11
Утром до работы прошло короткое собрание. Кузьма рассказал колхозникам, как получилось, что до сих пор никто не приступил к огородам, признался, что в этом он был виноват сам, но что он делал это единственно для того, чтобы с первых дней колхоз "Новая жизнь" шел в первом ряду лучших сельхозартелей района. Сказал он и о том, что положение в колхозе напряженное, что каждый час дорог и лучше было бы все же приступить к обработке огородов после весеннего сева, но, если воля собрания решит заниматься ими с сегодняшнего дня, в неурочное время, то он подчинится решению.
Поглаживая бороду, самодовольно поглядывая на Кузьму, попросил слово Щекотов.
- Если припомнить собранье, на котором мы брали встречное обязательство, так ведь и тогда еще я говорил: "Лучше взять меньше, чем ославиться на весь район". Но тогда к моим словам не прислушались. А оно и получилось так, как я думал. Теперь что же выходит? Из-за непродуманности председателя мы должны лишиться огородов. Я этому согласия никак не могу дать! Меня до сих пор в желчь вдаряет, как вспомню тот день, когда Кузьма Иваныч отказал мне в плуге! Теперь я твердо заявляю: по закону мне положен огород, и я подниму его. А ты, товарищ председатель, дай команду, чтоб после работы я мог получить плуг. Так вот!
И не успел он кончить, как выскочил Николай Субботкин.
- Товарищи, что же получается? Неужели мы, сознательные люди, поставим под удар свой колхоз? Ну на что нам огороды, если мы и так все, что вырастим на полях, возьмем себе? А ведь разговор идет не о том, чтобы совсем у нас огородов не было. Пройдет неделя, полторы, и мы поднимем их. А если займемся сегодня, - отстанем! Ведь ясно же, что даром для колхоза не обойдется наша работа на огородах. Нелегко полгектара каждому, вразнобой, обработать. Я предлагаю подождать…
- Ну и жди, - крикнула Елизавета, - а мы займемся!
- Если собранье решит, так не займешься! - крикнула Настя.
- Это каким же таким манером ты запретишь?
- Тише, товарищи! - поднял руку Кузьма. - Есть одно положение: когда идет весенний сев на колхозных полях, в рабочее время никто не имеет права заниматься своим огородом. Но после работы никто не имеет права препятствовать ему.
- От имени комсомольцев я заявляю, - крикнул Никандр, перекрывая шум голосов: - ни один из нас не приступит к обработке своих огородов до тех пор, пока мы не закончим сев на полях!
Вперед выступил Егоров, откашлялся.
- Я только одно скажу: если работать шестнадцать часов в поле, да еще после этого дома, так на другой день ломаного гроша не стоит такой работник. Об этом надо помнить… - и отошел на прежнее место, к воротам сарая.
- Это ты к чему сказал? - спросил Клинов.
- А к тому, что надо силы отдавать в первую очередь общему делу. Либо так сделать: установить норму на день, и коли не выполнишь ее, так не имеешь права и домой ходить…
- Ишь чего захотел! - замахал руками Клинов, - тебе, гиганту, норма, что слону дробина, а каково, если, скажем, мне, человеку с ишиасом?
- В общем, товарищи, все ясно. Кто хочет заниматься огородами, может получить плуги, бороны у Сидорова.
- Кто желает получить? - спросил Иван Сидоров и вынул из кармана карандаш и замасленный клочок бумаги.
- Я желаю! - выставил грудь Павел Клинов и оглядел всех колхозников.
Степан Парамонович прищурил глаза. Подождал, не назовется ли еще кто. Люди молчали.
- Нас записывай! - крикнула Елизавета.
