Соколков сидел, наклонив голову. Его золотистые, вперемешку с ранней сединой, волосы упали на широкий веснушчатый лоб. "Груздев прав. Стройка вступила в трудный, завершающий период. Ответственность коллектива велика. Не зря Илья Петрович сам пришел в партком. Ему нужна помощь. Люди должны работать напряженнее, чем когда-либо. Надо поднять их на штурм, который будет длиться всю зиму и всю весну". И Соколков сказал:
- Момент, конечно, серьезный. Народ у нас крепкий, к трудностям привычный, однако поработать с ним придется. Может быть, поставить вопрос на парткоме? В ближайшие дни? Как вы считаете, Илья Петрович?
- Считаю - надо. И на парткоме, и на собраниях во всех управлениях. Ты чего на часы косишься? - неожиданно спросил Груздев, приметив, что Соколков уже не в первый раз поднял глаза на вмонтированный в стену квадрат часов.
- В шесть должен зайти Коростелев.
- Что у него стряслось? - спросил Груздев, устало зевнув. Он поднялся с кресла, распрямил плечи, вытащил из кармана пиджака пачку папирос. - Небось жалобится на то, что занятия ему срываем?
- Жалуется. Заявление написал. Вот познакомьтесь.
Соколков вынул из папки несколько скрепленных страниц, протянул Груздеву. В это время открылась дверь. В кабинет вошел Коростелев. Он задержался у двери, спросил: "Могу?" - и легкой походкой приблизился к столу, бросил на кресло портфель, сухо поздоровался. Груздев посмотрел улыбающимися глазами на Коростелева и сам па-чал разговор:
- Стало быть, обижают тебя, Евгений Евгеньевич? Записочки в партком пишешь? Ну-ну. А мы тут твои огрехи перепахиваем и не жалуемся.
- Я тоже не жалуюсь, - ответил Коростелев. - Если хотите - требую. У меня так же, как и у вас, программа, а по вине стройки отменяются занятия. Вы читайте до конца, - сказал он, увидев в руке Груздева свое заявление. - Тут указаны все срывы.
- Читаю, читаю. Только ты мог и мне написать эту бумагу. Клин, что ли, хочешь вбить между мной и парткомом?
- С вами мы беседовали.
- Беседовали и договорились, что ты скомплектуешь наконец штат преподавателей. Не будешь отрывать специалистов от их прямых обязанностей. Это совместительство меня во как режет. - Илья Петрович провел пальцем по горлу. - Одного хватишься - нет, другого - нет. Преподают, видите ли, в рабочее время. Это знаешь, что такое? - спросил он и сам ответил: - Расточительство. Дело шло абы как. Сроки и качество - наплевать! Капали бы денежки. Так не пойдет! - решительно заключил Груздев.
- Ну, а студенты?
- Что "студенты"?
- Они тоже пропускают занятия из-за ваших авралов.
- Ты это словечко брось! - чиркнув спичкой, отрезал Груздев. - У нас - сплошной аврал! Сплошной штурм! С ноября семнадцатого года. Тоже мне - "шел я верхом, шел я низом, строил мост в социализм, не достроил и устал, и уселся у моста". Рано на печку лезть - бока отлеживать.
Груздев бросил заявление на стол. Коростелев взглянул на Соколкова, который, скрестив руки, обхватил грузные плечи, хмурил кустистые рыжие брови и смотрел прямо перед собой. Так и не встретившись со взглядом Соколкова, Коростелев кашлянул в кулак, еще немного помолчал и повторил вопрос:
- Ну а студенты, Валентин Александрович? Неужели и вы считаете подготовку кадров второстепенным делом?
Ответил Груздев:
- Кто сказал - второстепенным? Ты лучше разберись, почему твои студенты пропускают занятия. И мы разберемся. Учеба людей - тоже наша забота. И не последняя. Тут у нас должны быть не беспредметные разглагольствования, а - контакт.
