- Гони в "Волну". Устал небось? Там я тебя отпущу.
- Устал не устал, а второй день дома не был.
- Работа, брат, требует жертв. Вообще-то намотались мы с ним, - сказал Норин, обращаясь к Василию. - До самого райцентра двинули, ночевали в Разъезде.
- Командировка?
- Не говорите, вся моя жизнь - сплошная командировка. Но я люблю. Всюду друзья-приятели. И дело идет, и прием соответствующий.
- Так зачем же я вам понадобился?
- Это потом… Вот сядем за стол, закажем ужин… Кстати, мы еще с вами не обмывали мою новую должность!
- Опять новую?
- А как же! Между прочим, предлагают работу в областном центре. Правда, тут есть одно "но", имеющее прямое отношение к вам… Так! Притормози, - сказал он шоферу. - Машину в гараж, и - свободен!
Захлопнув дверцу, Норин обхватил Василия своей крепкой рукой и, продолжая разговор, повел его к дверям ресторана.
- В большой город я пока не спешу. Это примерно к весне. Сначала надо утвердиться здесь и кое-что завершить… Проходите прямо через зал. Дверь направо.
Они вошли в небольшую комнату с двумя составленными столами посередине. Здесь же, у входа, была прибита вешалка.
- Раздевайтесь, Василий Иванович. Сейчас мы все быстро организуем.
Вскоре появилась официантка Маша, улыбаясь, поздоровалась, спросила:
- Говорят, женились вы, Петр Иванович?
- Женились, женились! И еще будем.
- Орел! - хихикнула Маша и, приняв заказ, засеменила из комнаты.
- Я еще ни разу не встречал вас вместе с женой, - сказал Василий. - И сейчас вы домой не торопитесь.
- Но я же еще считаюсь в командировке.
- И не тянет домой?
- Откровенно? Не тянет. Не потому, что до некоторой степени вольный казак. Не люблю, когда меня в чем-нибудь ограничивают. Но это куда ни шло. Одно другому не мешает. Какая-то обстановка у нас создалась не та. Придешь домой и чувствуешь - не тот климат. Особенно после командировки в Москву. Видно, не разобрался я в ней - ни тебе привета, ни улыбки. Сядет и думает о чем-то. Спросишь: о чем? Молчит. Или в конспекты уткнется. - Норин закурил, подошел к двери. - Куда она запропастилась? - Он заглянул в соседний зал. - Слушайте, Василий Иванович, не пригласить ли нам сюда Ниночку? Женщина, как известно, украшает стол. А? Вы знаете врачиху Ниночку? Это же - люкс, а ужинает одна.
Ответить на этот вопрос помешала официантка. Она принесла бутылки и закуски, хихикнула и вновь исчезла.
Норин взял бутылку и налил не в рюмки, а в фужеры.
- Давайте хлопнем!
- За должность?
- И за должность, и за перспективу. А можно и просто так.
Василий отодвинул фужер.
- Зачем пить, если нет никакого желания.
- Аппетит приходит во время еды.
Василий провел рукой по рассыпающимся черным волосам, но они упрямо выбивались из-под ладони и вновь падали на лоб. Вертикальная складка между бровями напряглась. Он потянулся к папиросам и вдруг вскинул глаза на Норина.
- У вас ко мне был какой-то разговор?
- В общем-то это пустяк, я думаю, вы мне поможете. Одним словом, к весне у меня должен быть диплом. Понимаете?
- Что вам мешает его получить?
- Есть у меня, так сказать, одна, задолженность. И как раз по математике. Надеюсь, вы не откажете в этом пустяке?
- Принять?
- Ну принять не принять. Короче говоря, расписаться в зачетке. Больше тройки мне не надобно.
Глаза Василия сузились, брови сдвинулись до вертикальной складки на лбу. А через мгновение на лице снова появилось прежнее выражение, спокойное и безучастное к разговору.
- Так как, Василий Иванович? Вы не ответили на вопрос? Имейте в виду: я вам могу оказаться очень полезен.
- А я и не слышал никакого вопроса.
- Что с вами, Василий Иванович? Я говорю о математике.
