12
Кузьма беспокойно смотрел на окна. Дождь лил, не переставая, вот уже пятый час. И Кузьма видел, как он заливает поля, как погружается в воду опытный участок, как тонут яровые на сидоровском клину. А люди, наверное, спят… Утром проснутся, и на вот тебе - море! Кузьма нагнулся к сидевшему с ним рядом председателю соседнего колхоза Чистякову, Герою Советского Союза.
- У вас как насчет водоотводных канав?
Но Чистяков не ответил. Он слушал доклад Емельянова. Да, секретарь райкома прав. Если не будет борьбы за передового человека, значит, не будет борьбы за передовой колхоз. Все это очень просто и понятно. И странно, как это раньше ему, Чистякову, не пришла такая мысль?
Кузьма поминутно поглядывал на часы. Если совещание протянется до девяти, то он в лучшем случае успеет домой к двенадцати. Пока соберет людей - будет час… Чорт бы побрал эти раскиданные по хуторам дома! В два только приступят к работе. Надо всех людей бросить на рытье канав. В две смены. Неужели Мария не догадается поставить народ на работу? Неужели ждет, пока кончится дождь? А дождь не перестает. Старик синоптик ясно сказал - дождь будет лить двое суток.
Кузьма посмотрел со сцены в зал. В рядах сидели с записными книжками в руках председатели колхозов и парторги. Молодые и старые, бородатые и безусые, в военных гимнастерках и в пиджаках.
- До чего же здорово! - хлопнул себя по колену Чистяков.
- … Передовым колхозом будет тот, где повседневно проводится воспитательная работа, где с каждым днем повышается культура колхозника, - говорил Емельянов.
Кузьма несколько минут внимательно слушал его. Но опять вспомнил о дожде, и на душе стало еще тревожнее. Он еле дождался перерыва и сразу же подошел к Емельянову с просьбой, чтобы тот отпустил его. Но секретарь райкома и слушать об этом не хотел.
- Ни в коем случае. Готовься к выступлению. Расскажи подробно о Щекотове, о том, как сейчас воспитываешь людей, расскажи о Марфе Клиновой. К слову сказать, Щекотов-то у Чистякова в "Красном пахаре".
Чистяков, услыхав свою фамилию, подошел к ним.
- Я его звеньевым назначил, - сказал он.
- В звеньевые-то, пожалуй, рановато, - после некоторого раздумья сказал Кузьма, нисколько не удивляясь, что Степан Парамонович не уехал на родину. - Помните, как на нашем собрании ругали его, товарищ Емельянов?
- Я это знаю, - чуть покачиваясь на носках, сказал Чистяков, - но дело в том, что он сразу заявил мне, как явился: "буду работать честно и безотказно". И верно, ничего не скажешь, работает хорошо.
- А Елизавета? - спросил Кузьма, радуясь, что у Щекотова по-настоящему налаживается жизнь.
- И про нее ничего плохого не могу сказать.
- Все же, видно, подействовал на него твой разговор, - сказал Емельянов Кузьме. - Когда я его направлял к Чистякову, он и мне сказал, что будет хорошо работать. Как ни говори, а свою вину он чувствует. Я ему показал протокол твоих комсомольцев, так он только вздыхал.
- Но почему же он все-таки уехал? - спросил Кузьма.
- Характер не позволил остаться, - ответил Емельянов.
Зал наполнялся шумом. Вожаки колхозов возвращались на места.
- Переделка характера - одна из самых труднейших задач воспитания, - продолжал секретарь райкома.
"Неужели пережидают дождь?" - в который раз подумал Кузьма.
- Товарищ Емельянов, отпустите, - перебивая на полуслове секретаря райкома, взволнованно сказал Петров.
Но тут зазвенел колокольчик, и пришлось идти к столу президиума.
Кузьма слушал выступления председателей колхозов, говорил сам, но все его мысли были там, на колхозных полях. Как только кончилось совещание, он быстро сбежал с лестницы, вывел из конюшни каурого жеребца и помчался домой под проливным дождем.
13
Вот и колхозные поля. Чуть заметно светало. Порывистый ветер с силой скашивал на сторону хлесткие струи дождя, и тогда было слышно, как дробно перебегают по каменистой дороге тяжелые капли.
