- Не устоял, Герман Германович… Прискорбно, что и ваш режим он порушил…
Клейст помолчал, будто не слышал последних слов Якоба. Спокойно и деловито закурил папиросу.
- Ты помнишь, Якоб, - их было четверо. В ту ночь они были, кажется, расстреляны? Я хорошо знаю, что они погибли.
- Их тогда, Герман Германович, забили… затерзали до смерти…
- Да, Якоб, это ужасный случай, который не забудешь никогда. Здесь нужно отметить одно: я поступил тогда вполне сознательно, без всякого постороннего воздействия. Боязнь? Страх? Месть? Этого не было, Есть только одна сила, это - время, а время - это события. Так же сознательно я делал все возможное, чтобы спасти жену этого рабочего.
Папироса между средним и указательным пальцами прыгала и не могла найти себе места.
- Побудь со мной, Якоб… Я чувствую себя немножко нездоровым.
- Домой бы вам, Герман Германович, вам нужен спокой…
- Куда домой, Якоб? За границу? А не думаешь ли ты, что, может быть, мы с тобою, старина, проводим последние часы?
- Ну, как это можно допустить, Герман Германович! Рабочие наши пускай горлодеры, но они - смирные и никогда способны на убойную руку. Будьте спокойны, Герман Германович.
У Якоба тряслась голова.
И как только Якоб сказал эти слова, Клейст откинулся на спинку кресла, и опять лицо его покрылось бледной пылью.
- Ты помнишь, Якоб? Этого человека я отдал на смерть, но смерть рикошетом отражена в меня. Проводи меня, Якоб…
Он встал и с ужасом в глазах прошел к двери. Со старческой суетливостью Якоб взял шляпу и палку Клейста и засеменил вслед за ним в ночную тьму коридора.
3. Расплата
По тропе, раздробленной острыми пластами камней и засыпанной щебнем, через кусты кизила, туи и можжевельника Клейст поднялся на ребро горы. Внизу, во впадине, плыла из ущелья ночная тьма. Прозрачные заросли ясеней и грабов дымились в садах и на склоне горы, а среди них огромными черными факелами струились ввысь тополя.
Прямо под сползающей горой - массивы заводских зданий. За ними, выше крыш и башен, мутно хрусталилось море.
Все было далеко и чуждо. Понятны и близки были только железобетонные гиганты, построенные им, инженером Клейстом. В это страшное время, когда грозно молчал потухший завод и коченел кладбищем машин, Клейст, опираясь на палку, одиноко бродил по рельсовым путям и лестницам, по верхним и нижним площадкам территории, с высокими эстакадами и угрюмыми башнями.
В этих необитаемых сооружениях он видел только одно: грандиозную смерть прошлого. Его графическая формула оказалась правильной - колесо событий неудержимо катилось по намеченному пути.
Странное столкновение с Глебом Чумаловым показало Клейсту, что путь этот совершен и его жизнь дошла до своего предела.
…Нужно было в свое время взорвать завод и погибнуть вместе с ним. Это был бы хороший ответный удар - по закону противодействия.
Если его встретят сейчас по дороге, он совершенно готов. В сущности, теперь нужно сделать самое незначительное - взять и прострелить ему голову.
Культуру какого мира несет с собой рабочий Чумалов? Воскресший из крови, он неотразим и бесстрашен, и в глазах его беспощадная сила.
Упрямое, жуткое лицо - упрямый, жуткий шлем.
Этот шлем утверждал грозное настоящее. И, кроме шлема и лица Глеба Чумалова, не было ничего.
Лучше, если его, Клейста, убьют здесь, среди построек, чем дома. Убить его - значит разрушить вместе с ним и все эти храмы его жизни…
Над дальними горами, за городом, небо потухло остывающим металлом, и зубцы хребтов чернели крышами великого завода. Свистел где-то блок под усталыми руками. Испуганно вскрикивали паровозы на вокзале, и где-то в той же стороне с дрожащим звоном падало железо.
…Глеб стоял на площадке вышки, сплетенной из стальных полос. Когда-то отсюда подавался уголь в вагонетках в машинное отделение: вагонетки спускались по лифту в черную пропасть колодца и по рельсам отправлялись в тоннели к машинным корпусам. Теперь вышка была пуста, и за перилами, в центре, бездонной тьмою зияло хайло провала.
