13
По рыхлой земле, заложив за спину глянцевитые крылья, важно ходили грачи. Высоко в небе виднелась тонкая луна, пятна на ней были совсем синие, и казалось, это просвечивает само небо. Против луны светило солнце. Жаворонки журчали в вышине, как ручьи.
…Какую борозду наезжал Кузьма - сотую, тысячную? Шаг за шагом по солнцу и против солнца, круг за кругом, не останавливаясь, не оглядываясь… Только вперед! Вот так же - только вперед! - с боями, наперекор всему, по вязким осенним дорогам, в слепую пургу, коченея на морозе, вот так же шел Кузьма на войне.
- Эй, Кузьма Иваныч!
Это Клинов напоминал об отдыхе. Он тут же и сел, где остановились, отдыхать. А Кузьма задал коровам корм и пошел на соседние участки.
Второе поле, за перелеском, было уже все вспахано. По дороге он встретил Настю с Груней, - они шли на комсомольский участок. К их приходу Полинка вместе с Костей Клиновым должны были забороновать землю. По агротехническому плану наступила пора посадки картофеля.
- Семена завезли?
- Там уже… и зола там. Ой, Кузьма Иваныч, и смеху же было с этой золой, - засмеялась Настя. - Костька все собирал ее в бочку, ну, а матка думала, что это он собирает им на огород. Вот она и вцепилась в бочку. Не отдает, и все. Моя, говорит, зола. А там не только ее зола, а со многих дворов. Еле-еле взяли.
- Что не успеете засадить, обратно везите. Семена на поле не оставляйте.
- Да уж знаем, Кузьма Иваныч. - Груня поправила толстые косы и игриво взглянула на Кузьму. - Что это вы такой нынче серьезный? Даже ни разу не улыбнулись.
- А тебе бы все только улыбаться?
- А чего мне улыбаться?
- Николай сколько раз забегал?
- Ой, тоже и скажете уж… Пойдем, Настя.
- Когда свадьба-то будет? - не унимался Кузьма.
- А ну вас! С вами нельзя и пошутить, какие вопросы задаете… - И, вспыхнув, толкнула Настю в бок: - Пошли!
На третьем поле работала Дуняша в паре с Лапушкиной. Увидав Кузьму, она торопливо оправила платок, убрала выбившиеся волосы, отерла рукой пересохшие губы. Дуняша работала много, не жалея себя. Ей хотелось, чтобы Кузьма заметил это, а если заметит, так и похвалит, а там - кто знает… Ведь коса на березе все-таки распустилась! И стоило Дуняше увидеть Кузьму, - сердце у нее замирало, она бросала все, что делала, не отрываясь смотрела на него. Кузьма замечал это и уже не раз ругал себя за тот вечер, когда ему вздумалось танцевать с нею.
- Подвигается дело? - бодро спросил он.
- Сам двигаешься, так и дело двигается, - ответила Лапушкина, не глядя на Кузьму.
- Завтра закончите?
- А там видно будет, как работа пойдет.
"Чего это она, какая злая, - подумал Кузьма. - Устала, наверно…"
- Закончим, закончим, Кузьма Иваныч, - преданно глядя ему в глаза, ответила Дуняша. - Мы ведь тоже решили две нормы дать… - Все ее лицо светилось радостью.
Кузьма торопливо отошел.
На комсомольском участке было шумно. Кузьма никогда бы не подумал, что пять человек могут так шуметь. Он прошел низом вдоль озера, скрытый кустами, и остановился вблизи от Насти.
- Я кому говорю? Если не будешь мерять лучинкой, лучше уходи с поля! - горячо говорила Настя.
- Подумаешь, какая начальница нашлась, - закричала на нее Груня, - дома не услышишь, а тут волю взяла!
- Не волю взяла, а не дам портить! - замахала на нее руками Настя.
- С твоей лучинкой мы до зимы не управимся, - подскочила к сестрам Полинка.
- И то верно, - вмешался Вася Егоров, - не дело ты, Настя, выдумала.