- А я повторяю: вашего вопроса не слышал!
Вновь появилась официантка.
- Получайте своих цыплят, - сказала она. - И не спеша поторапливайтесь. Пора закрывать.
Громыхнув подносом о дверь, она так же молниеносно ушла, как и появилась. Василий погрыз поджаристое крылышко, вытер салфеткой рот и посмотрел на Норина.
- Что же вы не едите?
- За этим дело не встанет.
Норин подвинул тарелку и, взяв цыпленка в руки, сказал:
- Никогда не думал, что вы такой педант.
- Если бы! В этом случае я бы далеко пошел. Дальше вашего.
- Нет, дальше вам не уйти. Я-то как-нибудь и без вас обойдусь, а вот вы… Всякое может случиться, когда я буду там, - сказал Норин, подняв замасленный палец.
- По-прежнему туда метите, а кто будет работать здесь? Кто здесь работать будет? - повторил Василий, пристально глядя на Норина.
- Здесь я свое отработал. Да и стройка идет к концу. Когда пущена половина машин, к станции уже не то внимание. Считают, что стройка завершится сама собой.
- А комбинат?
- Вот вы и стройте ваш комбинат. Меня ждут дела поинтереснее.
Норин неожиданно встал, вытер платком руки и начал надевать пальто.
- Как же вы без диплома будете вершить свои интересные дела? Недолго и рога обломать.
Ничего не ответив, Норин застегнул пальто, надел шляпу и уже в дверях бросил:
- Я как-нибудь и без рогов проживу. Пусть они украшают некоторых дипломированных педантов.
В ответ на эти слова Василий лишь ухмыльнулся благодушно, потом вдруг сдвинул брови и вскочил. Он дошел до двери, распахнул ее и тут же с шумом захлопнул. Вернувшись к столу, он выпил коньяк и вынул из пиджака пачку денег. Отсчитав несколько пятирублевок, он бросил их на стол.
На стук прибежала официантка.
- Что-нибудь случилось? - тревожно спросила она, оглядывая комнату. - А где Петр Иванович?
- Вы имеете в виду этого типа? Так он самым обыкновенным образом сбежал.
- Что вы, зачем так грубо? Петр Иванович всегда аккуратно рассчитывается.
- Он и в этот раз рассчитался. Я просто вас напугал.
Официантка посмотрела на стол, увидела деньги.
- Так это же много. Если хотите дать на чай, дайте меньше.
- Об этом вы договаривайтесь с Петром Ивановичем. Я тут ни при чем. Спокойной ночи.
- Спасибо. Заходите.
Василий быстро пошел через опустевший зал; на улице он почувствовал, как в нем снова закипела злость. Больше всего на свете ему хотелось сейчас увидеть Норина, потребовать у него извинения! За все его бесконечное хамство!
Он прошел чуть ли не до конца проспекта, вернулся обратно и стал опускаться по Приморскому бульвару. На всем пути ему не встретилось ни одного человека. И тогда Василий решил добираться домой. Он увидел почти пустой, по всей вероятности, последний автобус, заторопился к остановке и уже на ходу вскочил на подножку.
Автобус, дребезжа стеклами и вздрагивая на неровностях, несся по спящему городу. За окном мелькали серебристые фонарные столбы, дома, и вдруг Василий увидел Норина. Он шел, заложив руки за спину, рядом с Ниной. Когда автобус проезжал мимо, оба они повернули смеющиеся лица, и Василию подумалось почему-то, что Норин и Нина смеялись над ним. Эта мысль привела Василия в ярость. Только у самого дома он успокоился, снял кепку, поправил волосы, на все пуговицы застегнул пальто.
Люба, по-видимому, только что вернулась: она сидела на тахте перед аккуратно разложенными покупками Василия, рассматривала их.
- Что это значит? - улыбаясь, спросила она. - Получил премию?
- Как видишь.
- Не может быть! Сколько?
- Сколько? Представь себе, я уже забыл. Это было так давно. И тебя я не видел тоже целую вечность.
- Ты, кажется, в веселом настроении?