До боли в пальцах он сжимал железные прутья барьера и смотрел на бетонные корпуса, на трубы, улетающие к звездам, на струны канатов с застрявшими вагонетками.
…Завод жил когда-то своей большой жизнью. Это был настоящий город, заселенный десятками тысяч рабочих. По ночам окна цехов горели ослепительным огнем и всюду сияли бесчисленные луны и созвездия электрических фонарей. Там, в бухте, у пирсов, стояли океанские корабли и поглощали миллионы тонн свежего цемента. И с завода на пирсы и с пирсов на завод вереницами реяли в воздухе вагонетки.
Это было в прошлом. А теперь - тишина и безлюдье. Травой заросли бремсберги и дороги к заводу. Ржа покрыла коростой металл, и стены зданий изранены проломами и размывами горных потоков.
Клейст шел медленно, часто останавливался и смотрел на многоэтажные кубы строений, как на гробницы минувшей эпохи. Смотрел и думал. Шел, останавливался и думал.
Глеб перегнулся через перила и пристально вглядывался в размытую тень Клейста.
Вот человек, которого он с наслаждением мог бы задушить в любой час, и этот час был бы радостным часом в его жизни. Это он, Клейст, однажды в мстительной злобе отдал его на истязание и смерть офицерской ораве. И этого дня не забыть Глебу никогда, во веки веков…
…Рабочих завода выстроили на шоссе, перед зданием конторы (осталось их немного: одни скрылись, другие ушли с Красной Армией). Он и еще трое товарищей не успели бежать - застряли в уличных боях. Один из офицеров, с нагайкой, по бумажке называл фамилии. Нагайкой бил каждого поодиночке и передавал другим офицерам. И те били - нагайками и ручками револьверов. Смутно отметил Глеб надрывные крики рабочих - тех, что стояли в рядах. Сквозь кровавые слезы на один момент увидел он, как они разбегались в разные стороны и за ними гнались офицеры. И когда приволокли их четверых, с кровавыми лицами, в рабочую комнату Клейста, он долго смотрел на них бледный, с трясущейся челюстью. Офицеры спрашивали его о чем-то, а он, потрясенный и притворно-холодный, молчал. Смотрел пристально на Глеба и молчал, и в глазах его видел Глеб брезгливое сострадание. А потом сказал тихо, с хрипотой в горле:
- Да, это - он… И эти… Да, да… те самые…
- Больше ничего не скажете, господин Клейст?
- Дальнейший ход действий - не в моей воле, господа: это дело - уже вашего усмотрения.
Их бросили в пустой лабаз и били до глубокой ночи. В минуты сознания чувствовал Глеб удары - и легкие, далекие, не доходящие до боли, и огромные, потрясающие. Но эти удары были безбольны и странно ненужны: точно он был замурован в бочке и кто-то бесцельно и озорно бухал ногами в ее стенки.
Когда он очнулся во мраке, долго не мог понять, где находится. Он заползал по лабазу, ища выхода, натыкался на дрябло-холодные тела и бессильно ложился около них. Ползая вдоль стен, он нашел пролом в стене, заваленный камнями. Черной ночью сквозь заросли кустарника он дополз до дома, и с тех пор его не видел никто. Этого не забыть никогда, во веки веков…
Вспомнил это Глеб и днем, когда был в комнате Клейста, вспомнил и сейчас, смотря на него, блуждающего по широкой площадке.
- Добрый вечер, товарищ технорук!..
Клейст остановился и окоченел, но быстро оправился и стал всматриваться не в Глеба, а в черные проломы окон машинного корпуса.
…Этот человек - вездесущ. Он не преследует его, а стоит на пути и потрясает, как кошмар. Невозможно от него уйти… В былые дни этот рабочий растворен был в массе синих блуз, без лица и голоса, и незаметно, как все, выполнял положенный труд - мельчайший элемент в могучем и сложном процессе производства. Почему теперь он, Клейст, властный и сильный когда-то, уже не может ничего противопоставить грубой мощи этого человека.
Где начальный толчок этого сдвига: тот ли момент, когда он отдал Чумалова на уничтожение, или сегодняшний час, когда он увидел этого рабочего воскресшим из прошлого?
