- Вот! - Илья Петрович встал и зашагал по комнате. - Этого ответа я и ждал! Вот что всех нас портит. Вот почему кое-кто не хочет, чтобы его снимали, держится за место… - Груздев внезапно умолк, снова сел к столу, взял вторую сигарету, повертел ее в руках, внимательно рассматривая. - А землекоп не держится. Он-то знает: сколько перелопатит земли, столько и получит. И на этом, и на другом месте. И везде след добрый оставляет. - Груздев прикурил, с наслаждением затянулся, взял коробку, осмотрел ее с обеих сторон, прочел цену. - Хорошие сигареты, только неэкономичны. Притом таких никогда не хватит на всех.
- Лучше переплатить, но получить удовольствие. Кстати, Илья Петрович, я принял вашего посетителя.
- Какого посетителя?
- Петра Ивановича Норина. С Разъезда.
- А-а. Ну и что? С чем приходил?
- Вы знаете, по-моему, парень засиделся. Энергии у него предостаточно, знаний тоже. Живой и цепкий ум. Я бы на вашем месте передвинул его на более солидную должность. Может быть, в управление. Это только на пользу.
- Ему?
- Прежде всего - стройке. Он - пробойный. Такого подгонять не надо.
- Это хорошо.
- Да и по техснабжению можно судить. Разве Разъезд нас в чем-нибудь подводил?
- Разъезд - это не один Норин. Потом, много ли мы получаем с той стороны? В основном нас кормит левобережная дорога. На Разъезде сейчас работа не бей лежачего.
- Значит, тем более: для энергичного человека мало поле деятельности. Собственно, я опять же не настаиваю. Решайте сами.
- Вот и плохо, что не настаиваешь. Если убежден, что надо этого Норина двигать, докажи. Может, и действительно пользу принесет: сам знаешь, что боевые, толковые организаторы на дороге не валяются. Впрочем, двигать-то некуда. Стройка идет на убыль. В управлении все забито.
- Не обязательно сразу. Просто я бы на вашем месте имел его в виду. Один - уедет, другой уйдет на пенсию…
- Другое дело. Однако пора закругляться. Да и Вера Николаевна моя завтра прибывает, - сказал Груздев, поднимаясь из-за стола. - Налей-ка посошок. Как говорят: первая рюмка на праву ногу, вторая на леву, третья на посох, абы не захромать.
Коростелев беззвучно, едва приоткрыв тонкие губы, рассмеялся и поднял рюмку:
- Это замечательно! Чего только не придумают! Ну-с, за окончательное выздоровление!
После ухода Груздева в квартире стало тихо и пусто. Коростелев сразу ощутил приятное состояние покоя. Теперь он мог по-настоящему почувствовать себя самим собой, ни от кого не зависимым, и единственное, что его огорчало, - это мысль о завтрашнем дне, таком же хлопотливом и напряженном, как минувший.
Коростелев пытался подбодрить себя - дела у него идут не так уж плохо, и тому же Груздеву приходится куда труднее. Однако это не утешало: мало ли на свете Груздевых или даже Нориных, которым все нипочем, для которых самые невероятные сложности кажутся обыденными, естественными? А он, Коростелев, устал от этой нескончаемой гонки, от постоянных препятствий. И ради чего он должен преодолевать их всю жизнь? "Устал, - повторил про себя Коростелев. - Даже вот от таких встреч, как сегодня с Груздевым, устал, и не хочется, чтобы они повторялись…"
Глава седьмая
ПРИЕМ
Груздев лично знакомился с каждым специалистом, поступающим на стройку. В отведенный для этого час он беседовал с молодыми инженерами, расспрашивал их об институте, о том, где они проходили практику, и всегда радовался, если в разговоре упоминались имена строителей, с которыми ему приходилось когда-то работать. Такие встречи давали Груздеву возможность присмотреться к новичку, рассказать ему о стройке, ее примечательностях и главных заботах. Обычно Груздев безошибочно определял, на какой участок направить специалиста, составлял для себя мнение - надолго ли задержится в коллективе новый инженер, приживется ли. Но в этот раз, когда он принимал Любовь Георгиевну Кострову, все время ощущал двойственное чувство. Женщина перед ним сидела вроде бы не глупая, держалась с достоинством, на вопросы отвечала толково; к тому же приходилась женой Василию Кострову, имя которого знали здесь все. С другой стороны, Груздеву удалось заметить в Костровой какую-то незаинтересованность в будущей работе, плохо скрываемое безразличие к тому, что рассказывал он о строящемся гидроузле и его людях.