- Еще кого? - спросил Сидоров. И, немного помедлив, как бы с сожалением сказал: - Если б знал, что будет такое малое число, то не стал бы портить и бумагу…
Колхозники засмеялись. Не удержался и Кузьма. Как же все-таки он здорово опростоволосился и перед людьми и перед Емельяновым. Ну, что бы ему стоило раньше поговорить с колхозниками, и как бы он себя все это время уверенно чувствовал. Прекрасные люди в его колхозе, чистые душой, верящие в будущее, а он почему-то недооценивал их, Зато теперь все будет хорошо…
- Товарищи, еще короткое обращение! - сказал Кузьма, когда люди успокоились. - Вчера Полина Хромова выполнила на пахоте больше двух норм. Я считаю, что каждый, кто захочет, чтобы колхоз не отставал с посевным графиком, может работать так же.
- На коровах много не напашешь! - ответила Елизавета. Ей было страшно обидно за то, что ее и ее мужа поднял на смех кузнец.
- А вот мы попробуем с Павлом Софронычем, - сказал Кузьма.
Прошло больше трех месяцев с того дня, как обсуждали на собрании проступок Павла Клинова. Тогда ему припомнили и его лень, и симуляцию, и воровство. Особенно свирепствовал Поликарп Евстигнеевич: "За такие дела под суд отдавать надо. Нет ему места среди нас. Пускай убирается из нашего колхоза". И другие говорили не лучше. А Кузьма так его распекал, что Клинов даже вспотел.
- До чего ты дошел, - говорил Кузьма, подступая к Клинову вплотную. - Ты, солдат! Или забыл, как лилась кровь на войне, забыл, как горели дома, как бродили по дорогам матери, отыскивая детей? До чего ж ты докатился? Где твоя совесть? Слыхал, как тебя тут обзывали: вор, лентяй! Это когда каждый сегодня радуется, что нет войны, что можно строить счастливую жизнь. Да ты не опускай голову, смотри людям в глаза. Умел пакостить, умей и ответ держать. Что теперь с тобой делать? Слыхал, что народ говорил? Гнать тебя надо! Слыхал?
- Слыхал, - выдохнул Клинов, и вдруг ему стало так страшно, когда он представил себе, как его выгонят, как он потащится по морозу, увязая в снегу, неведомо куда… И никто не ждет его, никому он не нужен…
- Не будет больше этого… не будет! - чуть ли не закричал Клинов.
Долго тогда продолжалось собрание, не раз висела на волоске судьба Павла Клинова. Только одно спасло его - жалость людей, - и не к нему, Павлу Клинову, а к его сыну, к Косте. Разрушать семью не захотел народ.
- Но запомни, - сказал Кузьма, - если еще хоть раз в чем провинишься, выгоним!
Теперь на собрании Кузьма неспроста назвал его имя: надо помочь человеку выправиться. Уж если оставили его в колхозе, так пусть оправдает доверие народа, пусть покажет себя на работе.
- Так вот мы решили с Павлом Софронычем, - сказал Кузьма, - осилить две нормы и вызываем всех на соревнование. Так, что ли, Павел Софроныч?
- А чего ж, я завсегда готов, - неохотно ответил Клинов, вспомнив тот день, когда с Кузьмой пилил лес. Он уже чувствовал - достанется ему и на этот раз! Но виду не показал: припомнил собрание.
И верно, с той минуты, как начал Кузьма погонять коров, не разгибая спины работал Клинов. Обычно коров водила Марфа. Она их отчаянно лупила, кричала, коровы упирались, не шли, а Павел тем временем доставал кисет и покуривал, глядя на облака. Теперь было не то - Кузьма не бил коров и не кричал на них. Намотав на руку поводок, он шел впереди, и коровы послушно шагали за ним. Шагали безостановочно.
Павел Клинов мрачнел.
Когда солнце встало над головой, полдничали. Собрались на отлогом берегу реки вокруг разостланной на земле парусины. Посредине стояло деревянное резное блюдо с толстыми ломтями ржаного хлеба. Пелагея Семеновна, раскрасневшаяся от костра, разливала черпаком густой картофельный суп. Настя и Груня разносили его в мисках. С первого же дня пахоты Кузьма ввел общий стол. Полчаса - на обед, полтора часа - на отдых. Отдыхать было решено в обязательном порядке, тут же, не уходя с поля. "По-военному!" - горько усмехался Степан Парамонович. Елизавета ко всему придиралась. Поболтав ложкой в миске, она отодвигала ее в сторону и начинала есть пустой хлеб.