- Поднимитесь сюда, товарищ технорук, сверху могила поглубже. Бродите вы, брожу и я… каждый день… А что толку?..
…Логика событий знает только одно: беспощадный конец и неумолимое начало. Случайностей нет: случайности - это иллюзия Подчиняясь голосу этого внезапного человека, Клейст долго взбирался по лестнице с привычным спокойствием и достоинством.
- Берегитесь, товарищ технорук: тут по неосторожности можно кувырнуться в тартарары. Понастроили вы адовых дыр.
Клейст ответил холодно и авторитетно:
- Мы строили на века - крепко и разумно.
- Да, товарищ технорук: громоздили, громоздили непобедимую крепость… а она не выдержала - и грохнулась. Грош цена вашему разуму… Где эти ваши нерушимые века?
Попыхивая трубкой, Глеб шутил добродушно и строговато. Парализованный, Клейст стоял, опираясь на парапет. Голова его тряслась неудержимо и, к ужасу его, совсем некстати. И так же нелепо дрожала мучительная улыбка на губах.
- Могила… братское кладбище, будь ты трижды проклято!
…Почему стоит здесь этот мосластый инженер? Почему он молчит так замкнуто и обреченно? Вот бы смахнуть его вверх тормашками в бездонную пропасть!.. Два туго натянутых каната взлетают под крышу башни и исчезают в ободьях колес.
И странно: посматривая на Клейста, Глеб не чувствовал мучительной боли. Не то она перегорела при первой встрече с этим стариком, не то потухла сейчас, когда Глеб увидел его таким одиноким и беспомощным.
- Так-то, товарищ технорук… Здорово вы насобачились строить памятники! Когда умрете, для вас приготовлена могила: видите эту дыру? Спустим вас на вагонетке и упрячем под самой высокой трубой…
Клейст выпрямился и оторвался от барьера. Он протянул руку к Глебу и, путаясь в словах, гневно пробормотал:
- Вы… вы… Чумалов… ради бога… делайте скорее, что нужно… и, пожалуйста, не… пожалуйста, без пыток…
Глеб подошел к Клейсту и засмеялся.
- Товарищ технорук… о чем вы говорите?.. Выкиньте из головы эту ерунду! Я же - не зверь. Все пережито, и мы научились отдавать себе отчет в каждом своем поступке. Ну, было… и черт с ним! Теперь уже другие дни. Что же вы думаете, я не мог подсечь вас и расправиться, если бы захотел? Мне вы нужны живой, а не мертвый…
Клейст бессмысленно смотрел на него и вздрагивал, как в ознобе.
- Зачем вы… издеваетесь надо мною, Чумалов?.. Я не понимаю и не хочу… чтобы вы… в эту минуту… такую ужасную минуту…
- Хорошая минута, товарищ технорук! Вы напрасно волнуетесь. Я, конечно, понимаю: вы ожидали, что вот, мол, этот живой мертвец обязательно отомстит за прошлое. Ему есть о чем вспомнить… Да, мне есть что вспомнить… например, о трехлетних боях… Революция - самая лучшая школа. А в борьбе бывают и преступления и ошибки. Но иногда чувствуешь, что дурак сидит в тебе еще крепко и упрямо. И это хорошо, что чувствуешь: тогда дурака-то в себе и обуздать легче. А пока я знаю одно, товарищ технорук: громадная начинается борьба. Это будет потруднее кровавых боев. Не шутка: хозяйственный фронт! Вот смотрите: все эти великаны - дело вашего таланта и рук. Надо оживить это кладбище, товарищ технорук, надо зажечь огнем. Перед нами открывается целый мир, который уже завоеван. Пройдут года, и он заблещет дворцами и невиданными машинами. Человек будет уже не раб, а владыка, потому что основой жизни будет свободный и любимый труд.
Он засмеялся в волнении и взял под руку Клейста.
- Немножко помечтать хочется, товарищ технорук. Да это и не плохо: от мечты мысли горячее. Так вот: принимайтесь за работу, Герман Германович. Первый шаг - это сооружение бремсберга на перевал, для доставки дров. Ремонт электромеханического цеха… Дизеля готовы к пуску: там Брынза сумел хорошо сохранить механизмы. Потом - ремонт корпусов. Заработают каменоломни, завизжат вагонетки, завращаются печи…
Клейст сипло и глухо пробормотал:
- То, что разрушено… что умерло - не может воскреснуть… Нет!..