Так ничего и не уяснив и досадуя поэтому на себя, Груздев сказал:
- Ну что же, Любовь Георгиевна, поздравляю вас с вступлением в наш коллектив. Мой вам совет: взять курс поближе к прямому производству. Народ у нас хороший. А инженеры нужны, особенно экономисты. Теперь им принадлежит чуть ли не главная роль.
Люба улыбнулась, не раскрывая полных губ, вскинула ресницы и посмотрела выпуклыми черными глазами на Груздева.
- По крайней мере, так нам внушали в институте.
- А на практике не ощущали?
- Да не очень, - снова улыбнулась Люба. - На практике к нам относятся совсем по-иному. Смотрят, как на инженеров второго сорта. Или как на бухгалтеров.
- Было, чего греха таить. Теперь дело меняется. Экономисты и бухгалтеры выходят на главные позиции. Теперь успех дела зависит от них. Во многом. И благополучие работников - тоже. Словом, к нам вы явились в самую благоприятную для вас пору. Так с какого числа оформим приказ?
- Чем скорее, тем лучше. Сидя дома, здесь можно умереть от скуки.
- Дома - конечно. А вообще-то наш Речной самый веселый город, по-моему. Новенький, молодежный. Насчет скуки не согласен с вами в принципе. Что такое скука? Безделие это. Тому, кто любит работать, да еще с огоньком, с такой особой, как скука, встречаться не приходится. И вам от нее советую держаться подальше. Конечно, когда нет цели, дела, которым живешь с утра до ночи, - другой разговор. Высокопарно?
- Немножко.
- Зато правильно. Напишу я на вашем заявлений - с завтрашнего дня.
Груздев взял неловкими пальцами ручку, написал резолюцию и протянул листок Любе. На лице его не было воодушевления, ему было вполне ясно, что случай с Костровой как раз тот, когда специалист, вновь поступающий на стройку, долго не проработает, в коллективе не приживется, что зря он скрепил своей подписью эти слова: "В приказ…" Они значили что-то в судьбе многих других инженеров и ровно ничего не определяли для Костровой.
- Вот возьмите. Окончательно вопрос о должности и месте работы решите с Евгением Евгеньевичем Коростелевым. Он у нас - за главного остался. А сам главный… - Груздев устало прикрыл веки. - Сам главный наш инженер в да-а-лекой Африке. Огромнейшую стройку контролирует. Вот куда мы шагнули, Любовь Георгиевна. К египетским пирамидам. А вы говорите, скучно. Да…
Он отвел взгляд в сторону и, постукивая пальцами по столу, выключился из разговора. В его воображении живо предстал главный инженер Сергей Петухов. Вот он стоит на краю скалы, сам словно высеченный из камня такого же светлого, как скала, - крепкий в плечах и во всем теле, в белой рубахе с рукавами, засученными до локтей. Стоит под безоблачным кавказским небом, размахивая руками, как сигнальщик, кричит что-то беззвучно… А вот спорит на техсовете, доказывает свою правоту так убедительно, что никто не пытается ему возразить… Петухов… Петухов… Петухов-Мамаладзе. Еще в Закавказье грузинские рабочие переиначили его фамилию на свой лад, за глаза и в глаза называли Мамаладзе, что на их родном языке тоже означало Петухов.
Перекочевавшие сюда, на Урал, немногочисленные южане-строители привезли с собой эту кличку, и она закрепилась за Петуховым как непременная приставка к фамилии. Так и звали его - Петухов-Мамаладзе, только теперь уже не в лицо: не кем-нибудь он стал - главным инженером, да и не Грузия здесь, и стройка не чета той. Огромная стройка, и река могучая, полноводная, и каждый, кто причастен к их судьбам, - величайшее дело творит… До Костровой все это никак не доходит. Надо бы вернуть ее, еще раз потолковать обо всем с начала, но звонки, звонки… Они кружили над телефонным столиком, требовали ответа на многие вопросы, решение которых нельзя отложить.
