И всё же с дядей мне было лучше. В то время, как я лежал здесь между бабкой и дедом, мои каламани остались под дядиной постелью. Эх, как я им завидовал!
На другой день я уже забыл о своём намерении жениться и помирился с тётей Эдукией. Она надавала мне столько леденцов, что их хватило на весь день. К тому же, я видел, что все старались обласкать её, и мне расхотелось ссориться с ней.
* * *
Прошло некоторое время, и дядя привёл новую охотничью собаку. Лапы у неё были длиннее, чем у прежней, звали её Царбуа. Так вот, эта Царбуа, недолго думая, на второй же день уважила нас, стянув из кухни копчёного гуся. Бабушка страшно рассердилась, мама нахмурилась, а тётка Эдукия, которая до этого всё смотрела дяде в глаза, тоже не выдержала и сказала:
- Ты что ж, привёл её, чтобы она у нас на кухне охотилась? Убери её немедленно, не то ещё и блох разведёт.
- Вот и отлично, - вымолвил дядя. - Будешь чутко спать, и лиса кур не потаскает.
В субботу Царбуа проглотила целый мчади, схватив его с жаровни, а в воскресенье ухитрилась стянуть ветчину, прямо из кастрюли. Мама огрела её дубинкой. Впервые увидел я дядю таким рассерженным:
- Смотри, Элисабед, - гневно сказал он маме, - коли убьёшь собаку, клянусь всеми святыми, не обижайся потом на меня. Такой собаки днём с огнём не найти, а лает так, что не только зайца, но и камень заставит прыгать.
- Кого это она там заставляет прыгать - не знаю, но вижу, что очень уж бессовестно ведёт себя. Скоро, того гляди, начнёт кур рвать, потом яйца таскать, а мы - стой и смотри, да? - разгорячилась мама.
- Ну и что, вчера она съела сухой мчади и расцарапала себе горло, а сегодня, чтобы смягчить его, поела горячего мяса, - решил отшутиться дядя.
Мама ничего не ответила и молча отошла от упрямца.
За обедом дядя брал себе один кусок, второй отдавал собаке. Словом, собака встала между братьями и, представьте себе, эта негодница заставила разлаяться всю семью.
Наша большая семья распалась на две.
Отец с дедом построили для дяди Пирана новый дом, неподалёку от нашего. А моему отцу, как старшему, достался старый.
Ночной переполох и освящённые яйца
Вот и зима кончилась.
Настала весна.
Не знаю, кому что она принесла, а у меня лично отняла два передних зуба. Один зуб бабушка Гванца вытащила, потянув за накинутую на него нитку, и так ловко, что я и не заметил, а второй я вытащил сам. Забросив зуб на крышу дома, я прокричал:
- Мышка, мышка, давай поменяемся с тобой зубами!
Так меня научила бабушка Гванца, я впервые тогда узнал, что у мышей зубы словно железные и они свободно прогрызают ореховые скорлупки и кору. Как уж тут не позавидовать таким зубам, особенно мне, любителю полакомиться.
В прошлом году отец, вернувшись с промыслов, привёз мне красные чувяки, конфеты и печенье. Печенье и конфеты я тут же съел, а чувяки оказались мне велики, и мать спрятала их в сундук до пасхи.
Наконец наступила долгожданная пасха, и я от радости готов был кувыркаться и прыгать.
Этот день радовал меня ещё и по другой причине.
Бабушка Гванца собиралась красить яйца в красный цвет. Больше всего яиц доставалось обычно мне, и я устраивал настоящий яичный бой, беспощадно колотя яйца друг об друга. А потом ел и ел их. Вы уже знаете, что ваш покорный слуга большой до них охотник. Ради такого лакомства он готов снова сесть в большую плетёную корзину и покатиться вниз с самой высокой скалы!
За несколько дней до пасхи дед выбрал специально для меня четыре огромных яйца. Два из них он завернул в тряпку и повесил над очагом: продымятся, мол, и станут крепче, два других сварил в известковой воде, обещав мне, что скорлупа их станет твёрдой как камень. Эти яйца, предназначенные для боевой схватки, он положил отдельно, чтобы не смешать с остальными. Ночью перед самой пасхой сквозь сон я услышал, как бабушка вскрикнула. Вокруг темно, ни зги не видно. Послышался сдавленный шёпот:
- Тише, мать, не разбуди ребёнка! Ты что, сдурела?
- Кто-то стрелял в нас! Разве ты не слышал? - сказала бабушка дрожащим голосом.
Мне тоже послышался какой-то треск, но не думаю, чтобы это был выстрел.
- Точно стреляли из ружья! В уши мне так бабахнуло, что я чуть не оглохла.
- А выстрел близко раздался?
- Рядом!
- Не померещилось ли тебе, старая?
- До сих пор мне ещё никогда ничего не мерещилось. За что же вдруг теперь отец небесный прогневался на меня?
- Интересно, кому же это приспичило пугать нас, да ещё перед самым светлым воскресеньем?
- Разве без врагов проживёшь? Столько всяких бездельников шатается повсюду, что… Послушай, часом ты ни с кем не повздорил?
- Я не любитель этого дела, разве ты не знаешь?
- Может, Амброла кого обидел?
- Но мы бы знали об этом!
- Ох, грешный мой язык! Пиран в последнее время всё обходит нас стороной, может, он чем-то недоволен?
- Да полно тебе вздор нести! Ты что, совсем свихнулась? Я ж ему такую избу сколотил, что вся деревня глаза пялит, чем же он может быть недоволен? У него теперь семья - вот и занят по горло!
- Выходит, сам чёрт в нас стрелял? Постой! Куда ты?
- Лучинку зажечь. Выгляну во двор.
- Ни-ни-ни! Не губи меня, не зажигай огня! Может, кто-нибудь в щёлку подглядывает. Как же, посвети ему сердечному! Если в темноте не попал, то теперь прямо в лоб тебе пулю пустит!
- Не лучше ли умереть от пули, чем со страху?
- Ба-бах! - прогремело в это время.
- Батюшки-светы! - взвизгнула бабка, вскочив, - ты жив, отец?
- Не бойся, мать, не попали! Думаешь, из ружья стреляли? Нет, пушку привезли в Сакивару!
Страх передался и мне, я задрожал и заплакал.
- Не плачь, радость моя, в тебя никто не попадёт! - бабушка обняла меня и крепко прижала к себе.
Из другой комнаты примчался встревоженный отец со свечой:
- Что случилось? В чём дело?
- Потуши огонь! - прикрикнула на него бабушка.
- Ой! Лопнули мои пузыри! - воскликнул я.
- Какие ещё пузыри? - открыл рот дед.
Дело в том, что в прошлом году на пасху я видел у Кечошки красный шар. Он привязал его ниткой к пальцу и крутил им над головой. И было это ни что иное, как куриный зоб, очищенный, высушенный и выкрашенный. Поэтому, когда наши резали кур к нынешней пасхе, я, чтобы не отставать от Кечошки, собрал зобы, надул их и сделал себе два таких же шара. Бахвал и забияка Кечо наверняка лопнул бы от злости, увидев невзначай мои шары, и поэтому мне очень хотелось похвастаться ими. Но, заметив, что наша кошка не с добром косится в ту сторону и, опасаясь, как бы она не разорвала их, я подвесил шары на ночь над очагом. А теперь они, превратившись в лохмотья, беспомощно болтались на ниточках. И во всём было виновато тепло: шары нагрелись и… словом, не все выносят большую жару. Шары лопнули, а вот Кечо так и не успел лопнуть от зависти.
Перепуганные дед с бабкой успокоились.
А мне было очень досадно, и я заревел. Правда, горе моё было недолговечным: наглотавшись слёз, я снова заснул, как ни в чём не бывало. Недаром говорят, что детское горе живёт лишь до сна.
Проснулся я поздно.
Бабушка меня принарядила, дала мне в руки корзину, полную красных яиц, и повела с собой в церковь.
Возле церковной ограды собралось людей видимо-невидимо. Бабушка подвела меня к ветхому деревянному кресту, взяла у меня корзину и сложила яйца на бугорке.
Я невольно залюбовался, так красиво заалели яйца в пышно зеленевшей траве.
- Не трогай их, деточка, они ещё не освящены. А потом, пожалуйста, бери сколько хочешь! - предупредила меня бабушка и сама пошла в церковь.
А я остался сидеть на камушке и нетерпеливо ждал, когда появится поп.
"Хоть бы вместо проклятого попа Кирилэ пришла Гульчина, ей-богу, подарю ей три красных яичка!" - подумал я. Но сколько я ни вертел головой, как ни таращил глаза, - её нигде не было видно. Тогда я стал молить бога: пусть хоть поп поскорее придёт и освятит яйца. Но, видимо, Кирилэ не спешил. Однако я был не один: в церковном дворе и крестов достаточно, и красных яиц, а поп все яйца должен освятить. Без его благословения есть пасхальные яйца никак нельзя. Отчего? Кто ж его знает! Словом, так или иначе, но пасхальные яйца заставили меня забыть про жгучий перец, и я снова полюбил красный цвет.
Наконец пришёл Кирилэ. Он начал широко размахивать кадилом, вышагивая меж крестов. Ветер доносил запах ладана и щекотал в носу. Я не любил этот запах, но что было делать, не бросить же яйца на произвол судьбы!
Кроме яиц, на могилах лежала и другая снедь. Когда поп окончил своё бормотанье, он дал знак идущему следом за ним служке, чтобы тот сложил всё в хурджин. Служка собрал разложенную снедь, отгоняя при этом ребят, которые готовы были, словно воробьи на кругу, наброситься на освящённые яички. Подойдя ко мне, Кирилэ услал куда-то своего помощника с полным хурджином, а сам нагнулся, пошептал что-то над моими яйцами и стал их засовывать в карман под рясу.
Сердце моё едва не лопнуло, как те шары, которые я повесил над очагом.
Неужто это черноусое страшилище оставит меня совсем без яиц, отнимет у меня даже мои боевые яйца?
Поп поспешно рассовал всё по карманам и, махая кадилом, пошёл к следующему кресту. А я так и остался стоять с разинутым ртом. Что было делать? Не ждать же следующей пасхи?
Схватив пустую корзину, я подкрался к соседнему кресту и, как только поп перестал шептать, ловко сложил туда все яйца.
Кирилэ задымил мне в лицо кадилом и недобро сверкнул глазами:
- Ты что делаешь, грешник? Бог прогневается!
- А на тебя не прогневается? - выпалил я и загородил корзину, к которой подбиралась его цепкая длинная рука.
- Положь их на место, несчастный! - гаркнул он.
- Отдай мне мои боевые яйца, а я тебе эти отдам, - сердито огрызнулся я.
Поп, испугавшись, как бы народ не услышал перебранки, в сердцах чертыхнулся и вернул мне мои яйца. А я отдал ему те, которые собрал на чужой могиле, и побежал к друзьям состязаться.
С того дня я старался не искать встреч с попом Кирилэ, но теперь уж я его не боялся, а открыто ненавидел. Но… между нами стояла Гульчина, а без неё мне и белый свет был не мил.
Соблазнительная сума и ржавая игла
Наступил май. Меня отправили пасти скотину - решив, что пора мне заняться делом.
В понедельник утром, захватив с собой немного еды, я перекинул через плечо сплетённую из коры вишнёвого дерева сумку и погнал на пастбище нашу корову, вола и телёнка. На всякий случай прихватил я с собой и дворняжку.
Первый день я провёл там очень весело. Облюбовав на опушке леса раскидистый бук, на котором не было муравьёв, ребята-пастушки развесили на нём свои сумки и тотчас же принялись играть во все известные им игры. Наконец, когда все порядком устали, Кечо спросил, не пора ли подкрепиться? Сразу вспомнили, что страшно голодны, и руки потянулись к сумкам. Но… наши сумки, разодранные в клочья, валялись на земле, а вокруг степенно ходили три коровы: одна жевала чей-то пирог, вторая пыталась заглотать мчади, а третья, насытившись, укладывалась на траве, порыгивая от удовольствия. Все три коровы были из соседней деревни Вардисубани. Мы тотчас же накинулись на них и, конечно, прогнали, но что пользы? Не стали бы мы дожёвывать за них наши несчастные сумки! Так мы и остались не солоно хлебавши. И только одна Кечошкина сумка висела нетронутой, потому что он её очень высоко подвесил. Но в ней, кроме куска мчади и нескольких луковиц, ничего не было.
- Вот повезло тебе! - съехидничал я.
- Эх! - вздохнул он. - Даже коровы, и те знают, что ничего путного в моей сумке им не найти! - он произнёс это с такой болью, что сердце у меня захолонуло.
- Ну вот, только и остаётся, что траву жевать, - горько заметил кто-то.
- Давайте всё что есть разделим поровну, - предложил нам Кечо.
Каждый из нас получил по маленькому кусочку мчади и головке лука. И со всей откровенностью должен вам признаться, что ничего вкуснее этого я никогда не ел.
Пополдничав, мы решили поразвлечься и связали хвосты двум вардисубанским собакам.
- Собака собаке хвост не оторвёт! - сказал Архип.
- Но распрямить может, - сказал я.
Несчастные животные до крови искусали друг друга, лай и рык стояли невообразимые, за это время закрученные кренделем хвосты их выпрямились, и я думал, что такими они теперь и останутся.
Вдоволь повеселившись, мы развязали собак, и они, ринувшись друг от друга, снова завиляли круглыми хвостами.
После этого я всегда всем говорю:
- Люди добрые! Скорее гора станет равниной, чем выпрямится собачий хвост. А ведь чем-то жизнь наша похожа на него, если не верите, проверьте сами.
* * *
- Давайте, ребята, научу плавать! - предложил сын духанщика Темира, Сеит. Он был самый взрослый среди маленьких пастушков, плавал, как утка, и подолгу не вылезал из воды.
- Меня! Меня! - закричали сразу все мальчишки.
- Я не хочу! - отказался Кечо. - Потом иди и сторожи твою бешеную корову девять дней!
- Тогда и я не хочу! - заявил я.
- Вот олух, - засмеялся Сеит. - Кто же тебя будет даром учить?
- Если хочешь, - вдруг предложил Сеиту Кечо, - я твою корову девять раз погоню с поля.
- Давай двенадцать!
- Ладно, будь по-твоему.
Сеит нашёл брод и приказал:
- А ну-ка, ребята, лезьте сюда и шевелите руками-ногами. Если будете тонуть - не забудьте поднять руки, иначе я вам не смогу помочь. Я буду внизу сторожить, сразу поймаю вас, если вода унесёт. Ну, живо! Кто первый?
Каждый старался спрятаться за другого.
Бросили жребий - выпало мне.
Не успел я заплыть на глубину, как тотчас же начал тонуть. Я так перепугался, что совсем забыл вскинуть руки. Только крепко закрыл рот, но дыхание у меня перехватило и я наглотался воды… Сеит кое-как выволок меня из воды. Мой дружок Кечо рассказывал мне потом, что я был совсем синий. Ребята схватили меня за ноги, поставили вниз головой, и вся вода, а может, в придачу и ещё кое-что, выплеснулась через нос и рот:
- Пока не научусь плавать - в реку ни ногой! - решительно заявил я.
- А ты как думал, - не знал, что по земле ходить учатся, а в небе летать!
После меня никто уже не осмелился войти в воду.
Так и пришлось Сеиту самому управляться со своей шальной коровой.
А мы с Кечо по-прежнему плескались в воде и грелись на песке.
Однажды, в знойный день, вардисубанские ребята согнали волов в реку и, ухватившись за хвосты, поплыли на другую сторону.
Волы заплыли так далеко, что видны были только их головы.
- Давай и мы попробуем! - лопаясь от зависти, предложил Кечо.
Но плавать в реке, надеясь на один лишь воловий хвост, - дело нешуточное. И хотя я трусил, но отказаться не решился. Очень надо, чтобы потом надо мной надсмехались. Нет, уж лучше и впрямь утонуть. Погнав быка Никору к воде, я схватил дрожащими руками его за хвост и - айда на ту сторону. Лишь ступив ногой на отмель, я разжал стиснутые зубы, которые от страха чуть не сплюснулись.
Забава эта пришлась мне по душе, и вскоре я уже совсем не боялся кататься туда-обратно. Именно тогда я убедился, что легко, оказывается, переплывать реку, когда кто-то другой плывёт, а ты держишься за него.
Не стану грешить против истины: не кто иной, как Кечо надоумил меня держаться за хвост, и велика его заслуга предо мной.
* * *
Когда Царо варила кашу, даже самую обыкновенную, для бедняжки Кечо наступал самый что ни на есть настоящий праздник. Потому что всё, что прилипало к донышку кастрюли, отдавали ему. Он вооружался ножом, соскабливал остатки и с аппетитом съедал. Не приходится говорить о том, что Кечо уж, конечно, вылизывал кастрюлю так, что её и мыть не надо было. Как видите, и бедность порой по-своему хороша бывает!
Оттого, что Кечо, постоянно вытягивая голову, сверлил взглядом все кастрюли и горшки, какие были дома, шейка у него стала длинная и тонкая как у цапли. Но дома у них было на редкость пусто и чисто, и если мать давала ему с собой на пастбище лишь кусок чёрствого мчади да горькую луковку, и за это надо было спасибо сказать. Ну, а в моей сумке чего уж только не было: и круг молодого сыра, и увесистый кусок свинины, пироги, фасоль, заправленная орехами и чесноком, и разная другая снедь. Конечно, всё это я съедал пополам с Кечо.
Как-то раз мы с Кечошкой натравили друг на друга наших собак. Победила моя.
- Сегодня моя не в настроении, - попробовал оправдать её хозяин.
- Жена померла? - ехидно спросил я. - Когда у неё будет настроение, сообщи.
Мы договорились устроить следующий бой в пятницу, и собаки наши схватились, но как! Оскалившись, они кусали друг друга в загривок, прыгали друг другу на спину и, выкатив глазища, яростно рычали. Моя Куруха снова победила.
- Может, твоя и сегодня не в настроении? - насмешливо спросил я. - Не скончалась ли у неё двоюродная сестра?
Кечошка никак не хотел признавать поражения своей собаки Поцхверы, но весь пастуший хор дружно кричал "ура" Курухе. И ему пришлось молча согнуть палец.
В том, что победила моя Куруха, не было ничего удивительного. Странно было лишь то, что шерсть Поцхверы была совсем изодрана. Говорят, что собака - это прирученный волк. А известно, что волк не рвёт волчьей шкуры. Так какого же рожна надо было собаке? Может, ей повредило приручение? Получается, что вышла она из лесу и ещё больше одичала? На что это похоже - родственницу не пощадила. Нет, в самом деле, нельзя всех без разбору выпускать из леса!
До этого мы с Кечо обычно устраивали дома петушиные бои. Кечошкин красный петух оказался настоящим героем - он разодрал хохолок у моего петуха и основательно помял его. Кечо был так счастлив, что готов был прыгать от радости. А я, обозлившись, хватил своего петуха топором, окрасив кровью его опозоренную голову.
Бабушка рассердилась:
- Чем тебе не угодил этот несчастный петух, бессовестный ты мальчишка?
Дед же одобрил мой поступок и поддержал меня:
- Если петух голопятого соседа побеждает моего, то и дырявой копейки не стоит его жизнь! Туда ему и дорога!
На ужин, приготовленный из петуха, я позвал и Кечо. Петух был старый, и мясо его было слишком жёсткое, но Кечошкины зубы отлично справились с ним. Не насытившись мясом, мы принялись за бульон. У бедного изголодавшегося парня живот вздулся, как после нашего пиршества в винограднике Тадеоза.
Когда моя Куруха прославила меня, я гордо поглядывал по сторонам, совсем словно Кечошкин петух, а дружок мой ходил рядом с отвисшими ушами. Однако не таков он был, сын Лукии, чтобы сдаться!
Пришлось наших собак стравить друг с другом и в третий раз.
И снова Куруха так обкусала Кечошкину собаку, что та осталась еле жива.
Правда, теперь и моей здорово досталось: у неё болела задняя лапа, и она стала прихрамывать, но мальчишки уверяли меня, что хромота её не уродует.
После этого, едва завидев Куруху, Поцхвера пятилась назад и старалась куда-нибудь спрятаться. Клянусь вам, если бы можно было, она бы влезла под свой собственный хвост.
Теперь уж я совсем приосанился и задрал нос кверху.
Кечо же нахмурился, как туча в ненастье.
- Кечуня, - начал я елейным голосом. - Помнишь, как я рассчитался со своим петухом?