Она взяла гарнитур и, напевая, прошла мимо Василия в ванную комнату. Послышался плеск воды. Голос Любы зазвучал громче. Василий постоял немного в растерянности, лотом снял пальто и стал искать, чего бы перекусить. В кухне все было обычно: гора грязной посуды в раковине, пустые кастрюли. В холодильном шкафу под окном он нашел черствый хлеб и сыр. "Лучше всего вскипятить воды и заварить крепкий чай". Василий отодвинул грязную посуду, наполнил чайник, поставил его на плиту. В это время из ванной вышла Люба.
- Ну как? - спросила, повернувшись на каблуках.
"Красавица!" - чуть было не вырвалось у Василия, но против своего желания он ответил безразлично:
- Что как?
- Нравится?
- Мне гораздо больше нравится, когда есть обед.
- Взял бы и сварил.
Улыбка тотчас исчезла с лица Любы. Не сказав больше ни слова, она вновь ушла в ванную и вернулась оттуда в наглухо затянутом халате. Василий сидел на табурете. Он молча наблюдал за тем, как Люба доставала простыни и застилала постель.
- Хотелось бы все-таки знать, где ты пропадала?
- Где я могу пропадать? У Нины, конечно.
- У Нины?
- У тебя испортился слух?
- Да нет, не жалуюсь. Ты что, у Нины сидела одна?
- Слушай, мне надоела твоя подозрительность. Почему одна?
- Потому что ты была у Нины, а Нина сидела в ресторане.
- Знаешь, мой дорогой, надо меньше пить…
Не снимая халата, Люба залезла под одеяло, укрылась с головой и буркнула оттуда:
- Гаси свет! Я хочу спать!
Новый прилив злости захлестнул Василия. Ему захотелось сдернуть с жены одеяло, стукнуть ладонью по столу и потребовать объяснения. Но тут же он усмехнулся. Теплая тяжесть опьянения обволокла голову, грудь, руки. Не все ли равно, где была Люба, и не все ли равно, как она ответила ему? Она же - чужая! Пора это понять. Совсем не нужный для него человек, лишний, не имеющий с ним ничего общего, кроме разве лишь вот этой, квартиры.
Глава шестнадцатая
УХОД
Снег выбелил город, надолго скрыл зелень газонов, пестроту цветочных клумб, запорошил ветви деревьев. Скучно и морозно стало в Речном. Зима взяла круто, без привычной смены заморозков и оттепелей, одним разом сковала землю, затянула наледью окна домов. Сорокаградусные морозы, ударившие необычно рано, в середине ноября, не предвещали ничего доброго. Они замедлили строительные работы, осложнили монтаж. Груздев нервничал, целыми днями не показывался в управлении, а лишь сообщал Лене по телефону, на каком объекте находится, и попутно отдавал неотложные распоряжения. Чаще всего Груздева можно было застать у спецмонтажников, потому что среди земляных, бетонных, отделочных и других работ, которые требовалось завершить до наступления весны, главным оставался своевременный пуск всех агрегатов.
Только ранним утром и в самом конце дня можно было найти Груздева на месте, и тогда его кабинет превращался в штаб - звонили телефоны, входили и выходили люди, возникали короткие, летучие совещания. Лена давно не помнила таких напряженных дней, несмотря на то что стройка на всех своих этапах не знала спокойного течения. И Лене верилось, так же, как верилось самому Илье Петровичу, что эти трудные месяцы не сломят упорства людей и не сорвут сдачу гидростанции в намеченный срок. Единственное, что усугубляло и без того сложную обстановку, - это приезд министерской комиссии. Она нагрянула неожиданно, была многочисленной и включала в себя специалистов различных профилей. Разделившись на группы, члены комиссии каждое утро разъезжались то строительным управлениям, вызывали людей, тщательно записывали их ответы на заранее подготовленные вопросы. Среди них неизменно повторялся вопрос о стиле руководства стройкой, в частности, об отношении к ее нуждам и к инженерно-техническому персоналу начальника управления Груздева. Об этом не раз слышала Лена от людей, ожидавших приема. Иные возмущались стремлением комиссии "подкопаться" под Груздева, другие злорадствовали: "Пусть поубавит пыл, не то время". Однако о предварительных выводах комиссии никто не знал: ее руководитель - моложавый, с каменным выражением лица человек, по фамилии Кронин, к Груздеву за все эти дни не заходил, да и другим работникам управления никаких мнений не высказывал. Но вот он появился в приемной с кожаной папкой в руке, едва кивнул Лене и прошел к Груздеву. "Наверное, работа комиссии подошла к концу, - подумала Лена. - Хорошо, если бы так!" Ей жаль было Илью Петровича, который и без того с наступлением зимних холодов совсем забыл о плохом здоровье и немолодых годах.
