5
Степан Парамонович только что пришел с работы. Елизавета накрывала на стол. На стук в дверь недовольно поморщилась: "Несет кого-то нелегкая под самый обед".
Вошел Кузьма. Увидав его, Щекотов молча кивнул. С тех пор, как Кузьму выбрали председателем, он стал относиться к нему суховато, и не то, чтобы ему было обидно, что его обошли, нет, тут дело было совсем в другом: во многом расходился Степан Парамонович с Петровым.
В этот раз он встретил его особенно сухо. За полчаса до прихода Кузьмы он беседовал с Иваном Сидоровым и узнал о том, как председатель отказался от механика.
- Может после этого у него болеть душа за наш колхоз? - спрашивал кузнец.
Степан Парамонович сочувственно поддакнул:
- Молодой он, все сгоряча берет, а колхозное дело требует спокойного раздумья. К тому же за многое берется, силы не рассчитывает, вот и получается все навыворот. Понятно, нет?
- Мне только одно понятно: подведет он нас под монастырь, - тряхнул головой кузнец.
- Ну, что у вас? - расчесывая гребнем мокрую бороду, спросил Щекотов Кузьму.
- Да вот, думаю, встречный взять, Степан Парамонович, - доставая из полевой сумки бумаги, ответил Кузьма, - на совещании председателей колхозов это обращение обсуждалось, а тут у меня мелькнула мысль, что ведь цифры-то эти взяты применительно к среднему колхозу…
- А наш, вы полагаете, конечно, как сильный? - в голосе Степана Парамоновича послышалась усмешка.
- А почему бы нам и не считать себя сильными?
- Ну-ко, дайте взглянуть. - Щекотов протянул к Кузьме за бумагами руку, большую, с толстыми коричневыми пальцами, похожую на корень, и, далеко отстранясь от листа, начал читать обращение. Прочитал, пошевелил бородой, чуть скосив ее набок: - Если мы столько вытянем, на что нас призывают, и то большое дело сделаем. Какие земли, мы еще досконально не знаем, как они уродят, покажет только осень, к тому же люди не проверены на работе. Исходя из такого дела, лучше взять то, к чему призывают, и выполнить, а иначе замахнемся и не осилим, конфуз на весь район выйдет. Бахвалами-то быть легко.
- Да почему ж бахвалами? Ведь прежде чем говорить о встречном, я тоже пораскинул мозгами. Что, мы не сможем на четыре пуда выше обязательства снять ржи с гектара или картофеля на три центнера больше? Если захотим, так сделаем. Вот я послушал на совещании, что другие председатели говорят, большой у некоторых замах. Уже сейчас поговаривают и об электростанциях колхозных и про повышение урожайности, и верится - добьются они, чего хотят. А ведь мы в одинаковых с ними условиях.
- Все это, конечно, так, да ведь чего зарываться-то, Кузьма Иваныч? Можно ведь и так сделать, старанье-то от нас никуда не уйдет, вырастим большой урожай, значит, честь и хвала нам, а не вырастим, так опять же никто не поругает…
- Это, значит, на самотек пустить? Нет, Степан Парамонович, так не выйдет. На то мы и даем слово, чтобы все время помнить об ответственности. Настоящая радость тогда приходит, когда ты поборешься, посомневаешься, а все-таки осилишь, добьешься. Вот не знаю, слышал ты или нет, а есть в Тихвинском районе овощеводка Валентина Трифонова. Так что ты думаешь, ведь она по тысяче центнеров капусты с гектара снимала…
- Будто бы… - усмехнулся Степан Парамонович.
- Да-да, по тысяче. Думаешь, легко ей было? Тоже, наверно, вначале, как брала обязательство, боялась, а вот сдержала слово. По ее примеру Мария Хромова собирается снять ранней капусты шестьсот центнеров. Это немало.
- Так ведь в других местах все обжитое, а у нас…
- Что у нас? - раздражаясь на неподатливость Щекотова, перебил Кузьма. - Мы счастливые, мы въехали в готовые дома, государство дало лошадей, коров… А ты посмотри, как начинали после войны жить люди на Украине или тут же, в Ленинградской области, где прошел немец. Жили в землянках и все-таки боролись за урожай. Да что я тебе рассказываю-то, что ты, не знаешь? А нам по совести положено с первого же года стать сильными.
