- Собачье мясо не едят, иначе и я бы не остался в долгу, - ухмыльнулся он.
- А ты возьми её, паршивку, и убей на бабушкиной могиле, - посоветовал я.
На следующий день, смотрю, Кечо снова взял с собой Поцхверу. Завидев мою Куруху, она трусливо спряталась за хозяина.
- Что ты таскаешь за собой эту срамницу? - ещё издали крикнул я ему. - Не мог дома оставить? Хоть кур постерегла бы от сусликов.
- На этот счёт не волнуйся! С сусликами и мой петух справится, - ударил он меня старым хлыстом.
- Правильно! Хороший петух в роли сторожа лучше плохой собаки, - не остался я в долгу. - А такую собаку иметь - всё равно, что не иметь. На твоём месте я б её давно прикончил.
- Так я и сделаю. Только потерпи немного.
Прошла неделя.
Как-то утром я никак не мог дозваться Курухи.
Мне показалось, что ночью я слышал её обеспокоенный лай, но не придал этому значения.
Огляделся я, и вдруг вижу - лежит у амбара. Тронул её ногой - не шевелится, тронул снова - ни звука. Словом, что там много говорить, - Куруха была мертва. Осмотрел я её, но следов удара не нашёл, иначе убийцу долго бы искать мне не пришлось. Итак, погибла моя любимая собака, моя гордость и слава! Я не заплакал, но сердце моё обливалось кровью.
Примерно через неделю я отправился взглянуть на труп собаки. Но до меня ещё издали донёсся такой отвратительный запах, что я не решился подойти поближе. Пролетел месяц, и я снова пошёл туда. Дурной запах уже исчез, да и от собаки остались лишь шерсть да кости. И тут уж я не смог сдержать слёз. Слёзы промыли мне глаза, и я вдруг заметил среди костей что-то чёрное; поковырявшись палкой, я выудил большую ржавую иглу.
- Странно, - подумал я, - как она сюда попала?
И тут меня озарило: я опрометью бросился к дому, схватил Кечо за руку и потащил за собой.
- Куда это ты меня? - недоуменно таращил он глаза.
- Пошли-пошли! - грозно ответил я и ещё крепче сжал его руку. Словом, я почти бегом поволок его за собой.
- Что это? - спросил я его.
- Кости!
- Чьи?
- Собаки!
- Чьей собаки?
- Чьей, твоей! Разве ты её не здесь бросил?
- А это что? - и я палкой показал ему на иглу.
- А я почём знаю? - ответил он, побледнев и слегка попятившись, словно испугался, что игла сейчас подпрыгнет и воткнётся ему в глаз.
- Ах, не знаешь? - свирепо спросил я. - А за день до смерти Курухи разве не у твоей матери пропала игла, и разве это не она перевернула весь дом в поисках её, но так и не нашла? Интересно, кто же это проглотил её? Ты что, онемел, дружочек? Дал собаке проглотить, да? Ах ты, дрянь мерзкая, паршивый попрошайка! Позавидовал, что моя собака лучше твоей? Иглой одолел богатыря! Эх ты, герой!..
Его молчание окончательно убедило меня, что он виновен в смерти Курухи, и я не смог отказать себе в удовольствии влепить ему две здоровые затрещины.
Всю неделю я не разговаривал с ним. Но потом помирился: мне стало скучно одному, без друга…
Собака разлучила моего отца со своим братом, однако между мной и Кечо встать не смогла.
Хрустящие яблочки и экзамен учителю
Пока мы резвились и шалили, промчалось мимо нас лето. Когда созрел виноград и настала пора собирать урожай, бабушка принесла весть, что в соседней деревне открыли школу.
- Ну, что, внучек, - спросил меня дед, - хочешь в школу ходить?
- А что я там должен делать? - удивился я.
- Читать книги тебя научат!
До этого я видел всего лишь одну потрёпанную книгу, которую бабушка иногда держала в руках. Я решил, что в школе будут читать ту самую книгу и обрадовался!
- Книгу "Ефремверди"?
Но дед сказал:
- Таких книг тысячи. Но только, если научишься читать по одной книге, так потом все книги будешь читать. Ну?
- Да не знаю… - колебался я.
- А кто же знает-то? Я, милый мой, учился читать в городе по вывескам, а твой отец по надписям на могильных камнях. Запомни, детка, навсегда: самая лёгкая ноша в жизни - мудрая голова, а самая большая нива мудрости - книга. Если пожнёшь то, что в ней посеяно, никто не сможет обмануть тебя, ясно?
Эти последние слова мне понравились, и я решил, что ученье - совсем неплохое и нетрудное занятие, и согласился ходить в школу. Узнав об этом, Кечо тоже решил:
- И я буду учиться!
Но отец его, Лукия, словно сел на мула:
- Ты что, спятил? Откуда я денег возьму? Мне тут кукурузу не на что покупать, а он… Сиди, не рыпайся! Нашёлся мне книголюб!
А Царо облаяла супруга:
- Хватит с нас одного невежды, теперь ты и из сына хочешь крестьянина сделать? Нет, без школы я ребёнка не оставлю! Всё продам, а учиться он будет!
- Охо-хо! Продай! Что же ты продашь? Пустое место? Ах ты, несчастная!
- Чтоб у тебя язык отсох! Ничего другого бог тебе не дал, только язык ядом смазал! Жалкий ты идиот! И почему это все должны быть лучше тебя? Если Караманика в школу пойдёт, почему Кечули должен отставать от него?
И давай хулить и бранить мужа, говорить ему злые слова, грозить и проклинать его! Наконец Лукия не выдержал и согласился. И вот мы вместе с Кечули пошли в школу. Я - в новых чувяках, а он босиком. Идём и видим: важно шествует поп Кирилэ, а за ним вприпрыжку бежит Гульчина, сердце моё. У меня словно крылья выросли.
Нас ввели в длинную комнату, где стояли какие-то необычные скамейки, похожие на столы.
- Это парты! - сказала Гульчина.
В комнате набилось около двадцати ребят. Мы были не знакомы друг с другом и сели за парты с надутыми лицами. Вскоре в комнату вошёл бородатый мужчина. В руке он держал палку с изогнутым набалдашником, а одежда его напоминала рясу священника. Поздоровавшись с нами, он сказал:
- Ребята, когда я вхожу в класс, вы все должны встать. Меня зовут Эквтимэ Гоциридзе. Отныне я ваш учитель.
Потом Эквтимэ вынул из кармана листочек и прочёл наши фамилии. Все дети оказались на месте.
- Кто умеет читать и писать, пусть поднимет руку! - сказал он.
Руку подняла лишь одна Гульчина. Я посмотрел на эту руку, и она показалась мне хрустальной.
- Так я и думал, - проговорил учитель и снова обратился к нам:
- А кто из вас знает стихи?
Тут уж я опередил всех и поднял руку.
- Как твоя фамилия?
- Кантеладзе.
- Имя?
- Караман.
- Ого! Имя что надо! А ну-ка, скажи, какие стихи ты знаешь?
- Дали мне осла с хвостом… - начал я бодро.
Но учитель прервал меня:
- Мальчик, когда ты что-нибудь рассказываешь, надо встать. В школе такой порядок.
Я вскочил, приосанился и, захлёбываясь, отбарабанил распространённые у нас в деревне стихи про осла.
- Хи-хи, - не сдержавшись, засмеялась Гульчина.
- Что ты смеёшься, девочка? - спросил учитель.
- Разве можно такие стихи говорить в школе? - спросила она.
- В первый день можно, моя хорошая. Не надо больше смеяться. - Учитель ласково погладил её по головке и снова повернулся ко мне. - А ещё что-нибудь знаешь?
Как же мне было не знать, когда я слышал от своего деда и бабки чуть ли не целый бурдюк стихов, но смех Гульчины заставил меня их забыть; я разозлился и отрицательно покачал головой. Тогда учитель обратился к Кечо.
Кечо поднялся, откашлялся, прочистил горло и, запинаясь, начал говорить какие-то очень смешные частушки. Потом он осмелел, вошёл в раж и уже разорался вовсю. Когда он кончил, я еле сдержался, чтобы не рассмеяться, но тотчас же закрыл рот рукой, и учитель ничего не услышал.
За Кечошкой поднялась Гульчина и звонким как колокольчик голоском плавно начала читать стихи из нашей бесценной поэмы "Витязь в тигровой шкуре". Она так заливалась соловьём, что я вытаращил на неё глаза и, по правде говоря, совсем забылся.
- Вот молодчина, девочка! - похвалил её учитель. - Кто это тебя научил?
- Мама! - тотчас же ответила она.
- Знаешь, кто сочинил эти стихи?
- Знаю. Великий Шота Руставели.
Учитель похвалил Гульчину. Девочка, застыдившись, села и опустила голову.
Не знаю, как другие, но мне сразу стало досадно, что Гульчина в первый же раз опередила меня. В тот день, кроме чтения стихов, в школе больше ничего не делали, и нас отпустили рано. У меня чесались руки, так хотелось дёрнуть по дороге домой Гульчину за косы, но желание своё я исполнить не сумел. У школьной калитки нас встретил поп Кирилэ. Он взял девочку за руку, и они пошли вместе. Мы с Кечошкой топали следом. Гульчина шла и всё время ворковала.
За первым учебным днём последовали другие - то погожие, то ненастные, и чем больше проходило времени, тем больше в моём сердце накапливалось горечи.
Гульчина легко готовила уроки. На все вопросы учителя у неё всегда находился ответ, а я как сом разевал рот и стоял словно истукан. Из-за этого я чувствовал себя в школе не в своей тарелке. Алфавит я кое-как выучил, но в школу ходил, как на казнь: мне было стыдно, что Гульчина во всём была впереди меня.
Придя домой, она вечно сидела уткнувшись носом в книгу, а я бегал по просёлкам.
Однажды вижу - сидит в саду и держит толстую, как бочка, книгу. Тут я уж совсем скис. "Чтоб я такую книгу прочёл! - думаю. - Этак голова у меня распухнет и лопнет, как мои пасхальные пузыри". Но Гульчина ещё подлила масла в огонь, сказав: "Когда станешь учёным, такие книги придётся читать каждый день". Это напугало меня окончательно и отбило всякую охоту заниматься.
Словом, потеряв охоту грызть гранит науки, я с тем большим рвением стал лоботрясничать. С утра я выходил из дому, перекинув через плечо сумку, перебегал дорогу, потом, крадучись, возвращался и отсиживался в сарае до окончания занятий в школе. И я был доволен, что ловко обманывал родителей. Но в жизни, видимо, так получается, если человек лжёт, то в первую очередь лжёт самому себе…
Как-то в сарае я обнаружил припрятанные яблочки. На дворе цвела весна, а в эту пору, как известно, даже самые кислые яблоки кажутся слаще мёда. Я открылся Кечо, и он так обрадовался, что не пошёл в школу, а спрятался со мной в сарае.
Кечо так яростно грыз яблоки, что я забеспокоился:
- Потише ешь… услышит кто-нибудь… и пропали мы тогда! - предупредил я его.
- А я яблочки из-за того и люблю, что хруст от них идёт, - беззаботно ответил он и вонзил зубы в яблоко. - Я этот хруст люблю больше самих яблок. Что это за еда, ежели почавкать нельзя.
Словом, до тех пор пока мы не съели все до единого яблока, Кечо и не вспомнил про школу.
Покончив с яблоками, мы обшарили и перерыли весь сарай, наглотались пыли, но больше ничего там не нашли. Разочаровавшись в ученье, я стал редким гостем в школе, иногда всё же ходил туда, но только для того, чтобы нашалить.
Набрав полный карман желудей, я садился на заднюю парту и…
- Трах! - получал по затылку кто-нибудь из впереди сидящих учеников.
- Кто это? - спрашивал учитель. - Пусть встанет и выйдет из класса!
- Мы приходим сюда учиться, а какой-то лоботряс мешает нам! - лицемерно возмущался я.
Когда мне надоели жёлуди, я стал стрелять из хлопушек разжёванной бумагой. Кечули закрывал меня, и никто не догадывался, что это я. В классе начинался переполох и визг.
Как-то учитель вызвал к доске Кечо. Я был на него сердит и прицелился ему в мочку уха. Учитель заметил моё движение, но, не поняв в чём дело, решил, что я хочу спать.
- Ты что, не выспался? - спросил он.
- Нет, господин учитель, я так… - бодро ответил я, тотчас же вытянув голову, а хлопушку засунул поглубже в парту.
- А ну-ка отгадай, что у него в руке?
Учитель иногда показывал нам картинки с животными и дикими зверьми, а потом рассказывал о них.
Я пригляделся: Кечо держал в руке картинку с каким-то зверюгой, но что на ней было изображено, я разобрать не мог.
- Ну, говори, если знаешь! - торопил меня учитель, но я так и не смог толком разглядеть изображение.
Но раз мне не удалось потешить себя стрельбой, то я решил удовлетвориться тем, что сказал:
- Господин учитель, что у Кечо в руке я не знаю, но зато могу сказать, что у него в желудке.
- Что с тобой, Кантеладзе? - сверкнул глазами учитель.
- Ничего…
- Что ты там болтаешь?
- Утром он стянул у меня из сумки чурчхелу и слопал, - заключил я свою речь.
Учитель засмеялся, ну, а остальные вслед за ним.
За это время я хорошо разглядел, что у Кечошки было в руке, и воскликнул:
- Господин учитель, у Кечо в руке картинка с зайцем.
- Верно, - согласился со мной учитель. - А теперь скажи мне, сколько лет живёт заяц?
Я раскрыл рот как рыба, выброшенная на отмель, но вдруг меня озарила счастливая мысль:
- Это, господин учитель, выяснить невозможно.
- Почему?
- Потому что заяц сам по себе никогда не умирает: то волк его съест, то орёл унесёт. Да и дядя Пиран не даёт ему прохода, как только завидит - тут же бьёт без промаха.
Учитель улыбнулся в усы и спросил меня:
- Твой дядя охотник?
- Всё с ружьём ходит, кем же ему быть ещё?
- Только зайцев бьёт?
- Дед говорит, что чаще всего он убивает время. Иногда вылавливает капканом барсука, как-то и лису принёс. А бабушка всё сердится на него, что он по лесам шатается, праздную жизнь ведёт.
Учитель больше ничего меня не спросил, он посадил Кечо на место и сам стал рассказывать нам, какие звери живут в лесу.
На второй день на уроке арифметики он снова обратился ко мне:
- Допустим, Караман, у тебя десять яблок, пять ты отдал Кечо, сколько же у тебя останется?
- Десять, - не раздумывая выпалил я.
- Почему? Ты же пять отдал Кечо?
- Я ему больше не дам яблок, отчего он мне не дал грушу?
Учитель правильно решил, что я совсем охладел к учёбе и вызвал деда:
- Нико, дорогой, - сказал он ему, - твой внук книгу в руки не берёт. Он совсем на упражняет свой ум, может, ему вообще не стоит ходить в школу?
Тогда дед решил сам проследить за моими уроками. Теперь он отпускал меня во двор лишь после того, как я кончал готовить уроки. Надо сказать, что дед помог мне, и я немного подтянулся, стал более добросовестным учеником, но старика на это дело хватило ненадолго. Ведь у него своих забот было хоть отбавляй: один виноградник чего ему стоил, и вскоре я по-прежнему обленился.
Писал я так, что мои каракули скорее напоминали утиные лапки, а когда я читал стихотворение, клянусь вам истиной, мой язык вязнул в глотке. Не было у меня способностей и к рисованию, я не мог нарисовать даже простую свинью: она получалась у меня как рыба с рожками. Что же касается арифметики, здесь мои несчастные мозги попросту расползались в разные стороны.
Однажды весной учитель предупредил всех своих учеников, чтобы ходили в школу опрятными и, как следует, учили уроки, потому что со дня на день к нам может нагрянуть экзаменатор. Мы сдуру решили, что он нас обманывает, но учитель был прав! Проверять нас пришёл какой-то дядька в рясе, здорово похожий на попа Кирилэ, но только усы у него были короче и словно чуть подпалены.
Кечошка с таинственным видом шепнул мне, что этот дядька послан проверить нашего учителя.
- Разве можно учителя проверять? - удивился я.
- Отец сказал, что можно, а вдруг он не годится в учителя.
- Вот уж этого я никогда не подумал бы!
А когда прозвонил звонок и они вместе с учителем вошли в класс, я ещё больше поразился: ведь если он должен проверить учителя, зачем же он в класс пожаловал?
И вот этот самый дядька стал задавать нам разные вопросы. Мы то хранили каменное молчание, то заливались канарейками. И в зависимости от наших ответов экзаменатор то улыбался нам, то хмурился.
- А ну-ка, ребята, кто из вас знает, кого создал бог на седьмой день? - спросил он под конец.
Мы сразу притихли, словно напуганные цыплята, над которыми кружит коршун. Я поискал глазами Гульчину - может, она - думаю - знает? Но в тот день её в школе не оказалось, - тогда я взглянул на Кечо, - тот сидел с открытым ртом.
Вдруг я заметил, что учитель согнул локоть и дважды приложил к груди большой палец.
Я обрадовался. "Ну, думаю, браток, настало время показать себя", - и растопырив всю пятерню, поднял руку.
- Ну, отвечай! - обратился ко мне экзаменатор.
- На седьмой день бог создал нашего учителя! - радостно выпалил я и гордо взглянул на остальных учеников.
Учитель покраснел и так грозно взглянул на меня, словно готов был рассечь пополам.
А экзаменатор улыбнулся:
- Вы, ребятки, это учили, но просто забыли. На седьмой день бог создал человека.
Все с облегчением вздохнули, а я разозлился: если это так, почему же ему не понравился мой ответ? Я спросил его:
- Выходит, наш учитель не человек?
Тут учитель метнул в меня такой яростный взгляд, что я уверен, будь он один, он бы непременно поколотил меня и прогнал за дверь. Экзаменатор же снова улыбнулся:
- Ваш учитель человек, и очень хороший, но только бог на седьмой день сотворил не его, а другого человека, предка наших отцов Адама.
Вот этот-то день и оказался моим последним днём в школе; после этого ноги моей там не бывало.
- Ты что же, уже закончил гимназию? - спросил меня дед.
- Да ну её. Не хочу больше учиться! - заявил я и опустил голову.
- Чего? Учиться не хочешь? Ума - палата! - раскричался дед. - Не хочешь - не надо, хоть головой об стенку бейся! Расти болван - болваном!
Если брат братом красен, то друг - другом. Не успел я бросить школу, как Кечо немедленно последовал за мной. Его мать Царо была только рада этому: ведь она послала сына в школу назло нашим, а убедившись, что я не хожу, не стала принуждать и его.
Иссохшиеся щёки и наказанные глаза
Похолодало. Небо припорошило землю первым слоем снега, и вершины гор забелели. Потом вдруг выглянуло солнце, и снег, словно устыдясь, быстро стаял. Теперь стояла такая теплынь, что мы уж забеспокоились: не передумала ли зима и не решила ли повернуть обратно. Больше всех радовались солнцу старики. Им хотелось напоследок прогреть свои старые косточки под его тёплыми лучами, в заодно, и посудачить. Стариков можно было увидеть во всех двориках, они сидели примостившись на низеньких скамеечках, сощурив от удовольствия глазки.
Но мой дед не выпускал из рук топора. Он всё что-то тесал и оттачивал, и для меня сделал санки со вздёрнутым передком.
Хватало дел и у бабушки. Она чесала шерсть, лущила кукурузные початки, сушила на зиму яблоки и груши. Однако чаще всего она вязала. Как только клубок соскальзывал с её колен, на него накидывался наш кот и играл, катая его лапами. Бабушка бросалась за котом и больно била его, но он, по-прежнему преданно развалившись у её ног, дремал или сладко потягивался.
Кечо стал ходить с отцом в лес по дрова, а я, оказавшись в одиночестве, был предоставлен самому себе. Как потерянный, бродил по двору, и забавлялся тем, что тыкал палку коту в пасть, заставляя его визжать, как дикого зверя. Бабушка же сердилась и кричала на меня: "Паскудник ты! Перестань сейчас же, иначе я тебя крепко побью, клянусь прахом матери!"