Люба была уже в приемной. С независимым видом пересекла ее, не обращая внимания на секретаршу и на людей, ожидавших здесь; приоткрыла высокую дверь, обитую черным дерматином, таким же, как дверь кабинета начальника стройки.
- Разрешите? - спросила она склонившегося над письменным столом Коростелева и, не дождавшись ответа, закрыла за собой дверь.
На Коростелеве были светлый костюм, свежая до голубизны рубашка и едва заметная полоска галстука на ней. Лицо - сосредоточенное. Оно показалось Любе строгим, даже желчным, но это до того, как он поднял взгляд. Глаза его сразу потеплели. Коростелев легким касанием тонких пальцев передвинул очки на лоб, улыбнулся, вышел из-за стола.
- Коростелев, Евгений Евгеньевич. Присаживайтесь. Чем могу служить?
Люба назвала себя и подала заявление с резолюцией Груздева.
Коростелев сдвинул брони, прочел и, внимательно посмотрев на Любу, спросил:
- Вы по распределению?
- Вы мне льстите. У меня - солидный стаж. Около трех лет.
- Трудно себе представить. Что же в таком случае привело вас к нам? Не романтика, надеюсь?
- Ну, если семейные обстоятельства можно считать романтикой… Впрочем, мой муж - определенно романтик.
Коростелев вернулся к столу, сел в кресло и постучал сигаретой по коробке.
- Стало быть, вы прибыли вместе с мужем? А где намерен работать он?
- Мой муж математик. Будет преподавать в институте.
- Вот как! Это мне особенно приятно. Ведь и я, возможно, со временем перейду туда. Приглашают на должность директора. - Он еще хотел что-то сказать, но замолчал, задумался; сосредоточил взгляд на зажигалке, которая поблескивала на залитом солнцем столе. Он взял ее, ловко подбросил на ладони. - Простите, вы курите? - И подвинул коробку на край стола.
- Спасибо. Иногда. В компании, например…
- Понятно. Итак, предстоит решить вопрос: как вам поступить сейчас? Очень хочется, чтобы вы приняли наиболее разумное решение. - Коростелев погрузился спиной в пружинистую спинку кресла, выпустил вверх струю дыма, так, чтобы он не попал в лицо Любы, посмотрел на нее, коснулся сигаретой пепельницы. - Надо выбирать: либо один из участков, либо - отдел труда и зарплаты здесь, в управлении. Непосредственно стройка, по-моему, - не для вас. Вы - женщина интеллигентная. Топтать сапогами грязь, кочевать с объекта на объект… Остановимся-ка лучше на должности инженера в отделе труда и зарплаты. Согласны? - Не дожидаясь, что она ответит, Коростелев придвинул к себе чистые листы бумаги и принялся писать. - Сформулируем приказ, - сказал он сам себе и вновь обратился к Любе: - Посидите немножечко. Полистайте журналы. Вон там, на столике. Журналы, правда, технические и на английском. Но, думаю, вам будет любопытно…
Коростелев стал писать, а Люба перешла к низкому столику в углу кабинета, села в кресло - нога на ногу, - взяла журнал. Перелистывая страницы, она посматривала время от времени на Коростелева. Лицо его было чисто выбритым, свежим, вполне молодым. Седая прядь в волосах, тонко очерченный рот и прямой нос с горбинкой ничуть не старили лица. "Сколько же ему может быть лет? - подумала она. - Наверное, сорок. На двенадцать больше, чем мне…"
- Вы не скучаете? - прервал ее мысли Коростелев.
Она встретилась с его проницательным взглядом и, свободно выдержав его, улыбнулась.
- Ничуть. Здесь много великолепных новинок. Наконец-то иностранные журналы вошли в наш обиход.
- Без этого нельзя, Любовь Георгиевна. Мы живем в такой век… А вот и приказ.