- Эге-ге-ей! - закричал Кузьма, вглядываясь в предрассветный сумрак.
Только шум дождя услышал он в ответ.
- Эге-ге-ей! - еще отчаяннее крикнул он. Опять молчание. Ну, конечно, люди пережидают ливень. Кузьма решил проверить участки. Сидоровский клин находился неподалеку, между двух каменистых холмов, скудно поросших редким кустарником и мхами. В низине, похожей на блюдце, земля была плодородная, с богатым слоем чернозема. Когда-то здесь были канавы и вся излишняя вода уходила по ним в маленькое заполненное утками озеро. На от времени канавы затянуло. В дни весеннего сева их восстановить не удалось, и теперь, наверное, низинка под водой, и двенадцать гектаров земли, засеянной семенной рожью, полетят к чорту.
Кузьма въехал по наводненной, слабо наезженной дороге в лес. Дождь зашумел глуше, плотней. "Неужели не работали?" - думал Кузьма, и на сердце у него стало тяжело и неуютно.
Лес расступился. Двумя горбами обрисовались черные холмы. Конь остановился у края воды. Но это еще не был участок. Это была заболоченная низинка. Жеребец, туго задирая голову вверх, пошел по фашиннику. А вот теперь начинается сидоровский клин. Кузьма взял левее, поехал по подножию холма, всматриваясь в середину участка.
Так и есть! Участок был под водой. Слышно, как журча сюда стекают со склонов ручьи. Кузьма круто повернул жеребца, ударил его под брюхо жестким, с железной подковкой каблуком. Усталый конь обиженно рванулся и, прижав уши, как разозленная собака, полетел навстречу дождю.
Через несколько минут Кузьма стучал в окно дома Хромовых.
Тук-тук-тук-тук-тук! Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! - задребезжали стекла.
К чорту деликатности! Ему нет никакого дела ни до себя, ни до Марии. Есть член правления колхоза, которому поручено замещать его на время отсутствия!
Почему у него должна болеть душа? Почему другие спокойны?
- Кто такой? - закричал в стекло взъерошенный Поликарп Евстигнеевич.
- Позовите Марию! - бледнея от ярости, громко сказал Кузьма.
Распахнулись рамы.
- Что вам, Кузьма Иваныч?
Отстраняя отца, в окне показалась Мария. На ее плечах стянутое концами на груди одеяло, волосы рассыпались, глаза большие, встревоженные.
- Почему не работают люди? Сидоровский клин под водой! Сейчас же вставайте, поднимайте всех своих!
- Люди только что пришли с работы, - сдержанно ответила Мария. - Проводили на участке белокочанной канаву. - И тихо, словно самой себе, с горечью оказала: - Зачем вы так кричите на меня?
14
Корреспонденту Ветлугину повезло. Он сидел в привокзальном буфете и пил чай "с парами". На столе, покрытом бумажной скатертью с фестончиками по краям, стояли два расписных чайника - большой и маленький. В маленьком заварной чай, в большом кипяток. Это и называлось чай "с парами". Ветлугин изъездил все районы Ленинградской области и только на Карельском перешейке узнал такой чай. "Ярославцы", - усмехался корреспондент, наливая сразу из обоих чайников в стакан. Но вообще-то он был в мрачном настроении. Маленькое удовольствие пережидать дождь, когда срок командировки ограничен, когда редактор ждет от него новый очерк о работе звена Анастасии Хромовой. Но еще меньше удовольствия добираться под дождем в этот далекий колхоз, тем более, если, кроме ног, ничем больше не располагаешь.
Вошли двое. Они сели неподалеку от Ветлугина. Один - сразу видно - шофер, другой - то ли агент, то ли начальник.
- Ничего, Вася, дорога хорошая. Доедем, - сказал то ли агент, то ли начальник.
- Вам легко говорить, Павел Петрович, - ответил Вася, - да ведь какая еще дорога. Когда дожди идут двое суток подряд, с дорогой все может случиться. Тем более ночь… Здравствуйте, Леночка, - приподнял он кепку с пуговкой и блеснул золотым зубом, улыбаясь проходившей мимо молодой смешливой официантке.