- Чего ж ты суп-то не ешь? - спрашивала ее Лапушкина.
- Разве это суп? - фыркала Елизавета. - Брандахлыст какой-то!
Старая Хромова смотрела на нее с укором.
- И как, товарищ председатель, слушаются вас коровы? - кольнув глазами Кузьму, спросила Елизавета. - Будто и не ваше это дело, коров-то гонять.
Кузьма сидел в просторной сатиновой рубахе, осунувшийся, почерневший от солнца и ветра.
- А почему не мое? Плохой работы нет, если она идет на пользу колхозу.
- Что говорить, самое подходящее дело председателю погонялой быть, - сказала Елизавета и засмеялась. Но, заметив, что никто, кроме нее, не смеется, замолчала.
После обеда Кузьма лег вместе с Никандром под плащ-палаткой.
- Ох, и ядовитая баба эта Елизавета, - сказал Никандр, покусывая сухую ветку. - Как с ней Щекотов живет…
- Оба хороши. Только одна на виду, а другой внутри. Я хочу с тобой вот о чем поговорить… - Кузьма лег поудобнее. - Почему ты перестал выпускать "молнии"?
- А мы готовим газету, Кузьма Иваныч…
- Газета сама по себе, а "молнии" надо выпускать каждый день. Пока стенная газета выйдет, а тут уже сразу видно самых лучших колхозников и плохо работающих. - Кузьма раскрыл сумку, достал лист бумаги. - Пиши: "Марфа Клинова, ты вчера не выполнила норму. Стыдись! Ты позоришь колхоз!"
- Так надо бы красками…
- Дело не в красках. Пиши карандашом… Ну, вот… Теперь надо этот лист прикрепить к щитку и поставить его рядом с Марфой. Пускай читает… И еще вот что: смотри за комсомольцами, чтобы все работали хорошо, чтобы никто не мог тыкать пальцем, что вот, дескать, сами пишут, а работают плохо. Понял?
- Ясно, Кузьма Иваныч.
В палатке нагревался воздух, тонко припахивало резиной, было слышно, как за стенкой шелестят листья кустарника. Никандру хотелось спросить, о чем вчера говорил с Кузьмой Емельянов. Он понимал, что разговор, видимо, шел об огородах, иначе бы незачем Кузьме было проводить собрание утром, но спрашивать было неудобно. Он посмотрел сбоку на председателя. Кузьма задумчиво смотрел в открытый треугольник выхода. В него виднелись на бугре дома, за ними далеко-далеко холм с тоненькой щетинкой леса.
- Слушай, Никандр, - тихо сказал Кузьма, - слушай и запомни на всю жизнь: никогда не считай себя умнее народа…
- Я не считаю, Кузьма Иваныч…
- Я про себя говорю. Почему-то я вдруг решил, что только я один знаю, как надо руководить, как строить передовой колхоз, и вот сегодня ночью, а особенно утром, понял, как я ошибся. Всегда надо советоваться с народом, один ничего не сделаешь…
Никандр сочувственно вздохнул.
- Товарищ Емельянов об этом вчера говорил?
- Об этом… Да ведь это и до него мне было известно. А вот бывает так, увлечешься и шпаришь вперед без оглядки… А ведь армия всегда была крепка тылом. Ну, иди вешай "молнию"…
Они вылезли из палатки. Никандр направился к полю, на котором работала Марфа Клинова. Кузьма пошел к парникам. Там работала Мария с Варей Лапушкиной. У Варвары была маленькая, крючком, косичка с белой тряпицей на конце, большие круглые глаза и крошечный, словно шипок, нос.