- Не дело? А какими глазами будем смотреть, когда появятся всходы? Где пусто, где густо, где нет ничего? Александра Васильевна что нам говорила: "на тридцать пять", - значит так и делать надо. И нечего стоять, давайте работать! Иди, Полинка, наезжай борозды, а ты. Костя, не стой, неси золу. Что вы на самом деле не слушаетесь, - если так будете, я Кузьме Иванычу скажу!
- А скажи! Вот тебе Кузьма Иваныч-то и ответит: не дело мерять лучинкой, подумаешь, какая точность, скажет! - закричала Груня.
- А зачем же ты это за меня говоришь? - выходя из кустов, сказал Кузьма.
Все ахнули и рассыпались по полю. Осталась одна Настя.
- Что тут у тебя происходит? - спросил он, всматриваясь в ее сердитые глаза.
- Да так… ничего, Кузьма Иваныч, - смущенно ответила Настя.
- Воюешь?
- Нет, - затрясла головой звеньевая, - просто мы посовещались.
- Я слышал ваше совещание. Передай всем членам своего звена, что я поддерживаю твое предложение, - и окинул взглядом участок.
Полинка шла за плугом, следом за ней двигался Костя Клинов. Он подсыпал в борозды золу, а за ним быстро перебегала Груня, опуская клубни картофеля в землю; в ее руках мелькала лучинка. Вася Егоров подносил картофель.
"Дружно работают", - про себя отметил Кузьма и зашагал на свое поле. "А Щекотов-то ушел!" - внезапно сверкнула мысль, и на сердце стало тягостно.
Луна становилась все ярче, повеяло прохладой, над головой появились, как дымок, серые стайки комаров.
Клинов спал, подложив под голову шапку, лицо у него было сердитое. "Тпру! тпру!" - раздавалось при каждом вздохе, словно он сдерживал лошадь. Кузьма разбудил его. Павел с трудом открыл свои маленькие черные глаза и, охая, поднялся.
И опять борозда ложилась к борозде, круг шел за кругом. Уже легли синие тени, солнце давно погасло, проехали с полей пахари, угомонились жаворонки. А они все пахали, пахали, пахали… Только поздно ночью соединился их участок с участком Щекотова. Кузьма окинул взглядом пашню. Голубая земля, как море, лежала вокруг него.
- Посмотри, Павел Софронович, какая красота, - сказал Кузьма.
Клинов посмотрел и удивленно покачал головой:
- Действительно, наворочали…
14
Все ушли, остался один Кузьма; он ходил по краю поля, замеряя вспаханные участки. Ночь так и не пришла, не успело солнце зайти, как стал уже алеть восток, воздух наполнился бледным светом. Дышалось легко, но изломанные за день ноги ныли, лицо, нажаренное солнцем, горело, хотелось сесть и не двигаться, а еще лучше - растянуться на прохладной земле и лежать, ни о чем не думая. За день он и Павел Клинов вспахали полтора гектара. "Что ж, можно, ведь, если захочешь, значит, можно…" - устало думал Кузьма, переходя на участок Дуняши, - здесь было порядочно вспахано. Потом прошел на третье поле, где пахал Егоров, тут тоже дело подходило к концу. В километре от егоровского участка находился сидоровский клин. Когда Кузьма пришел туда, в низинах уже начал оседать туман, а луна забралась так высоко на небо, как никогда еще не забиралась. На комсомольский участок можно было бы и не ходить, но он был всего через дорогу, и хотелось посмотреть, как прошел первый сев, много ли посадили картофеля.
Кузьма продирался сквозь густые ельники. Мокрые ветки мазали его по лицу. Из-под ног Кузьмы с шумом вылетела птица и, хлопая крыльями, ударилась в чащу. Кузьма вздрогнул и рассмеялся.
Весь склон комсомольского участка был залит призрачным светом луны, смешанным с предрассветом. Озеро было серебряным. Подул ветер, и вода покрылась мелкой рябью, как рыбьей чешуей. Кузьма посмотрел вдаль и, прикусив губу, вдруг бросился вперед. Там, на гребне, где выполаживался склон, бежал человек.
- Стой! - закричал Кузьма.