- Меня зовут Катя, - сказала официантка, останавливаясь у столика.
- Дайте-ка нам. Катя, "с парами", - сказал Павел Петрович и повернулся к Васе. - Дорога хорошая. Ты ее знаешь.
- Хорошая, да не близкая, - провожая взглядом официантку, упорствовал шофер. - Тридцать километров.
- Ну, что ж? Самое большее - полтора часа, и в "Новой жизни".
Ветлугин просветлел. Большей удачи трудно было ожидать. Он откашлялся и, стукнув папиросой о серебряный портсигар с богатырем на крышке, спросил:
- Насколько я вас понял, вы едете в колхоз "Новая жизнь"?
- Да.
- Я корреспондент из Ленинграда. У вас машина?
Павел Петрович кивнул головой. Вася безразлично скользнул взглядом.
Официантка принесла чай.
- Очень благодарны, - заглянув ей в глаза, сказал Вася. - И откуда такие красивые сюда попадают? Вам бы в Ленинграде работать, в лучшем ресторане.
- Ну уж, тоже скажете, - улыбнулась девушка.
- Конечно, скажу, и прежде всего: вам к лицу этот чепчик.
- Это наколка…
- Безразлично. Вы в ней прямо боярышня с картинки…
- Василий, перестань! - покосившись на Ветлугина, строго сказал Павел Петрович и провел по лысой голове ладонью. - Пей чай и… иди сменять Григория Сергеевича.
- И что это вы какой, - недовольно протянул шофер, когда официантка ушла, - не дадите словом переброситься с девушкой. Что вы думаете, я ради себя это делаю? Толь ко ради нее, чтоб ей веселей было работать.
- У нас груз, - поворачиваясь к Ветлугину, сказал Павел Петрович.
- Ну, я думаю, для меня место найдется среди груза, - произнес Ветлугин.
- У нас машина перегружена, - хмуро сказал шофер.
- Ну, что ты дурака валяешь, - вполголоса одернул его Павел Петрович, - товарищ из газеты. - И, обращаясь к Ветлугину, сказал: - Я к тому говорю, что вам неудобно будет ехать. Да и грязновато. Десять мешков с удобрениями, а остальной груз очень ответственный. На нем сидеть нельзя.
- Я постою…
И вот Ветлугин стоит. Дождь шпарит как из ведра. Два светлых столба, пробивая тьму, освещают дорогу. Видно, как в колеях бурлят ручьи. Слышно, как по спине бежит вода. И, как назло, дорога виляет, и дождь хлещет то сбоку, то в лицо, то норовит в затылок. "Непременно грипп схвачу", - подумал Ветлугин и позавидовал журналистам отделов пропаганды и агитации, физкультуры и спорта, литературы и искусства - всем тем, кому не надо выезжать из города, кто не мокнет под дождем, пробираясь в дальние колхозы, кто спит сейчас уютным сном в сухой постели. В кузове только один Ветлугин. Шефы - Павел Петрович и радиотехник Григорий Сергеевич - в кабинке шофера. Им, наверное, тесно. Но зато их не мочит дождь. А вот он весь мокрый, как вода. Ему холодно, хотя на дворе уже конец июня.
15
Третьи сутки льет дождь. Третьи сутки, не жалея себя, работают люди. Брезентовые куртки от воды стали твердыми, как железо. И все равно до тела проникает липкий холод. Стоит только на несколько минут остановиться, передохнуть, как начинается озноб. Но останавливаться нельзя.
Весь сидоровский клин под водой. Чтобы его спасти, надо вырыть канаву протяжением в четыреста метров. Для этого нужно выбросить триста кубометров земли. Это выходит в среднем по шесть кубометров на человека. А если бы не помог колхоз Помозовой, было бы по десять. Из ее колхоза пришли две бригады: комсомольско-молодежная, во главе с Николаем Астаховым, и вторая, под руководством самой Помозовой, пожилой крупной женщины с низким голосом. Почти все поля в ее колхозе расположены на склонах, они не нуждаются в водоотводных канавах. Это Кузьма знал, поэтому и помчался в ее колхоз, в ту ночь, когда вернулся из райцентра. Через час две бригады вышли к нему на помощь.