Он положил ручку, вышел из-за стола, присел на кресло против Любы и попросил послушать, что удалось ему сочинить.
- …Ну вот, а теперь отдайте приказ секретарю и заходите завтра прямо ко мне. Я познакомлю вас с начальником отдела.
Он проводил Любу до двери, простился и вернулся к столу.
"Теперь самое время позвонить в министерство. Уж если принимать институт, то сейчас, до начала занятий. Да и на стройке день ото дня все неспокойнее. Дальше будет еще хуже. Не пройдет и года, как наступят сроки сдачи гидроузла государственной комиссии. Недоделок - уйма, отклонений от проекта - того больше. Нет, нет! Именно сейчас!"
Коростелев нажал кнопку звонка. Вошла Лена.
- Вот вам два телефона. Закажите тот и другой.
- Министерство?
- Два министерства. Наше и высшего образования. Понятно?
- А почему бы и нет?
- Я не спрашиваю, почему бы и нет или почему бы и да. До сих пор не научились работать.
Лена вышла, а Коростелев нервно заходил по кабинету. Его раздражала помощница Груздева, как и сам Груздев. "У самого никакой воспитанности и в аппарат подбирает таких же. Уходить, немедля уходить с этой стройки и не трепать себе нервы!"
Он подошел к окну и увидел Любу. Она шла вдоль Приморского бульвара, размахивая в такт шагам белой сумочкой на длинном ремне. "Не перевелись еще красавицы. Кому-то повезло. Интересно посмотреть на этого Кострова. Какой он? А, впрочем, зачем? Зачем все эти лишние сложности, без которых вполне можно обойтись?"
Глава восьмая
НА ЕЛИНСКОЙ
Новая асфальтированная дорога, припудренная оранжевым песком, очерчивала границу города. Сразу за каменным бортиком буйно зеленела трава. В ней пестрели венчики ромашек, вспыхивали красные стайки полевой гвоздики и распушенные фиолетовые головки репейника. Чуть подальше, на бугре, трепетали листья ольховника и боярышника и властно распростерли ветви остроконечные ели. Унизанные свежей зеленью вновь народившихся шишек, они смыкались все гуще, вытесняя низкорослый кустарник, превращаясь в сплошную стену тайги. Лес уходил далеко на северо-запад, поднимаясь по взгорьям к едва различимой синей дымке горизонта.
- И все-таки - это медвежий угол, - безразлично сказала Люба, подавая Василию картину, на которой был изображен именно тот, открывающийся из окна их новой квартиры, вид.
- Ты всегда чем-нибудь недовольна, - ответил Василий, повесив картину. - Чего, казалось бы, человеку надо? Дали квартиру. Отдельную. В обещанный срок…
- Да, но однокомнатную.
- Еще дадут и двухкомнатную, - уверенно сказал Василий. Он спрыгнул со стула, отошел на несколько шагов и, склонив голову, посмотрел, как висит картина.
- Хорошо. Только напрасно ты нарисовал этот пейзаж.
- Что ты! Ты подойди сюда. - Василий обнял жену, вывел ее на балкон. - Посмотри, какая красота! Сама первозданная природа. А воздух?
- Действительно, хорошо, - глубоко вздохнув, ответила Люба. - Настоящая дача.
- И дача, и город. Сюда посмотришь - тайга. Там - дома, самые современные.
- Не дома, а коробки. Сплошные серые коробки. Города здесь не ощущаешь. Его не получилось. Как подумаешь, что где-то за этими лесами - Москва… люди, машины, театры… магазины! И всем этим кто-то пользуется, каждый день…
Василий недослушал, повернулся и вошел в комнату.
Следом за ним переступила порог балкона Люба. Она засунула руки в кармашки легкого халатика, спросила раздраженно:
- Тебе не интересно, о чем я говорю?
- Просто в этом вопросе мы с тобой расходимся.
- Если бы только в этом!
Люба нагнулась и молча стала собирать бумагу, оставшуюся от упаковки купленной накануне тахты. Ома взяла щетку и, громко постукивая ею, принялась подметать валявшиеся на полу стружки. Пол терял тусклость, начал светиться свежей, еще не потерявшей блеска краской, и вся комната от этого становилась нарядной.
- Чем не квартирка! - Василий взял молоток, оглядел стены. - Куда ты хотела повесить эти полки?
Жена не ответила.
Он начал вгонять гвозди и не сразу расслышал короткие звонки у входной двери. Люба открыла. В прихожей загудел голос Петра Норина.
Он вошел в комнату веселый, улыбающийся, в белой рубашке с аккуратно закатанными рукавами.
- С новосельем! - поздравил он. - Полагалось бы принести табуретку или какой-нибудь там сервиз. Но совсем забыл, что сегодня воскресенье. Магазины на замке. Не осудите? - обратился он к Любе и положил на стол коробку конфет.
- Ну что вы! Проходите, будем чаевничать!
Норин лихо повернулся к Василию.
- Поздравляю! Надеюсь, я самый первый гость?
- Пожалуй! Знакомьтесь, Петр Иванович: моя жена.
- А мы уже успели. Любушка, если не ошибаюсь? Любовь Георгиевна…
- Прошло целых пять минут, а вы помните.
- Такое имя! - раскинув руки, воскликнул Норин. - Любовь!.. Грех забыть. Недаром Василий Иванович с утра до вечера бредил вами.
- А вы комплиментщик!
- Согласен. Но все мои комплименты - только по существу.
- Так и должно быть. Садитесь. У нас, правда, пока всего два стула. Но стол можно подвинуть к тахте.
Люба ушла на кухню, загремела там посудой, а мужчины перенесли стол и присели возле него; не сговариваясь, закурили.
- Верны своему "Беломору"?
- Привычка, - ответил Василий, - десять лет - один сорт. И можно купить в любом ларьке.
- Ну, если ориентироваться на это, ничего хорошего не купишь. Я лично признаю только сигареты. Пробуйте!
- Расскажите лучше о новостях.
- Новостей целый короб. Распростился наконец со своим Разъездом.
- Уже?
- Я ведь говорил, что в самом скором времени буду в Речном. Как видите, планы сбываются. Во-вторых, мой друг Евгений Евгеньевич Коростелев сдает дела. Вы знаете, кем он будет?
- Слыхал. Директором нашего института.
- Совершенно точно. В-третьих, я, кажется, все-таки женюсь.
- Вы?.. На ком?
- На той самой Лене, из управления. Помните, я не раз говорил вам о ней?
- И это называется - убежденный холостяк?
- Пора, Василий Иванович. Когда-то надо пойти на такой шаг. Она - скромница. Как говорится, не избалована. Без образования, правда, но учится. У вас же в институте. Перешла на третий курс. Место занимает заметное. Словом - все за. Да и квартирка скорее будет. А квартира, сами знаете, - половина счастья. Холостяку получить квартиру сейчас не просто. Должность-то у меня пока - не ахти. Все квартиры идут работникам комбината да эксплуатационникам.
- И все-таки удивлен. Только вчера воспевали свободную холостяцкую жизнь…
- Ваше благотворное влияние. - Норин расплылся в улыбке. - Сила примера. Разве плохо иметь жену и жить, как у Христа за пазухой? Впрочем, окончательно я еще не решил. Все это чепуха. Надо всесторонне изучить предмет любви, и, вообще, пусть это будет между нами. Договорились?
Люба вошла в комнату в цветастом платье, неторопливо расставила разные по размеру и форме чашки.
- Не правда ли, превосходный сервиз?
- При чем здесь сервиз?.. Да вы не хлопочите. Посидите с нами.
- Минутку терпения. - Она снова ушла на кухню, принесла печенье и тарелку с тонко нарезанными ломтиками лимона. - Вы, может быть, хотите есть? Дело в том, что мы уже завтракали.
- Ни о какой еде не может быть и речи. Все замечательно! - сказал Норин, подвигая к себе чашку. - Хорошо тут у вас! Все же в Речном жить можно. Заработки неплохие. Быт налажен. И вы знаете, когда сидишь вот в такой современной квартире - полное впечатление, что находишься чуть ли не в столице.