Стеклянное эхо подхватило его голос и, словно мячик, стало перебрасывать из стороны в сторону. Кузьма побежал было прямо через пашню, но понял, что так не догнать, и поднялся выше, к лесу. Отсюда он увидел, что человек бежит к озеру, в густые тальники.
- Стой!
Теперь Кузьма разглядел: это была женщина, она бежала, высоко подняв юбку, - видно, что-то несла в подоле, - и все оглядывалась. Кузьма ринулся вниз. Выбегая на равнину, он увидел, как женщина юркнула в кусты. "Все равно не уйдешь, найду тебя, найду!" Он остановился у кустов, насторожился: в стороне послышался сухой треск. Кузьма затаил дыхание. Все ближе и ближе раздается треск. И вот, совсем уже рядом, Кузьма услышал тяжелый вздох - не то всхлипывание, не то шопот.
- Стой, говорю! - крикнул Кузьма и бросился в тальники.
Женщина вскрикнула.
Лапушкина! Лапушкина была перед ним. Он ничего не понимал. Она смотрела на него со слезами:
- Впервой, Кузьма Иваныч… Никогда такого… Как жить-то, Кузьма Иваныч?..
Кузьма выпрямился. У него дергалась левая щека, тугой комок подкатил к горлу. Нет, никогда не простит он себе этого! Как он мог не заметить эту вдовую солдатку, у которой на руках пятеро ребят. Как он, фронтовик, мог забыть о вдове фронтовика, не помочь ей. Он ведь знал, видел, что Лапушкина нуждается, а сам ни разу не спросил, как она живет, и когда она попросила, чтобы ей выписали картошки, отказал, боясь, что колхозу не хватит для посева.
- Лапушкина…
Она тихо плакала. Теперь ей было все равно. И чего он еще дергает ее, вести, что ли, куда хочет?..
- Ну, веди. - Она поднялась и вдруг закричала зазвеневшим от отчаяния голосом: - Веди! Веди в колхоз, на суд! В район! Веди!..
Кузьма порывался что-то сказать и не находил слов. Жалеть ее? Но как жалеть словами, которые ничего не стоят. Ругать? Да за что же ругать, если сам кругом виноват…
- Послушай, Лапушкина, - отрывая ее руки от лица, сказал Кузьма, мучаясь еще больше, чем она, - пойдем… Надо все сделать так, чтобы никто не узнал. Пойдем скорее, - он заторопился, боясь и впрямь, чтобы никто не увидел изуродованную борозду.
Лапушкина показала, где она взяла картофель. И долго еще, больше часу, они зарывали выкопанные клубни, приваливали их землей, рыхлили комья, чтобы никто ничего не заметил.
Взошло солнце, и они пошли домой. Песок на дороге пожелтел от росы. Сосны, свободно раскинув ветки, плыли в розовом воздухе. Было тихо. И вдруг издалека донесся рокот мотора. Кузьма взглянул на небо, но самолета нигде не было видно. А рокот нарастал все тверже, все грозней. Кузьма оглянулся.
Из-за холма медленно выползал трактор. Вот он перевалил через вершину и, таща за собой плуг, пошел вниз. За ним показался второй, за вторым третий…
15
В неприятное положение попал Степан Парамонович. Как говорится, "механизация сыграла свою решающую роль". Пока не было тракторов, Степан Парамонович не особенно волновался.
"За самовольничанье начальство по головке не гладит! Емельянов-то вон как его отчитал!" - думал Щекотов. После того собрания, на котором Кузьма признался в своей вине насчет огородов, Щекотов почувствовал себя уверенней, и даже то, что самовольно ушел с поля, не особенно его беспокоило. Он и в этом видел вину Кузьмы.
"Ежели дойти до райкома, то уж тут однорукому в председателях не сидеть, - размышлял Степан Парамонович. - Так и так, скажу, дескать, невмоготу стало жить с таким председателем. Ну, а если все-таки усидит, так опять же невелика потеря, поедем в Ярославскую, в родной колхоз…" С этими мыслями он и уснул. И сон приснился ему хороший, он увидел себя в поле, среди пшеницы, неподалеку от ветряка. Колосья тянутся к нему, что-то шепчут, он трогает их руками и спрашивает: "Чья же это пшеница?" А колосья ему в ответ: "Смотрите-ка, не узнал… да твоя, твоя…" И так хорошо ему было видеть этот сон, что когда его разбудила Елизавета, крикнув: "Степан, тракторы пришли!" - он все еще улыбался.