Люди работали в две смены: четыре часа на отдых, двадцать на работу. Даже Павел Клинов не вспоминает про свое "грызеть". Как-то неловко сидеть дома, когда люди спасают урожай.
16
- Кузьма Иваныч! Кузьма Иваныч! - Павел Петрович удивленно качнул головой. - Однако спит товарищ… Кузьма Иваныч!
Приезжие вошли в избу свободно. Двери были не закрыты. На столе стояли лампа с маленьким красноватым язычком и пять пустых литровых бутылок из-под водки. Вывернули фитиль. Председатель, раскрыв рот, спал, как убитый. Тяжелая набрякшая рука свисала до полу. Павел Петрович потряс председателя за руку. Никакого ответа.
- Неужели пьян? - сказал Ветлугин, выжимая пальто в деревянную лохань. - Чайку бы надо горяченького…
- Странно, а где же Степанида Максимовна? - заглядывая на печку, спросил Павел Петрович. - Действительно, может, напился. Идет дождь, на полях делать нечего. Вот и пьет, да еще, наверное, бушует. Мать убежала…
- Все-таки, надо бы чайку, - продрогшим голосом сказал корреспондент. - Вам, товарищи, хорошо, вы сухие, а каково мне?
- Без хозяев неудобно…
- Ну что ж, тогда остается разбудить хозяев. Надеюсь, это не так страшно? - недовольно сказал Ветлугин. - Я его сам разбужу!
И стал будить. Сначала осторожно, потом смелее. Он кричал, тряс председателя за плечо, но Кузьма только мычал.
Можно с одной рукой измерять пашни, управлять лошадью, можно пилить лес, научиться колоть дрова, но нельзя копать землю. Видя, как люди изматываются и все-таки не уходят с поля, Кузьма впервые, только теперь, по-настоящему пожалел, что у него нет руки. До боли сжималось у него сердце, словно он был виноват в своей однорукости, и, чтобы оправдать себя перед народом, он почти безотлучно находился вместе со всеми на поле.
- Ты бы отдохнул, Кузынька, - сказала ему Степанида, когда он выстоял две ночи. - Что уж это, сам на себя не похож…
Но Кузьма не уходил. Ни Субботкин, ни Егорова, ни Иван Сидоров не могли его уговорить. Под конец Поликарп Евстигнеевич чуть ли не силой заставил его уйти домой. Кузьма не спал тридцать шесть часов подряд.
- По-моему, он пьян в стельку, - смеясь, заметил Ветлугин.
- Кто пьян? - сиплым голосом спросил Кузьма и, сев на постель, удивленно уставился на корреспондента.
- Добрый день! - весело поздоровался Ветлугин.
- День? - метнулся Кузьма к окну, но, увидав ночь, успокоился. - Дождь идет?
- Идет.
- Однако вы крепонько спите, - здороваясь, сказал Павел Петрович, - позавидовать можно.
- Крепонько, да мало, - хмуро ответил Кузьма.
Неожиданно с грохотом полетела на пол железная труба. Все оглянулись. Василий смущенно улыбнулся и кивнул на самовар.
- Действуй, - сказал Кузьма.
Павел Петрович усадил рядом с собой Григория Сергеевича, маленького, сухощавого радиотехника в пенснэ на остром, слегка вздернутом носу. Стали подсчитывать, сколько надо заготовить столбов, сколько выкопать ям для радиофикации колхоза.
Ветлугин разделся, повесил на просушку вдоль печи пиджак, верхнюю рубашку, галстук. На шесток поставил ботинки и калоши вверх подошвами и в одной сорочке и брюках подсел к столу.
- Нет смысла проводить сейчас радио в отдаленные дома, - говорил Кузьма. - Я вам передам план реконструкции деревни. Исходя из него, можно провести всю работу. А когда мы перевезем дома, останется только протянуть от линии к домам отводы…
Закипел самовар, Кузьма пошарил в печке, достал жаровню румяной картошки, с полки снял крынку молока, каравай хлеба.
- Присаживайтесь, - обращаясь ко всем, предложил он. Несколько минут помолчали, работая вилками, доставая из жаровни румяный, рассыпчатый картофель.
