гусаром заулыбался мне.
Я отвернулась. Вагина никто не поддержал.
- Давай, Олешка, ту, студенческую, - попросила Женя.
Я оглянулась на Павла. Он пристально смотрел на Женю. Да, все ясно…
Вдруг Николай Ильич со строгим, серьезным лицом начал: "За фабричной заставой…". Олег тотчас стал аккомпанировать ему, а все Антиповы как-то подобрались и дружно подхватили эту песню. Мы негромко подпевали им, я смотрела на Антиповых и почувствовала то крепкое, уверенное в их семье, что почти совсем незаметно было в обычной обстановке, когда все они только и делали, что подтрунивали и шутили. И все, кажется, тоже ощущали это. Лицо Жени было строгим, Туликов с женой сидели, тесно прижавшись друг к другу, мечтательно глядя вдаль. Олег не отрываясь смотрел на Николая Ильича. Автобус катился теперь мимо веселеньких дач, желто-зеленых от солнца, деревьев и полян. Я забылась и пела вовсю, как когда-то, выступая в школьной самодеятельности. Получалось у меня хорошо, я видела одобряющие лица Антиповых, Олега, тоже смотревшего на меня.