Тракторы с грохотом шли мимо дома. Степан Парамонович подбежал к окну в нижнем белье, нечесаный, с раскрытой грудью. Тракторист на головной машине, в кожаном шлеме, помахал ему рукой. И словно что-то оборвалось в груди у Степана Парамоновича. Пока не было тракторов, все его раздражало на новом месте. Но вот пришли тракторы, и все его ночные думы развеялись в прах. Теперь нечего было и думать о возвращении в Ярославскую. Он торопливо оделся и, как ни в чем не бывало, отправился к бригадиру за нарядом.
Стояло солнечное утро. С осины доносился гомон. Грачи, кувыркаясь, дрались в воздухе, с высоты падали на ветви и качались на них, взмахивая крыльями.
Елизавета еле поспевала за мужем. Степан Парамонович думал, как бы это так получить наряд, чтобы Кузьма не подумал, что он, Степан Парамонович, испугался чего-то и пошел на попятный. Но Кузьма ничего и не подумал. Он приветливо ответил на кивок Степана Парамоновича и направил его бороновать, а Елизавету занарядил на посадку рассады. Но тут Степан Парамонович увидел на дверях нового сарая какой-то листок бумаги, который слабо шевелился на ветру. Степан Парамонович придвинулся к нему и побагровел, на лбу у него вздулась темная жила. Он сорвал листок и, скомкав его, бросил в председателя.
- Все! - крикнул Щекотов, выкатив глаза. И, ссутулясь, быстро пошел домой.
Елизавета побежала за ним.
- Чего там? Чего в ней?
Степан Парамонович тяжело дышал. Он расстегнул ворот рубахи, и все-таки воздуха ему было мало.
- Ну, чего ж ты молчишь, Степан? Что в ней? Да не беги так…
Он поглядел на нее и трясущимися бледными губами отрывисто сказал:
- Штраф наложили! Дожил… домой надо ехать!
16
Тракторы пришли вовремя, еще оставалась незапаханной половина земель. Трактористы, чумазые ребята, пропахшие бензином, в лоснящихся телогрейках, отдыхали только один день, а на следующее утро выехали на поля. Впереди ехал бригадир, тот самый танкист, про которого как-то говорил Кузьме директор МТС Сокол. Это был бравый парень. Он сразу включил третью скорость и так потянул за собой плуг с предплужником, что на дороге поднялась, словно дымовая завеса, густая пыль. За ним двинулся старенький, подпрыгивающий ЧТЗ с культиватором и позади "Уточка" с рядовой сеялкой.
Кузьма направил их на дальние поля. Теперь уж он твердо был уверен, что сев закончится в срок. Но ведь дело было не только в этом. Надо было так подготовить землю, чтобы урожай выдался обильный, чтобы в первый же год колхоз зажил богато.
И опять от зари до зари трудились на полях люди: рыхлили землю, под руководством участкового агронома удобряли ее суперфосфатами, засевали сортовым, не раз проверенным на всхожесть, крупным зерном. А тут еще подоспело время сажать рассаду, и Кузьма еле успевал следить за работой, проверять качество.
17
Прошло несколько дней, и однажды под вечер нарочный из сельсовета принес Кузьме телефонограмму - его вызывали в райком партии.
К этому времени, по сводкам, которые печатались в районной газете, колхоз "Новая жизнь" шел на втором месте.
- Надолго ли? - спросила Степанида Максимовна, укладывая в походный прорезиненный мешок еду.
- Дня на три…
Он оставил за себя Марию и поздно вечером вышел в путь.
- По тому делу? - спросил, прощаясь, Никандр, намекая на разговор со Щекотовым.
- Видно, по тому.
- Ну, ничего, Кузьма Иваныч, вы не расстраивайтесь. Я тут кое-что придумал. Все хорошо будет. - Он проводил его до крайнего дома. Кузьма поправил мешок и быстро зашагал на холм.