Заметив, что Коростелев не согласен, Груздев приподнял руку с растопыренными пальцами и продолжал:
- Ты не путай и не передергивай. Одно дело учеба - инженеров нам не хватает - и другое - специалисты, которые должны отдавать себя всецело стройке. А ты их дергаешь с производства, то одного, то другого. Штат надо иметь постоянный в институте! - Груздев круто повернулся к Соколкову. - Ты понимаешь - не представляю себе инженера, который сразу два разных дела делает. - Он поднял руку, покрутил ею, подыскивая слова точнее. - Который не мозгует, как построить лучше, выгоднее, как силы людей попусту не тратить, заставить их самих думать. Инженер за все в ответе должен быть, а не гастролером: пришел в котлован, поглазел и - айда в контору на часы поглядывать, когда рабочий день кончится. Не по-нашему это! - закончил Груздев и тяжело положил ладонь на край стола.
Соколков думал точно так же, но медлил вступить в разговор. Его одолевала мысль: откуда все это у Коростелева, в чем причина его равнодушия к работе, упрощенного, облегченного отношения к жизни? Ведь они почти одногодки, стало быть, не могли не коснуться Коростелева все испытания, которые выпали на долю их поколения. Особенно - война. Воевать он, допустим, не мог, но знал ли в шестнадцать лет путь к заводской проходной?
Соколкову часто снилась эта дорога, длиною в три или даже четыре года, дорога беспрерывного труда. Всюду рядом с ветеранами, вернувшимися с заслуженного отдыха на завод, проходили первую трудовую закалку они - подростки, выдюжившие недосыпание и полуголод только благодаря своей молодости. Прошел ли такую школу Коростелев или отсиживался за спиной родителей? Как сложилась его судьба дальше?..
- Возражать не приходится, Евгений Евгеньевич, - сказал Соколков, - действительно, не по-нашему. - Он вложил заявление Коростелева в папку. - Не знаю, стоит ли разбирать этот вопрос на парткоме, как вы просите, но улучшать работу института надо. Тут вы ограничиваетесь частностями, не предлагаете коренных мер. Институт в Речном должен встать на ноги. Капитально. - Соколков поднял на Коростелева глаза. - А вы живете одним днем. Тришкин кафтан латаете. Сегодня один читает курс, завтра - другой. Экзамены принимает третий. Посмотрят на такие дела в министерстве и прикроют ваш институт. А он - единственный и первый в городе. Наша гордость, можно сказать.
- Слова правильные, но… - Коростелев пожал плечами. - Но я не вижу поддержки. Наша работа зависит от многих причин.
- Всего от двух, - вмешался в разговор Груздев. - От состава преподавателей и от состава студентов. Какими будут они, такими и инженеры получатся. А они нам, повторяю, нужны позарез! Кстати, - Груздев поверх очков посмотрел на Соколкова, - почему от вопроса учебы молодежи уходит комсомольский комитет? Мне твой Тимкин, знаешь ли, верхоглядом представляется.
- При чем тут Тимкин? - поднимаясь со стула, ответил Коростелев. - С Ильей Петровичем, видимо, договориться невозможно. А насчет министерства, Валентин Александрович, не беспокойтесь. Министерство я проинформировал своевременно. Стройка обязана помогать институту. По крайней мере - на первых порах.
- Вот, вот! Все записочки! - оборвал Груздев. - А нам не до них. У нас зима на носу.
Коростелев попрощался и ушел, а Груздев не успокаивался, возмущался белоручками, формалистами, лодырями, которых, по его мнению, столько развелось - хоть отбавляй.
Он возбужденно ходил вокруг стола и вдруг вспомнил о лекарстве, достал круглую стекляшку, вытряхнул из нее на ладонь крохотную таблетку и проглотил.
- А горячиться-то вам нельзя, - мягко, даже ласково сказал Соколков.
- Нельзя, - в тон ему ответил Груздев и тяжело опустился в кресло. - Много есть всяких "нельзя", а надо. Именно за эту зиму надо обойти многие "нельзя", чтобы потом можно было сказать людям: "Мы сделали все, что могли". - Илья Петрович еще глубже погрузился в кресло, сомкнул набухшие веки. - Нельзя воровать… Нельзя предать наше святое дело… Нельзя деньги получать не за работу, а за ее видимость. Об этом мы всегда должны ном-нить. Утверждать это…
- Притом активно! - продолжил Соколков. - А ведь Коростелев еще правым себя чувствует! Что, если удовлетворить его просьбу? Взять и обсудить на парткоме это заявление? Глядишь, и другим урок будет.
Груздев открыл глаза, посмотрел недоуменно потухшим взглядом на Соколкова, словно очнулся от глубокого сна.
- Не время, - ответил он вялым голосом, освобождаясь от усталости, сковавшей его внезапно, и, уже придя в себя, твердо повторил: - Не время! Давай ставить вопрос о подготовке к зиме.
- Это само собой, в первую очередь, - согласился Соколков. - Я имею в виду следующее заседание парткома. Не нравится мне возня, которую затевает Коростелев. В какой-то мере вы ставите себя под удар…
Он еще хотел сказать о чем-то, уточнить свою мысль, но ему помешал Груздев, вдруг оживившийся:
- Если обращать внимание на всякую возню, у нас с тобой не останется времени на дело. Надо заставить Коростелева гореть на работе. Вот и все! К следующему парткому жизнь поставит перед нами новые проблемы. Поважнее. Да и не будет тебя на следующем парткоме. Ты забыл о своих курсах, на которые собираешься? Или - как он там? - семинар… Поэтому давай, пока мы в одной упряжке, думать о главном и не мельчить.
После ухода Груздева Соколков долго и мучительно думал о сложном и трудном времени, в которое, казалось бы, в силу объективных причин, вступала стройка. За зиму и в самом деле предстояло свершить столь много, что эту огромную работу иначе и не назовешь, как сплошным штурмом. А он потребует постоянного напряженного ритма. Груздев со свойственной ему дальновидностью определил возможности строительных управлений, и если эти возможности подкрепить волей людей, их мужеством - пуск станции к весне будет обеспечен. Да, надо по-настоящему мобилизовать всех коммунистов, провести партийные собрания, хорошо подготовить предстоящее заседание парткома. Но как мало остается для этого Бремени и до чего же некстати созывается зональный семинар! Больше месяца Груздеву придется крутиться одному, а здоровье его сдает на глазах.
Вспомнив о предстоящем семинаре, Соколков решительно придвинул к себе телефон и позвонил в обком, надеясь заручиться поддержкой и отменить нежелательную поездку.
Заведующий отделом обкома внимательно выслушал доводы Соколкова, согласился с ними - обстановка на стройке действительно трудная, - но просьбу не одобрил: никогда нельзя отказываться от возможности подучиться - потом будет легче работать. И тем более важно это для молодого секретаря. Да и бывало разве когда-нибудь на стройке спокойно? Трудно всегда…
Соколков терпеливо выслушивал эти убеждающие слова и одновременно прикидывал про себя, что если уж его не поддерживает обком, то обращаться с такой же просьбой в Москву бесполезно. А голос в телефонной трубке говорил уже совсем о другом:
- Кстати, Валентин Александрович, разберитесь с Коростелевым. Бумага тут из министерства поступила. Серьезные претензии к Груздеву. Нет, нет! Я ничего не предопределяю, - успокоил закипевшего Соколкова заведующий отделом. - Груздев нам прекрасно известен и как руководитель и как коммунист. Но сигнал есть сигнал.
- Дела… - вслух сказал Соколков, положив трубку на рычаг. "Что же все-таки представляет собой Коростелев? О чем он думает и к чему стремится?"
Подобные же вопросы, но по отношению к Соколкову, задавал себе в этот вечер Коростелев. Он никак не мог найти душевного равновесия после встречи в парткоме. "Ну ладно - Груздев. С ним действительно невозможно говорить. А Соколков? Положение дел в институте - это же его забота. Если бы можно было предугадать, как поведет себя Соколков! Ведь в докладной записке, оставленной в министерстве, о позиции парткома не сказано ни слова. А, впрочем, зачем я все это писал, зачем обивал пороги там, в Москве, надоедал институтскому товарищу Кронину? Опуститься до жалоб, нарушить мой жизненный принцип - никогда не затевать склок и не мелочиться! В конце концов все это ударит по мне же, лишит покоя. Да что там говорить - я уже лишился его, не знаю, как выпутаться из этих неприятностей… Но почему должно страдать мое самолюбие? Я вынужден поступать так!.. И все-таки первое благо жизни - покой".
Коростелев нервно ходил по комнате, перекладывал с места на место вещицы, лежавшие на письменном столе, сам не зная для чего, взял зеркальце, стал вращать пальцами его пластмассовую ручку и вдруг, сжав ее, взглянул в свое отражение.
Он увидел утомленное лицо, небритые щеки с пробивающейся щетинкой серебристых волос. "Ничего себе видик! Этак не долго стать стариком. Тогда уж действительно останешься бобылем. До конца жизни". Словечко "бобыль", кажется, однажды ввернул в разговоре Груздев - неисправимый мужлан. Опять Груздев! Опять эта изнуряющая суета изо дня в день!.. И пришла мысль, ясная и определенная: "Дотянуть до конца учебного года и навсегда распрощаться с неустроенной, беспокойной и, чего говорить, - серой жизнью!"
Он вспомнил Любовь Георгиевну Кострову. Сколько раз она говорила вот здесь, в этой комнате, о скучной, однообразной жизни в Речном! Сколько раз удивлялась тому, что он, Коростелев, имеющий квартиру в Москве, не воспользуется этой возможностью и не уедет отсюда. "Конечно же, Люба права. Можно всегда рассчитывать на место в московском вузе и обрести наконец покой - первое благо жизни".
Воспоминание о Любе на некоторое время отвлекло Коростелева от невеселых мыслей. Он живо представил себе ее лицо, большие красивые глаза. Всего лишь накануне она была у него вместе со своей подругой Ниной. "Чувствуйте себя как дома!" - сказал Коростелев, пододвигая ей кресло, и Люба ответила: "Именно этого ощущения я больше всего боюсь!" - "А почему? - подумал сейчас Коростелев. - Скорее всего потому, что Любе здесь нравится и ей не хочется уходить домой. А что, если бы она не уходила никогда, а потом вместе со мной уехала в Москву? Нет! Сложно и слишком ответственно. Вот Нине, одинокой симпатичной женщине, действительно пора устроить свою судьбу. Как это я тогда ей сказал? По-моему, очень прямо и конкретно:
- Выходите за Петра Ивановича Норина.
- Что я слышу?! - удивилась Люба, широко открыв глаза. - Он ведь, кажется, женился. Притом только что.
- Вы говорите - кажется. Нина говорит - как будто бы. А не кажется ли вам это симптомом чего-то непрочного?
- Не знаю уж там, прочного или непрочного, - ответила Нина, - только Норин не устроил бы меня по всем соображениям. В Речном я задерживаться не собираюсь. Отработаю положенное и уеду. И потом - выходить за снабженца?!
- Вот видите, как вы плохо знаете, кто вам нужен. Именно Петр Иванович. Он уже теперь исполняет обязанности заместителя начальника стройки. И, если бы не удивительное упрямство Груздева, был бы полноправным замом. Но еще будет, не волнуйтесь.
- По адмхозчасти?
- Не важно. Другой бы всю жизнь карабкался до такой должности. А ему всего лишь тридцать.
- Тридцать два, - поправила Нина.
- Возможно. Между вами идеальная разница. Он и воспитан и внимателен. Помните, как говорил Сервантес: "Ничто не обходится нам так дешево и не ценится так высоко, как вежливость".
- Ох, Евгений Евгеньевич, коварный вы мужчина. Сами приворожили замужнюю женщину и меня сбиваете с праведного пути.
Да, именно так и сказала Нина: "Приворожили". Но разве я хотел этого, при всей моей симпатии к Любе? Она внимательна: каждое утро звонит, спрашивает о самочувствии, о настроении. Кто знает, как еще выдержал бы я всю эту нервотрепку, не будь Любы?"
Глава пятнадцатая
РАЗГОВОР В "ВОЛНЕ"
Вдоль кювета белели островки снега. Он выпал ночью и за день не растаял. Приглядываясь к снегу, Василий осторожно ступал по узкому тротуару. Ему совсем необязательно было идти именно по этой темной улице. Он и сам не знал, куда идет и зачем, - важно было как-то скоротать время и развеять недоброе настроение.