Лена открыла ящик стола и начала собирать бумаги. "Если не уйти сейчас, - подумала она, - можно снова опоздать на лекцию в институт". Лена была уже в пальто и собиралась заглянуть в кабинет Ильи Петровича, чтобы предупредить о своем уходе, как он сам вышел в приемную вместе с руководителем министерской комиссии.
- Ты что - уже собралась? - спросил Груздев. - Придется тебе остаться. Вот товарищу Кронину надо отпечатать срочные материалы. Для коллегии министерства. Добро?
Лена ничего не ответила. Сняла пальто. Подошла к столу и поставила на него машинку.
- Будете диктовать? - спросила она Кронина.
- Я думаю, вы разберетесь, - ответил он сухо и раскрыл папку. - Тут-все разборчиво… Спасибо, - сказал он Груздеву, присев рядом с Леной.
Когда они остались вдвоем, Кронин предупредил:
- Имейте в виду - материалы секретные. О том, что вы будете печатать, не должен знать ни один человек. Вам понятно? - Он посмотрел на Лену, увидел утвердительный кивок, выложил из папки докладные записки членов комиссии, поправленные и сокращенные, видимо, его рукой. - Здесь получится страниц тридцать. Ваш труд будет оплачен.
Кронин ушел, не добавив ничего к сказанному и не попрощавшись. Вскоре в пальто и меховой шапке появился Груздев.
- Задали, говоришь, работы? Ну ничего, терпи. Зато наконец распрощаемся с комиссией. Так, Елена Андреевна?
Илья Петрович улыбнулся, но Лена поняла, что за этой улыбкой не было радости. Уставшее лицо с проступившей на нем желтизной выражало досаду и растерянность. Он прошелся по комнате, постоял возле стола, закурил папиросу.
- Да… - сказал он как будто бы сам себе, потом посмотрел на Лену. - Ну, бывай! Я к монтажникам, оттуда - домой.
Груздев торопливо зашагал к двери и с необычайной для него тщательностью плотно закрыл ее за собой.
Скорее не по привычке - вначале прочитать материал, а потом печатать, - а из желания узнать, что написано в докладных, Лена принялась перелистывать их. Она сразу почувствовала недоброжелательность. Положение на стройке именовалось критическим. Ни слова не было сказано о мерах, принятых в связи с неблагоприятными погодными условиями, и о людях, продолжавших создавать огромный гидроузел, несмотря на трудности. На каждой странице упоминалось имя Груздева. Он не опирался на инженерные расчеты, игнорировал их. Все свое руководство стройкой сводил к штурмам и авралу. Не берег специалистов. И дальше Лена увидела фамилию Петра. Она еще раз пробежала глазами по странице, убедилась - Норин, Петр Иванович Норин, ее муж, свидетельствовал о том, как Груздев "разбрасывался кадрами". Он, ее муж Петр Норин, исполняющий обязанности заместителя начальника управления, подтверждал "расправу" с высокообразованным специалистом и незаменимым практиком - заместителем главного инженера Евгением Евгеньевичем Коростелевым.
Получалось так, что его уход со стройки явился невосполнимой потерей и пагубно сказался теперь, когда в предпусковой период "держал экзамен на зрелость" весь коллектив. Выводы комиссии не были определенными - решать вопрос о положении дел на стройке предлагалось коллегии министерства, но весь подбор фактов сводился к тому, что начальник управления Груздев не соответствовал должности, которую занимал.