Вечер был пасмурный, по небу, толкаюсь, шли облака, собирался дождь, его ждали давно - теплого майского дождя. Под бугром ветер затих, тепло запахло рекой. У моста орали лягушки. Кузьма швырнул ногой булыжник, он плюхнулся в воду, и сразу стало тихо.
- Как вы испугали меня…
Кузьма вздрогнул.
Мария!.. Она стояла на мосту.
- Вы куда? - Она взглянула на него большими, почти черными в сумерках глазами.
- В район…
Мост качался в воде, было похоже, что они стоят на палубе и куда-то плывут. Ветер ласково шевелил волосы на виске у Марии. Опять заквакали лягушки.
- Это вы в них бросили? - с того дня, как она поговорила с Кузьмой, все стало как будто проще. У нее есть Петр. Она ждет его. И Кузьма теперь знает об этом.
- Хотите, я вас провожу?
Кузьма молча кивнул головой, они пошли, и все тише становился крик лягушек. А когда их овеяла сумеречная прохлада сосен, стало так тихо, что было слышно, как трутся ветви друг о друга. Пожалуй, надо бы Марии остановиться, но нельзя ведь оборвать Кузьму на полуслове. А он говорил о том, что теперь встречное обязательство будет выполнено, что те опасения, которые высказывал Щекотов об огородах, прошли, огороды обработаны и что, наконец, настало время спокойнее вздохнуть.
Нечаянно он коснулся ее руки, и на тыльной стороне ладони у нее осталось ощущение тепла, но он, видно, не заметил прикосновения и продолжал все так же горячо говорить:
- В счастливое время живем мы, Мария Поликарповна. Думается, какую войну пережили, сколько она нам нанесла ущерба, а вот прошел год, и легче стало жить, освоили новую землю, пройдет еще год - будут у нас большие стада, обильные урожаи, появятся машины, электрифицируем труд… На большие дела идем…
Он замолчал. Так они миновали лес. Вышли на луга. Впереди открылся огромный закат с белым облаком над горизонтом. А с севера двигались тучи. Они шли высоко, быстро. Кузьма все еще продолжал думать о делах, как вдруг поймал себя на мысли: "Как же так, почему Мария с ним пошла? Ведь ночь, а она идет?" Он взглянул на нее, и она, словно поняв его мысли, смутилась. И до этого они молчали, но сейчас наступило совсем другое молчание. Они вышли к бугру, спустились в низинку, и, чем дальше шли, тем тягостнее было молчание. Наконец, Мария остановилась.
- Мне пора… - сказала она, не глядя на Кузьму, и протянула руку.
Кузьма сжал ее прохладные пальцы.
- Как вернетесь, сразу зайдите к нам, - сказала она.
- Хорошо, - ответил он. А в голове было совсем другое: "Так зачем же она пошла? Если бы не нравился, так и не пошла бы…" Он крепче сжал ее пальцы и, потянув руку к себе, взволнованно глядел в ее темные, широко открытые глаза.
- Что это вы… - прошептала она и слабо, жалко улыбнулась, чувствуя, что у нее нет сил оттолкнуть Кузьму, вырвать руку.
Сладко запахло теплотой полей. Где-то далеко глухо прокатился гром. И вдруг его лицо стало совсем близко.
- Люблю, Машенька, - прошептал Кузьма и, не владея собой, поцеловал ее в губы.
Мария закрыла глаза, сладкая тоска охватила ее сердце, но она тут же очнулась, вырвалась.
- Что это вы, Кузьма Иваныч, - прошептала она, - зачем вы это сделали? - Но голос у нее был нерешительный, растерянный, и в нем совсем не было гнева.
- Машенька… - Кузьма взял ее опять за руку, но Мария резко отошла и, ничего не сказав, прижимая к груди руки, побежала в лес, к дому.
Появились блеклые расплывчатые тени. Тучи прошли, не принеся дождя.
Кузьма долго стоял, улыбаясь какой-то совсем необычной для него улыбкой, потом поправил заплечный мешок и, вспомнив, какие были горячие губы у Марии, удивленно подумал: "Поцеловал!"