День у Василия выдался необычным и, поначалу, даже приятным: вручили наконец премию за арматурные конструкции, оценили помощь инженерам проектного бюро. Много вечеров просидел он за расчетами, спорил, доказывал, предлагал свои наиболее надежные варианты. Недаром он когда-то целых два года вязал стальные прутья на арматурном дворе.
Радовали его скорее не деньги, хотя они были нужны, а то, что он вновь практически помог стройке. С деньгам же он не знал, как поступить.
По дороге домой обошел все промтоварные магазины, купил жене туфли и красивое белье. Но порадовать Любу не удалось: она задержалась где-то, как и накануне, предположив, наверное, что Василий - на занятиях в институте. А занятий не было. Они уже дважды отменялись в связи с неотложными работами на стройке.
Пустынная улица шла под уклон. Там, далеко впереди, отражая огни гидроэлектростанции, светилось небо. Василию подумалось, что его работа в институте - тоже всего лишь отраженный свет большого, настоящего дела. "Кадры кадрами. Лопатой реку не остановишь. Но все-таки готовить кадры - это не то, что действовать самому, своими руками строить". Так казалось ему.
Улица кончилась. За тускневшей полосой снега стоял черный лес. Василий повернул было обратно, но раздумал. Возвращаться по старому пути не хотелось. Он вышел на кольцевую дорогу, ведущую к плотине, и побрел по ее твердому покрытию туда, где светилось небо. Этой дорогой он не однажды хаживал в котлован, когда работал на арматурном. Если идти прямо, не сворачивая к основным сооружениям, можно снова попасть на главный проспект, пересекающий город из конца в конец.
Изредка из-под горы поднимался дрожащий свет автомобильных фар. Он выхватывал из тьмы куски придорожного леса, затем вспыхивал ярко, прицельно бил в глаза. Василий щурился, сворачивал поближе к кювету и продолжал идти. Тяжелые машины проносились мимо, сотрясая землю, и снова наступали непроглядная мгла и безмолвие, Василий пожалел, что забрел слишком далеко.
До выхода кольцевой дороги на проспект оставалось не менее пяти километров. Идти напрямик через лес было бессмысленно: в такую темень не найдешь и тропы. Возвращение назад вряд ли сократило бы путь. Пришла мысль - остановить идущий в город самосвал, но, как нарочно, машин больше не было. Только у поворота дороги на плотину Василий увидел карабкающиеся в гору фары, но уже через минуту он определил, что машина была легковой. Он круто повернул и пошел вперед. Машина приближалась, послышались назойливые гудки. Мимо со свистом пронесся "газик", оставив за собой гарь бензина и обрывки пьяной песий. Василий снова пошел по середине дороги. А "газик" остановился, и из него вышли двое здоровых парней, которые явно ждали, когда приблизится Василий. Не останавливаясь, он невольно засунул руку в боковой карман пиджака, сжал кулак.
- Давай, давай! - крикнул один из парней. - Соскучились!
Другой, покрупнее первого, отделился от машины и пошел навстречу. "Это - враг", - подумал Василий и вспомнил совет институтского товарища: "Встретится один - смело иди вперед, двое - врежь сильному, трое - уходи, будешь бит…" В следующее мгновение настороженность исчезла: Василий узнал Петра Норина, но не сразу разжал кулаки, не сразу вынул руки из карманов.
- Что, Василий Иванович, не узнали?
- Признаться, нет. Никак не ожидал.
- Я тем более. Думаю, что за фигура на большой дороге. Потом смотрю - вы! Куда, откуда?
- Собственно, никуда. Прогуливаюсь.
- Нашли место. Садитесь, подвезем. Ну, ну, не раздумывайте! Мигом будем в центре! Или вам домой?
- Да нет…
- Я тоже не тороплюсь. Может быть, посидим в "Волне"? Там есть теперь отдельный зальчик, чтобы не быть на виду.
- Нет, - сказал Василий, - не испытываю желания.
- Не иначе, опять туго с деньжатами? Так я беру на себя! Прямо скажу, очень о вас соскучился, и разговор есть.
- Куда? - спросил шофер.