Каждое утро в парниках надо было поднять рамы, полить рассаду, прополоть от сорняков, а на ночь опять закрывать котлованы и укутать теплыми соломенными матами. От Вари помощи большой не было, но все-таки вдвоем работать было веселей. В редкие минуты отдыха Варя рассказывала прерывающимся голоском, как они жили с тятей, какой он был добрый, как он ушел на войну и оттуда часто писал письма. Дойдя в своем рассказе до того, как они получили похоронную. Варя начинала тереть глаза кулаками, голосок ее обрывался. Но проходила минута - она уже смеялась. Завидя бабочку, бросалась ловить ее, отыскивала в низинке, между сырыми запазухами, ландыши и, нарвав их, бежала к Марии с веселым криком: "Эва, сколь нашла!".
Кузьма застал их за прополкой. Склонившись, они двигались вдоль котлована. В последнее время Кузьма редко бывал наедине с Марией. После той поездки в день выборов, когда он сказал: "Вы сегодня очень красивы, Мария Поликарповна", - она замкнулась, сухо смотрела на него при встрече, а на правлении колхоза стала называть Кузьму по фамилии. Он понимал, все дело было в ее муже… Она ждет… Верит в его возвращение, не считает погибшим. И Кузьма заставлял себя быть сдержанным… Но не так-то легко сладить с сердцем весной…
- Как парники, Мария Поликарповна? - спросил Кузьма.
Мария выпрямилась.
- Сегодня на ночь решила котлованы не прикрывать.
- А не озябнет рассада?
Она ответила: "Нет", - и наступило молчание.
"Ах ты, чорт возьми, какое состояние идиотское, - подумал Кузьма. - Ведь она же знает, зачем я пришел, ведь про парники можно было узнать и вечером, и нечего было бежать с поля в обеденный перерыв".
Но если бы он знал, что происходит в сердце Марии, то, может, и не стал бы досадовать. Только месяц пожила она с Петром, а потом осталась одна и вот уже пятый год одна. И все ждет… ждет… ждет… В начале войны она получала от Петра письма, потом ей сообщили его товарищи, что он был тяжело ранен и отправлен в санбат. И больше ничего она о муже не знала.
- Мария Поликарповна, зачем вы избегаете меня, называете по фамилии? - Слова эти вырвались у Кузьмы невольно. Он и так знал, почему она избегает его, и спросил только затем, чтобы не было между ними отчуждения.
Мария чуть сдвинула красивые, словно нарисованные брови.
На солнце нашло прозрачное облако. Стало тише. Облако проползло по земле, словно темной кисеей накрыло котлованы с ярко-зеленой рассадой и медленно сползло по холму.
- Кузьма Иваныч… - Мария не смотрела на него, глядела в землю. - Я все понимаю, Кузьма Иваныч… Вам тяжело… Но не надо. Вы знаете, я жду мужа… Конечно, нам сторониться незачем друг друга, - Мария открыто взглянула на Кузьму. До этого часа она боялась его, он помимо ее воли властно входил в ее сердце, но сейчас, сказав ему все, она как бы отгородилась от него. Так во всяком случае ей казалось.
Тень прошла, будто кто ее смахнул рукавом. Еще ярче засверкала молодая зелень в парниках. С визгом налетели на куст боярышника воробьи и, прыгая с ветки на ветку, начали о чем-то оживленно трещать.
12
Пелагея Семеновна била камнем в звонкий рельс. Рельс был подвешен к горбатой темно-красной сосне. Пахари не спеша вылезали из-под кустов, послышались звонкие, словно колокольчики, голоса девчат, замычали коровы.
И вот опять Павел Клинов идет за плугом, а впереди безостановочно шагает Кузьма. Борозда ложится к борозде, коровы идут, как заведенные. В стороне пашет Степан Парамонович. С каждым заездом они все ближе друг к другу. К концу дня они должны встретиться, и тогда все поле будет вспахано, оно самое большое - около двадцати гектаров.
Павел Клинов взглянул на небо, солнце еще высоко. "Что это как он много работает? - подумал Клинов про Кузьму. - А только зря, пожалуй, старается. Пожалуй, верно говорит Щекотов: "Не солнце красное, всех не обогреешь". И он решил сам завести разговор с Кузьмой во время перерыва.
Кузьма сидел на лобастом камне, курил, смотря вдаль на синие далекие холмы. Ему было грустно. Тоска охватила сердце Кузьмы: "Эх, Мария Поликарповна… Машенька…"
- А ведь что я скажу, - начал Клинов, подходя к Кузьме, - если так работать, пожалуй, две нормы осилим.
- На то и взялись, чтоб осилить, - по-прежнему глядя вдаль, ответил Кузьма.
- Это, конечно… Но вот что я хочу сказать тебе, Кузьма Иваныч. Я ведь не какой-нибудь, чтоб свои мысли про себя держать, тем паче, если они могут сослужить пользу всем, хоть и тебя коснись, как руководства. - Кузьма внимательно посмотрел на Клинова. - Да, так вот что я думаю. Есть, к примеру, в нашем районе какие-нибудь отстающие колхозы. И эти отстающие колхозы могут ведь не выполнить госпоставки. Значит, за них, по моему понятию, должны будут платить сильные колхозы, потому как план-то по району ведь надо" выполнять. Вот! А середняцкий колхоз в стороне от такого дела. Так? Поэтому, значит, - Клинов раздул ноздри, видя, что Кузьма слушает его еще внимательнее, - нам весь след быть середнячковым колхозом. Спрашивать будут меньше. Правильно я придумал?
- Нет, неправильно! И не ты это придумал, а Щекотов тебе вдолбил, так, что ли?
- Щекотов, конечно, со мной тоже толковал, - не сразу согласился Клинов. - Но надо сказать, и у меня душа скорбит за колхоз.
Кузьма поглядел на него с сожалением и, заметно бледнея, крикнул:
- Щекотов!
Услыхав голос Кузьмы, Степан Парамонович медленно, вразвалку, подошел, и, чем ближе он подходил, тем замкнутее становилось у него лицо. Он искоса взглянул на Клинова, потом на председателя и, не дойдя нескольких шагов, остановился, заложив руки за спину.
Кузьма, сдерживая себя, негромко спросил:
- Помнится, как-то вы рассказывали мне, что у вас сын сгорел в танке под Орлом…
Щекотов утвердительно кивнул и подошел ближе.
- Так чего ж ты позоришь его? - крикнул вдруг Кузьма. - Что ж ты говоришь людям? Куда их тянешь? Про какой середнячковый колхоз говорил Клинову? Как тебе не стыдно, Степан Парамонович! Отец героя-танкиста…
- Ты моего сына не трогай, - подняв руку и растопырив все пальцы, придушенно сказал Степан Парамонович. - Об чем тут у вас разговор, я не ведаю и не желаю знать. А что этот брехун наболтал, это меня не касается.
- Не виляй, Щекотов! Я знаю Клинова - плох он, ленив, но еще ни разу не заводил таких разговоров. Твоя это работа.
Кузьма вскочил с камня.
- Да чего тебе от меня надо! - замахал руками Степан Парамонович. - Не знает, к чему прицепиться, чем допечь меня! Дисциплину держим, норму даем, так нет - все ему мало. Житья не стало, только и знает, что допекать! Да тьфу на тебя совсем, и с жизней такой! Огорода лишить захотел, не вышло, так теперь к другому прицепился! Нет больше моей мочи, извел ты меня вконец. Понятно, нет? И не желаю я работать при таком руководстве! - Он плюнул, махнул рукой и зло взглянул на Кузьму.
Через минуту он вместе с Елизаветой уходил с поля. За ними понуро брели на поводу коровы.
- Щекотов! - крикнул Кузьма.
Степан Парамонович не обернулся.
- Осерчал, - растерянно сказал Павел.
- Щекотов! - крикнул еще громче Кузьма. - Оставь коров! - И добавил тише, поворачиваясь к Павлу: - Теперь нам придется вдвое нажать.
- Ого! - невольно воскликнул Павел и зычно заорал: - Эй, Степан! Чего ж уходишь… за тебя, что ль, пахать будем?