- Герман Германович, разве мы хотим восстановить старое и разрушенное? Наоборот. Вы правы, конечно. Капиталистический мир разбит, уничтожен, и он больше не воскреснет. Это так. Но вы уже живете в новом мире. Пришли вы к нам с большими знаниями и опытом, - этим вооружается новое общество. Вы уже не принадлежите себе, товарищ технорук. Ваша голова, ваша сила - уже в крепких и надежных руках. И в процессе труда и строительства вы переживете в тысячу раз больше радости, чем тогда, когда вы служили капиталу: тогда вы шли наймитом, а сейчас вы свободный творец. За дело, Герман Германович! Все будет замечательно…
И с простодушной фамильярностью Глеб Чумалов встряхнул Клейста за плечи. Шляпа свалилась с головы Клейста и ночной птицей полетела вниз во тьму.
В последней изнурительной борьбе за жизнь понял Клейст, что эти страшные руки, насыщенные смертью, сурово и крепко пригвоздили его к жизни. Ошеломленный, он не мог постигнуть смысла этого потрясающего события - стоял странно пустой, весь в слезах от счастья…
VI. ПРЕДЫ
1. Малый узел
У дверей кабинета предисполкома на стуле сидел бородатый курьер в гимнастерке и серой шапке времен империалистической войны. Встретил он Глеба угрюмым взглядом из-под седых бровей. Мохнатые пальцы по привычке оплетали латунную ручку двери. Так охранял он вход в кабинет предисполкома каждый день от десяти до пяти, не сходя со стула даже в то время, когда предисполком уезжал по делам. Были ли это люди с деловыми портфелями или, робко вытянув шеи, входили безвестные просители - одинаково недоступен был немой страж, и каждый покорно соблюдал свою очередь или ломал ее через секретаря исполкома.
Стояли в очереди люди во френчах, с портфелями, без портфелей, с бумажками и без бумажек, покорные и злые - знали: нельзя пройти в кабинет через лютого дядю.
Ремингтоны рассыпали металлическую дробь за дверями, и там кричал обветренный голос:
- Стыд и срам, товарищи!.. Бюрократизм и волокита заела… Разогнать вас надо к черту… перестрелять, как чекалок…
- А ну-ка, бородач, убери свою руку!..
Люди заволновались и заворчали на Глеба: разве он лучше других - лезет первым к двери? Если они покорно ждут очереди, почему же ему не разделить по всем правилам их участь?
Там, в кабинете, тихо. Дверь плотно, надежно закрыта, и хлебом приклеены бумажки: "Без доклада не входить". Ниже: "Предисполком принимает только по строго деловым вопросам". Еще ниже: "По экстренным делам прием вне очереди только через секретаря исполкома".
Чёртова машина! Чтобы заставить ее работать, надо ее сломать.
Глеб прошел в секретариат. Там - опять очередь. Барышни сидят за старенькими столиками над бумагами и гложут черный пайковый хлеб. К людской ералаши привыкли - наплевать.
Не потому ли секретарь Пепло - в седых кудрях, с лицом юноши - смотрит на сизые лица и румяно улыбается? Но улыбается неудержимо, с искрой, и зубы у него ровные, сахарные, с играющими пузырьками слюны.
Знает всех Пепло, слушает человечий содом и курит - не торопится: все дела - однолики, они все - бескрылы.
И только обветренный голос то в том, то в другом конце комнаты покрывал этот гомон.
- Крыть вас всех надо, чертей, мухотеров!.. Без хомута запрягли рабочего человека в двадцать две горы… Башку нужно рогатую, чтобы прошибить вашу бюрократию… Я всех разменяю на мелкую монету: не будете распинать рабочий класс…
Секретарь Пепло румяно улыбается. Должно быть, привык к таким скандалам: ведь машина шла полным ходом, а бунт граждан был надежной смазкой для механизма.
Распаренный Жук, с яростью в глазах, метался по канцелярии, и как слепой, натыкался на людей.