- Думали, не доберемся до вас, - сказал Павел Петрович, нарушая молчание, - ладно, что дороги хорошие. И ведь как выехали, дождь ни на минуту не утих, шпарит и шпарит, как из прорвы. Всего товарища корреспондента вымочил и, Кузьма внимательно взглянул на Ветлугина, заметил потемневшую на плечах рубаху, осунувшееся от холода лицо и спросил участливо:
- Не простудились?
- Пустяки, - ответил Ветлугин.
- Жаль, водка вся вышла. Не мешало бы вам граммов полтораста выпить. Сразу бы согрелись.
- Праздновали? - спросил Павел Петрович, кивая на пустые бутылки, все еще стоявшие на столе.
- Какое там праздновали, - невесело усмехнулся Кузьма, - яровые у нас залило, третий день спасаем.
- Значит, с горя, - засмеялся шофер, но его остановил Павел Петрович.
- Как же это так залило? - встревоженно спросил он.
- Дренаж запущен, а все сразу не успеешь. За три года все канавы заплыли.
- Ну и как же, спасете? - спросил Ветлугин.
- А как вы думаете, имеем мы право не спасти? - остро взглянув на него, ответил Кузьма.
- Я говорю о возможностях…
- Возможности от нас зависят, - сухо ответил Кузьма, и тоскуя, спросил, заглядывая в окно: - когда же перестанет дождь?
И почему-то вспомнился Алексей Егоров, громадный, с запавшими глазами, насквозь промокший, отворачивающий глыбы земли на рытье канавы. "Десять трудодней у тебя заработано за три смены", - сказал Кузьма, желая порадовать Алексея Севастьяновича. Он поднял голову, внимательно посмотрел на председателя и глухо сказал: "Разве в этом дело?" - и столько было горечи и большой правды в его словах, что Кузьма ничего ему не мог ответить, и только с чувством глубокой признательности посмотрел на него. Да, есть люди в его колхозе, для которых не самое главное в жизни заработок. И прав, как бесконечно прав был секретарь райкома, когда упрекал его в том, что он, Кузьма, мало советовался с людьми.
- Возможности от нас зависят, - еще раз повторил Кузьма и неожиданно улыбнулся Ветлугину. - Хорошо вы написали о наших комсомольцах, - и подумал о том, как они работают в эту темную ночь под дождем. Он все время был с ними, с людьми своего колхоза, и хотя он разговаривал с шефами, с корреспондентом, все равно мысли его были там, на затопленном сидоровском клине.
- Вы читали мой очерк? - спросил Ветлугин.
- Всем колхозом читали, - ответил Кузьма и весело рассмеялся. - Вы посмотрели бы, что с Полиной Хромовой делалось, каким она волчком вертелась, пока читали газету.
Действительно, в тот день, когда Полинка узнала об очерке, она насмешила всех колхозников. Сначала она не хотела верить, что про нее написано в печатной газете, потом поверила и смутилась, не понимая, что же такое хорошее увидал в ее труде корреспондент, и вдруг вскочила на бочку, у скотного сарая, и закричала: "Ребята, а ведь пропали мы, если не сдержим свое слово!" И долго еще колхозники смеялись, вспоминая этот день, и при случае говорили: "Ребята, а ведь пропали мы, если не сдержим свое слово!"
- Но что интересно, так это о чем вы и не догадываетесь, - продолжал Кузьма. - Когда Павел Клинов послушал, что написано про его сына, он выставил ногу вперед и раздул ноздри - это такая уж у него привычка, когда он важничает, - и сказал: "В нашем роду все такие!", - а на самом-то деле он крепко леноват, и вот на другой день, впервые, выполнил больше нормы, один, без всякой помощи. В общем, спасибо вам за очерк…
Ветлугину было радостно слушать. Да, вот такого воздействия своих статей он и хотел, чтобы они помогали людям жить и работать. Словно поймав его мысли, Кузьма сказал:
- Хорошая у вас работа, интересная, - и, поднимаясь, посмотрел на ходики. Они показывали половину третьего.
- А где же Степанида Максимовна? - спросил Павел Петрович, наливая в чайник из самовара.
- В поле, - ответил Кузьма. - Ну, вы здесь будьте как дома, ложитесь спать, отдыхайте, а я пошел. Надо поднимать первую смену.