Лена не могла печатать. Она приложила ладони к разгоряченным щекам, вновь и вновь перечитывая страницы, написанные разными, но до удивления аккуратными, разборчивыми почерками. И все-таки она ввернула на валик белые листы бумаги, прослоенные копиркой, и начала стучать по клавишам. Глаза ее следили за строками, пальцы выстукивали буквы, но душа протестовала, не мирилась со всей этой несправедливостью, все медленнее двигались руки, а глаза вдруг потеряли зоркость. Лена смотрела поверх машинки, заставляла себя собраться с силами и продолжала печатать.
Так прошло два, три часа. Все новые страницы, заполненные жирным шрифтом, ложились на стол, справа от машинки. Но когда она дошла до имени Норина, руки сами по себе остановились, пальцы легли на клавиши, сжали их судорожно, провалились вместе с холодными пластинками металла. Лена посмотрела тупым взглядом на изломанные ряды клавиатуры, встала.
Не помня себя, она схватила стопку отпечатанных страниц, с силой рванула их поперек и еще вдоль, швырнула в корзину, стоявшую у стены. Не закрыв машинку чехлом и не убрав докладные записки, она потянулась к пальто, накинула его на плечи и выбежала в коридор.
Муж был дома, сидел за письменным столом, возле лампы-грибка, перебирал бумаги. Лена не удивилась и ничего не сказала ему. Не раздеваясь, она прошла к нише, включила свет, присела на край кровати. Он повернулся в пол-оборота, посмотрел пристально и, как показалось Лене, со злорадной ухмылочкой спросил:
- Явились наконец, Елена Андреевна? А я было начал подумывать, зачем мне потребовалось жениться. Ни тебе ужина, ни заправленной постели. Что вы на это скажете?
- Что я скажу? Я скажу: довольно паясничать. Я скажу, что ты лживый, лицемерный человек. Что ты совершил подлость.
- Спокойно, спокойно! - предупреждающе пробасил Петр, вбирая голову в плечи и буравя Лену тяжелым, неподвижным взглядом. - С чего это вы расходились? Нельзя ли поубавить жар?
- Нечего смотреть на меня, как удав на кролика! На меня это не действует! Теперь я знаю твою истинную цену!
- Хватит болтать! - крикнул Петр, стукнув по столу. - В чем дело?
- В чем дело? На каком основании ты занялся клеветой на Груздева? Зачем тебе это понадобилось?
- Еще раз говорю - успокойся. Это понадобилось не мне.
- А кому?
- Кронину. И будет тебе известно - он не последний человек в министерстве.
- Какое нам дело до министерства? До Кронина?
- Ну уж, остается только удивляться твоей недальновидности. Не кажется ли тебе, что твоему мужу Петру Ивановичу Норину довольно ходить в исполняющих обязанности? Почему бы не подумать о самостоятельной работе? Не здесь, так в другом месте. Пороху у меня для этого хватит. О перспективе надо думать, а не сидеть, как простофиля, и не ждать, когда тебя кто-нибудь когда-нибудь куда-нибудь выдвинет.
Лена закрыла глаза, согнулась, словно переломилась. Она не слышала больше, что говорил Петр. Одна предельно ясная мысль не выходила из головы: "Какой он низкий, какой омерзительный! Да, один из тех двоих, что говорили тогда о Петре в коридоре, был прав. Подхалим и карьерист. Не моргнув глазом перешагнет через тебя, через любого!.. Через Марию Михайловну, которую оставил в Разъезде. Через Груздева, которого оклеветал. Через любого!.. Через меня… Говорят, что он даже специально пошел на то… На что он пошел? Конечно же - на сближение со мной. Чтобы оказаться на виду, чтобы легче пролезть на должность, которую теперь он занимает, чтобы ездить в командировки, угодничать перед начальством, чтобы я ему помогала во всем этом… А я уйду в бригаду! Завтра же… в бетонщицы. К черту эти бумаги, этих типов, Петра!.."
- К черту! Слышишь, к черту! Ненавижу твою сытую физиономию!
- Кончай истерику! Надоело! - Петр встал со сжатыми кулаками.
Лена медленно поднялась, глядя на него с презрением, и прошептала еле слышно: