- Пусть чёрный день настанет у моего врага! На что мне чёрный день? Вредный ты человек, Караман, для друга вино пожалел. Скряга, сначала даром поил меня, а теперь и на собственные деньги пить не даёшь!
- Ты чего, пристукнуло тебя, что ли! Не нужно тебе больше, да и мне не нужно. Чувствуешь, голова у тебя на плечах не держится?
- У кого это не держится, у меня-то? Да столько силы во мне за всю жизнь не было. Захочу, землю в пыль превращу да в небо кину, все глаза ему засыплю, совсем ослеплю! А звёзды эти, чего они там, если уж светят, то пусть себе светят, а нет, так и не надо! Ты что же это, сукин сын, вздумал со мною ссориться! Да знаешь ли ты, кто я такой?! Не знаешь, так оставь меня в покое, найди себе ровню, с ним и ссорься. А сейчас я хочу не ссоры, а песни!..
Кошка бродит, кошка бродит!
Спасайтесь, мыши!
Эй-да, быстреее-и, мыши! -
пропел он в темноту. Ветер принёс обратно только два последних слова: "Спасайтесь, мыши!"
Что было потом, не помню. Проснувшись, я почувствовал, что голова моя покоится на пустом бурдючке.
Солнце взобралось на ветки ели и сидело на ней, как чертёнок. Огонь превратился в золу, а трава вокруг него увяла. Кругом валялись остатки пиршества - огрызки ветчины, куски хлеба. Опрокинувшаяся на бок чарека мирно дремала у моих ног. Кечо уже стоял на ногах, и лицо у него было такое, словно вместо свежего лесного воздуха он глотал горький серный дым. Увидел, что я проснулся, и подошёл ко мне.
- Как ты себя чувствуешь, Каро?
- Голова немного болит.
- Немного? Счастливчик ты, Караман. Хотя, конечно, вино из собственного погреба не может тебе повредить.
- Ну разве во всём виновато вино?
- А кто же как не оно, проклятое. Чёрт меня дёрнул продать тебе первую чареку! - в голосе Кечо мешались слёзы и упрёк, - много я от тебя, непутёвого, выгадал.
- Что же, Караман, что ли, по-твоему, выгадал? - возразил я и бодро поднялся. От движения боль в голове усилилась, и мне пришлось снова лечь.
- Кечули, твой бурдюк совсем пуст?
- Всё, что я не продал, пролилось. А у тебя осталось что-нибудь, хоть немного?
- Видно и у меня пролилось, наберётся около пяти чарек. Налить тебе?
- Ни-ни! Смотреть тошно!
- А знаешь ли ты, что вино лучшее лекарство от перепоя?
Я поднялся, медленно передвигаясь, побрёл к роднику, подставил лицо под струю холодной воды, а вернувшись к ели, наполнил чареку и поднёс её ко рту. Сначала мне было неприятно, но постепенно настроение у меня улучшилось, а потом стало и совсем хорошее.
Кечо всё воротил нос, не напоминай мне, мол, про вино. Я насильно влил ему в глотку несколько капель, он поморщился, но проглотил довольно охотно и вскоре тоже развеселился.
- Дай бог тебе счастья! И впрямь это лекарство. На-ка, забирай обратно свой пятак, глаза бы мои на него не глядели!
- Ты что, хочешь, чтобы я тебе снова вина продал? - пошутил я со своим покупателем.
- Ещё и издевается! Забирай! Забирай, говорю, не то выкину в речку, во всём он, проклятый, виноват.
- Вот так всегда! Сам всё натворил, а непременно хочет свалить на другого, - сказал я, пряча пятак в кисет. - Я так думаю, и чареке тут не поздоровится, отдай её лучше мне.
- Ну нет, она-то уж к делу непричастна, пусть остаётся!
Видите, мои хорошие, что произошло? Пятак вертелся-вертелся меж двух бурдюков, оба опустошил и возвратился к хозяину. А мы с Кечо торговали-торговали да так ни с чем и остались, в одном только всё-таки нам привезло: груз легче стал!
- Кечули, а помнишь, ты вчера хотел возвратиться с пути да похитить Гульчину? Ну как, брат, не передумал?! - спросил я нарочно. - Сказать по правде, дела у нас не блестящи. Бурдюки, как и карманы, пусты, что поделаешь, видно и впрямь возвращаться придётся?
- Ты что, спятил, что ли? Как же это мы в деревне покажемся? Отец как узнает, что я до города не дошёл и с пустыми руками домой возвратился - изведёт. Житья мне от него не будет. Идти всё-таки придётся. Руки-ноги у нас, слава богу, целы - не пропадём, не бойся. Поедем мы в этот чудо-город и будь что будет. Эх, пропадай моя головушка!
- Значит, всё-таки идём?! - снова спросил я. - Трудно нам будет, парень, очень трудно. В деревне, там хоть, как телёнок, травкой наешься, а в городе?
- Спасает нас в городе умение торговать, оно и держит, скажешь, нет?
Возразить мне было нечего.
Щедрый хозяин и голодный гусь
До полудня мы проспали в тени, потом поднялись, умылись холодной водой и, вскинув пустые хурджины, побрели дальше месить грязь и пыль, которые, как знаете, не иссякают в дороге. По пути нам встретились двое - сван Созар и уравец Нариман. Созар всё время напевал себе под нос знаменитую сванскую "Бубу Какучелу", а Нариман был тихий и молчаливый, честное слово, поначалу он показался мне немым. Оба они шли в город впервые.
Нас они приняли за бывалых путешественников и потому обо всём с нами советовались.
На заре второго дня пути подошли мы к Кутаиси. У Кечошки аж ноги от радости сами затанцевали.
- Караман, Каро, послушай-ка!
- Чего тебе?
- Слышь, и здесь петухи по-рачински поют!
- Да ну тебя, ты что же думаешь, они здесь по-французски, что ли, должны кукарекать? - отмахнулся я и, как ледяной водою, погасил Кечошкин телячий восторг.
Было уже светло, когда мы подошли к висячему мосту. Навстречу нам из расположенного неподалёку двора вышел молодой парень с лихо закрученными кверху усами.
- Здравствуйте, люди добрые, - приветствовал он нас. - Вы, наверное, издалека?
- А что, разве не заметно? - спросил я.
- Пожалуйте, пожалуйте, дорогие, сюда! Отдохните вот тут во дворе, устали небось. Дорога ведь страсть как утомляет. А я тем временем угощу вас горяченьким и водочки поднесу. Утром это очень даже кстати. Не побрезгуйте хлебом-солью! Пожалуйста, дорогие, пожалуйте! - приглашал нас любезный хозяин.
А я подумал, какой гостеприимный в этом городе народ, зря отец наговаривал мне всякой всячины, встреть его сейчас, я так бы и сказал ему: чего, мол, ты меня пугал, обманывал про воров и убийц всякие там басни рассказывал, а вон какого доброго, обходительного человека мы встретили. Правда, отец считал городом только Тбилиси. Но разве Кутаиси не брат Тбилиси? Тоже ведь большой город. Ну чем, скажите, он на деревню похож?
- Ты не голоден, Кечули? - я посмотрел на друга.
- Ножницы раскрытые проглочу, - прошептал тот, - только то и удерживает меня, что с хозяином мы едва знакомы.
- Что будем делать? - спросил я у Созара.
- Неловко как-то, но уж когда так настойчиво приглашают, негоже отказываться. Зайдём, что ли? Благодать, как говорится, в мире не переводится, - сказал сван.
Нариман беззвучно согласился с нами.
Хозяин провёл нас через двор. Там, в глубине, под большим орехом стояли длинный стол и две дощатые лавки. Свалили мы нашу поклажу у ограды, сверху шапки побросали и устроились за столом.
- Что есть будете? - засуетился улыбающийся хозяин.
- Чего ты нас спрашиваешь? Тебе лучше знать, чем нас угостить, - осклабился Кечо.
- Как величать тебя прикажешь, хозяин дорогой? - спросил сван.
- Коцией, шени чириме.
Дорожка, усеянная гравием, вела прямо в дом. Коция побежал по ней словно пританцовывая, у двери обернулся.
- Водочку будете? Чача у меня такова, что Амирана, если тот с цепи сорвётся, снова приковать к скале может.
- По стаканчику не повредит, хорошо для аппетита, - кивнул я.
На столе появились хлеб, каурма, водка и маленькие стопочки.
- Кушайте, дорогие, кушайте, - угощает хозяин, хотя и незачем нас было уговаривать, - мы все вчетвером набросились на еду, как голодные волки.
- Да благословит бог нашего доброго хозяина, пусть воздастся ему за щедрость его, - поднял бокал Созар, - всю жизнь, если даже триста лет, как ворону, придётся прожить, буду твою хлеб-соль помнить. Ну-ка, друзья, выпьем по одной!
- Может, свиной шашлык вам зажарить? - пританцовывая подошёл к нам Коция.
- Если поставишь ещё кувшинчик водочки, мы и шашлык не прочь будем съесть, - бросил ему Кечо.
Второй стакан мы подняли за Кутаиси. Скоро Коция принёс нанизанный на шампур шашлык.
Я и Нариман съели по маленькому кусочку, остальное мгновенно уничтожили Созар и Кечо.
- В жизни не едал ничего вкуснее! - воскликнул Кечули, он высунул язык и облизнулся.
"Кабы шампур не проглотил", - испугался я.
- А больше он ничего не принесёт? - спросил сван, аппетит у него явно разыгрался не на шутку.
- Пора и честь знать, - я посмотрел на голый шампур.
- Наелись, чириме? - спросил хозяин.
- Да, да, да!!! - хором воскликнули мы трое, а Нариман кивнул.
Мы взвалили на себя наше барахлишко и стали прощаться с хозяином.
- Огромное тебе спасибо, батоно, век твоей доброты не забудем. За нами не пропадёт. Гора, говорят, с горою не встретится, а человек…
До сих пор Коция всё улыбался, но теперь вдруг лицо его омрачилось.
- Как же это вы так уходите и денег не платите?
- Какие ещё деньги? - удивился сван, - ты ведь нас сам пригласил, подолы нам пообрывал просьбами, уговорами, а теперь денег требуешь?!
- Ишь, что придумали, вы что же и вправду решили задарма покушать, потому-то пасти как драконы разевали. Поглядите на них? Это вам, братишечки, не что-нибудь, а духан. Вот если вы ко мне домой придёте, я вас приму-угощу да даром прислужу, пожалуйста. Но если стану я тут народ даром кормить, каков доход мне достанется? Ну чего друг на друга смотрите, выкладывайте денежки, торопитесь!
Легко сказать выкладывайте, а что выложить, если в кармане у тебя завалялся всего-навсего сирота пятак?!
- Вах! Ты что же это, добрый человек, сразу не мог сказать! - забеспокоился Кечо.
Нариман только плечами повёл и застыл в немом удивлении.
- Да что у вас в карманах скорпионы спрятались, пошевеливайте руками, не то… - Коция сверкнул на нас глазами и погрозил шампуром.
- Нет у нас ничего, батоно, чем же платить-то? Подожди денька два, никуда мы не убежим, работать ведь сюда приехали. Заработаем немного денег и расплатимся с тобою, - стал просить его Кечо.
Коция отошёл от нас подальше и заорал:
- Знаю я вас, что вы за фрукты, меня, старого воробья, на мякине не проведёшь, платите сейчас же, не то городового позову!
Тут сван обнажил свой кинжал.
- Ты же ещё нам угрожаешь, прочь с дороги, если жизнь тебе не надоела, не то покажу как людей обманывать!
- Городовой, городовой! - завопил Коция и выскочил за ворота.
Во двор влетел длинноусый и низколобый городовой. Он грозно завращал глазами.
- Что случилось?
Рассказали ему всё по порядку.
- Платите, или всех арестую!
- Ах, как славно мы покутили! - вырвалось у меня вдруг.
- Ладно, пусть посчитает! - сван спрятал в ножны свой длинный кинжал. - Креста на нём нет, откуда мне было знать, что он нас так подло обманывает.
Коция защёлкал чёрными костяшками:
- Всего три рубля.
- Что мы, корову у тебя съели? - заговорил вдруг Нариман.
Я вытащил из хурджина пустой бурдюк и положил на него пятак:
- На, больше у меня ничего нет!
Кечо положил свой бурдюк рядом.
Нариман молча протянул Коции рубль, а Созар отстегнул висевший на поясе кошель, достал два рубля и, швырнув их духанщику, крепко выругался и вышел со двора. Мы с Кечо догнали свана и стали предлагать ему свои бурдюки, он так наорал на нас, что у меня мурашки по спине забегали.
- Довольно и того, что нас так подло обманул этот прохвост. А тут ещё вы меня за дурака принимаете!
Пристыженные, спрятали мы наши бурдюки в хурджины, поблагодарили свана и распрощались с ним. Потом уселись у моста.
- И совсем он не был похож на духан, - недоумевал Кечули, - зачем только мы туда зашли, уж лучше, ей-богу, закусил бы я раскалёнными углями да запил их керосином. Дорого же всё это обошлось!
А Нариман соболезнующе кивал.
Я отнёсся ко всему происшедшему гораздо спокойнее, потому что наперёд знал - не будет в этом путешествии мне удачи, ведь не зря же первый, кого я встретил, отправляясь в дорогу, был Кечо. Нога у него ужас какая несчастливая.
- Помнишь, сын Темира показал мне город? - прищурившись, сказал Кечули.
- Как не помнить. При этом воспоминании уши у меня и посейчас горят.
- Теперь-то ты убедился, что за волчье логово - город.
Нариман извинился перед нами, мол, сегодня же должен отправиться в Тбилиси, и ушёл.
Остались мы с Кечошкой снова одни. Молча уселись рядышком, прислонившись к каменной ограде, и стали глядеть на пустынную улицу. Было с нами два пустых хурджина, два бурдюка и единственный пятак. Страшновато нам стало.
- Куда пойдём? - спросил я у Кечо.
- Откуда мне знать. Может, повезёт и найдём работу, наскребём денег на билеты, никто ведь даром в вагон не посадит. Отец мне говорил, что если нас в поезде безбилетными поймают, непременно в тюрьму упрячут. Напрасно мы с тобою придумали эту поездку в город.
- Перестань, не то разревусь.
- Замолчи! - Подперев рукой подбородок, я уставился в землю и вдруг почувствовал, что рука Кечошки легла мне на плечо.
- Чего тебе?
- Ничего… Просто… Возьми меня за руку, посидим так немного, надёжней как-то.
И правда, в этот миг почувствовал я, что нет для меня ничего на свете дороже тёплой Кечошкиной руки.
Неожиданно из-за угла появился высоченный человек, одетый в какие-то пёстрые лохмотья, в руках у него была разрисованная палка. Он приблизился к нам и остановился, снимая на ходу облезлую баранью шапку.
- Приветствую вас, господа!
- Здравствуйте! - ответили мы оба и отвернулись.
Незнакомец чем-то был похож на бродягу, который появился одно время у нас в Сакиваре, но был он страшней того, с выпученными глазами, уродливо морщил лицо и как-то дико озирался вокруг.
Ему, видимо, не понравилось, что мы отвернулись от него. Он присел и словно собака, готовящаяся прыгнуть на кусок мчади, оглядел нас со всех сторон.
- Отчего это вы меня сторонитесь, юноши? - подбросил он вдруг вверх свою облезлую шапку и поймав на лету, протянул её нам:
- Подайте грошики!
Мы с Кечо, прижавшись друг к другу, отвернулись, давая понять, чтобы он от нас отвязался.
- Вы что не слышите? Подайте грошик, хоть один, маленький, ну совсем малюсенький грошик!
Мы снова сделали вид, что не слышим.
Незнакомец захохотал и надел свою шапку на палку:
- Вы думаете, мне действительно нужны ваши деньги? Я нарочно попросил. Проверяю, что вы за люди. Тра-ля-ля, тра-ля-ля! - запел он.
- Чего тебе от нас нужно? Кто ты такой? - спросил я со страхом.
- Кто я такой? Я всё и ничего, - он сунул палку себе под мышку, нахлобучил шапку и присел, словно готовясь к прыжку. - Значит, вы не знаете, кто я такой, - сказал он, уродливо морща лицо. - Добро, давайте знакомиться. Когда-то и я назывался человеком, а теперь вот зовут меня - Никто. Был священником и духанщиком, обладателем большого состояния, потом стал нищим, был мудрецом и глупцом, сидел некогда в правительственном кресле и в тюрьме клопами был заеден, познал много всякого в жизни и остался невеждой, переменил тысячи разных ремёсел, но нигде ничего не выгадал. Мудрость моя вознесла меня до небес, а глупость к земле пригвоздила. И стал я теперь ничтожеством.
- Оставь нас, добрый человек, нам и своих бед хватает, возвращайся туда, где пил.
Незнакомец облизал языком сухие губы и соскочил с решётки, на которую он взгромоздился:
- Вы думаете, я пьян?! Ничуть, мне суета мирская голову вскружила. Жаждал я учёным стать, и вот, видите, что получилось! До чего докатился. Не пытайтесь быть умными, друзья мои!.. Одни зарабатывают хлеб мудростью, другие - глупостью. Горек хлеб, добытый мудростью, сладок - глупостью. Лишь безумец не ведает того, что к мудрости примешивается больше яда. Глупцы улыбаются друг другу, а мудрецы - убивают один другого. - Незнакомец снова изогнулся, как собака, и стал потирать руки, ёжась словно от холода. - Помните вы стишок "Козлик съел мой виноградник"? - спросил он нас вдруг.
- Конечно, - отмахнулись мы одновременно и, поднявшись, решили уходить.
- Постойте! - преградил нам путь незнакомец.
- Оставь, не до тебя нам.
- Ну-ка, если помните этот стишок? - не отставал он, подбрасывая в воздух свою палку.
- Ненавижу я, батоно, экзамены, поэтому-то и школу раньше времени бросил, - ответил я.
- А я тебе, сукин сын, отметок ставить не собираюсь, просто хочется мне знать, правда ты этот стишок знаешь? Ну, давай, начинай! - в голосе его зазвучала просьба.
- Нашёл время стихи вспоминать! Что мы, маленькие, что ли! - поддержал меня Кечошка.
- Не знаете, не помните. Хи-хи-хи-хи! - вертел перед носом у нас свою палку незнакомец.
- Честное слово, знаем.
- Я человеческим клятвам не верю, если знаете, говорите.
- Ой, мамочки! И чего это он к нам пристал! Давай-ка, Каро, начнём, не то, чувствую, он от нас не отвяжется.
- Как прикажете, батоно, нам в позу становиться, или просто можно начинать? - подмигнул я Кечошке; если, мол, этот негодник собирается над нами потешаться, мы тоже в долгу не останемся.
- Как угодно, друзья, только дайте мне услышать человеческий голос. Сколько времени я тоскую по настоящему человеческому голосу. Ты ведь сын человеческий, - тронул он меня палкой по плечу.
Тут вспомнилось мне детство.
- Ничего подобного, - запротестовал я. - И вовсе я не человеческий сын, отец купил меня на базаре, в Они, а на базар меня ангел с неба сбросил.
- Э, дорогой, все хотят быть детьми ангелов. Но ведь ангелы-то бесплотны. - Он вскинул палку на плечо и обратился к Кечошке. - И тебя на базаре купили?
- Нет, - замотал головой Кечошка. - Н… нет! Отец мой всегда бедняком был. Не было у него денег, чтобы ребёнка купить… и он меня сделал сам…
Незнакомец простёр к небу руки и раскатисто захохотал:
- Это уже интересней!
Кечо, между тем, продолжал: - Дед мой приволок из лесу колоду, из неё-то и вырубил меня отец топором. А это разве по мне не видно, что я…
- Конечно, конечно, благослови тебя господь, а вот если ещё и стишок мне скажешь, совсем молодцом будешь.
Кечошка беспомощно посмотрел на меня, что, мол, делать будем?
- Давай, Кечули, начинай, я помогу.
Дай взгляну на виноградник,
Кто-то съел мой виноградник,
Козлик съел мой виноградник. -
несмело начал он, словно разжёвывая слова:
Дай взгляну на козлика.
Кто-то съел и козлика
Кто успел съесть козлика?
Серый волк съел козлика.
Постепенно голос его окреп:
Волк козлёнка,
Козлик съел мой виноградник.
- Продолжай, Каро, - обратился он ко мне.
Дай взгляну на серого.
Кто-то съел и серого.
Ружьё съело волка.
Ружьё - волка.
Волк - козлёнка.
А козлёнок - виноградник.
- Дальше, Кечо!