Глеб сдвинул ему кепку на затылок.
- Гляди веселее, Жук!
- Эх, душа Глеб, дорогой товарищ!.. До чего же мне прискорбно глядеть, как скрутили рабочий класс!.. Житья им не дам, доколе буду страдать на сем свете… Был в совнархозе - бурда… Был в продкоме - бурда… Везде - бурда… И тут, будь ты проклята, бурда… Вот и хожу, крою, как сукин сын.
- Язык - липовое оружие, Жук. Бей делом и фактами.
- Я? Чтобы - я?.. Да я их всех на чистую воду выведу… всех к стенке поставлю.
- Надо дать тебе какую-нибудь работу, Жук, а то ты бьешь вхолостую…
- Нет, брат Глеб, дорогой товарищ, они меня еще не знают… Я еще им покажу восемнадцатый год…
Он пригрозил кулаком потолку и пошел к выходу. Минуя очередь, Глеб пробрался к секретарю Пепло.
- Прошу доложить предисполкому…
Пепло посмотрел на него с румяной улыбкой.
- Станьте в очередь, будьте любезны…
- Я вам говорю ясно: доложите обо мне предисполкому. Дело экстренное - не терпит отлагательства. Понимаете?
Пепло с насмешливым изумлением вскинул глаза на Глеба.
- Экстренное? По какому же поводу?..
А из толпы обозленно кричали:
- И у меня - экстренное… сверхэкстренное… Что за безобразие!..
Секретарь уже отвернулся от него и слушал других. Глеб выпрямился, и глаза его стали такими, как у Жука. В коридоре он напер на лохматого дядю и вошел в кабинет прсдисполкома. Сквозь солнечные снопы видно было, как алели на стенах широкие полотна и ярко блестела свежая окраска стен.
- В чем дело, товарищ? Я занят. Приема нет.
Из-за солнечного света в окнах Глеб сначала не заметил человека, который говорил гулким голосом. Но сразу решил, что этот человек - властный и сильный. Глеб прошел вперед и увидел за письменным столом смуглого, со сдвинутыми бровями, с бритым черепом, коренастого парня в черной коже. Другой парень, в черкеске, при кинжале и револьвере, стоял у стола и опирался рукой на спинку стула. Он был похож на тех молодцов из "чертовой сотни", которые на войне разделывали чудеса и чьи шашки никогда не высыхали от крови.
Глеб по-военному приложил руку к шлему и сел на стул около стола, напротив предисполкома. Оба - предисполком и он - недружелюбно взглянули друг на друга. Широкий лоб предисполкома надвинут был на глаза. Говорил он глухо, в стол, в свои большие руки с черными волосками на пальцах.
- Так вот… запомни крепко, Борщий: если ты в течение месяца не проведешь кампании по сбору дополнительной нормы продразверстки и провалишь сентябрьский возврат семссуды, я поставлю тебя на мушку. Я зря не бросаю слов. Это ты хорошо знаешь. Как волпредисполком, ты мне ответишь за всех. Это запомни.
Играя белками, Борщий, подтянутый и стройный, нагло улыбался.
- Товарищ Бадьин!.. - Я - такой же коммунист… И меня не запугаешь…
Предисполком с холодной угрозой оборвал его:
- Вот я тебя как коммуниста и посажу на мушку, если задание не будет выполнено. Вы там, в куркульском районе, разводите склоку и поддаетесь кулацкой стихии.
- Товарищ Бадьин!.. - Звонкий голос Борщия дрогнул. - Ты хочешь взять меня на мушку, но я ни черта не боюсь. Ты меня тоже хорошо знаешь. Пойми, что возврат семссуды должен быть отложен до будущего года. Продразверстка производится с осени четвертый раз… Землеробы подохнут с голоду… Такими мерами мы сами же разводим банды бело-зеленых… Нас перережут до последнего… изрубят, как говядину…
- Так. Пусть изрубят вас, как говядину, но задание ты должен выполнить точно и к сроку.
- Товарищ Бадьин, прошу поставить мой доклад… я доложу пленуму исполкома…
Бадьин выпрямился и сверкнул складками кожаной куртки.
- Борщий!..
Он встал и медленно повернул голову к казаку.