- Так это, конечно, кто говорит, - сдаваясь или прикидываясь, что он соглашается, сказал Степан Парамонович. - Плохо ли стать сильным колхозом…
- В том-то и дело. - И тут - с Кузьмой случалось это довольно редко - он растроганно посмотрел на Щекотова и положил свою руку на его толстые шершавые пальцы. - Степан Парамонович, ведь хочется поскорее наладить жизнь. Бывало, на фронте соберемся мы у костра или в блиндаже и мечтаем: вот, думаем, кончится война, вернемся домой и начнем же работать! До того другой раз замечтаешься, что даже тоска нападет. И вот спроси в то время любого, вырастит ли он урожай вроде как Трифонова, никто бы не задумался, сразу бы ответил: "Выращу!" Помню, это было за Одером, стояли мы на ферме, хозяева убежали. В воздухе теплынь. Весна. И вот нашли солдаты плуг, впрягли коня и стали пахать, веришь ли, помолодели люди… Так что ж ты думаешь, что они сегодня делают?
- К севу, поди, готовятся, - ответил Степан Парамонович.
- К севу-то к севу, - несколько остывая, сказал Кузьма, - но как готовятся? Мне сдается, они не испугались бы взять встречное обязательство.
Степан Парамонович промолчал.
- В общем, дело, по-моему, так обстоит: встречное обязательство мы должны взять и выполнить, а для этого надо заблаговременно подготовиться. Основное, мне думается, надо организовать агрономический кружок, без высокой агротехники нам далеко не уйти.
- Без знаньев, конечно, куда уйдешь, - спокойно заметил Степан Парамонович.
- В том-то и дело. Надо добиться, чтобы каждый колхозник знал, как надо выращивать урожай, как надо ухаживать за культурами. Я думаю, завтра же разбить всех колхозников по звеньям - зерно, картофель, овощи - и соответственно для каждого звена своя программа.
- Это можно…
- Ну вот, - Кузьма придвинулся к Щекотову и, твердо чеканя каждое слово, сказал: - придется тебе, Степан Парамонович, взяться за ведение кружка, ты человек знающий и научить можешь многому.
Елизавета сердито махнула подолом.
- Есть ему время заниматься таким делом. Только ему и не хватало, чтоб еще лясы точить.
- Подожди, Елизавета, - мягко сказал Степан Парамонович.
- Как бы не так, буду я молчать. А вам так прямо совестно должно быть, председатель колхоза: почуяли, что мой мужик слабый на всякий уговор, и ездите на нем, только и знаете, что спрашиваете - как да что. На готовенькое-то всякий рад!
Кузьма взглянул на Степана Парамоновича, ожидая, что он осадит жену, но Щекотов молчал, внимательно рассматривая что-то на своей большой ладони. Он сидел, склонив голову, волосы у него были благообразно причесаны на прямой пробор.
- Интересно вы говорите. К кому же мне и идти, как не к Степану Парамоновичу, - сдерживаясь, сказал Кузьма.
- А уж как говорю, так и говорю, к вам занимать слова не пойду, - и, хлопая юбкой по валенкам, Елизавета прошла к лампе, убавила огонь.
- Так как же, Степан Парамонович, с кружком-то? - спросил Кузьма.
- Да что с кружком-то? - ответил Щекотов. - Чему мы учить-то будем? Пустое это дело.
- Ну, что ж, ладно, - надевая шапку, жестко сказал Кузьма, - свет не клином сошелся, поищем, найдем другого человека. А ты зря все же отказываешься, не для меня, для колхоза надо было постараться.
- Да ведь что стараться-то? - сказал Щекотов. - Ведь что я знаю, так это знает каждая колхозница, а чего они не знают, так и я того не ведаю, а к тому же, если уж такое дело затевать, так зови агронома, тем паче, что ты это дело ставишь в прямую линию со встречным. А так ведь что? Если плохо получится, выйдет, что я плохо учил или не так, как надо, а зачем мне это? Понятно, нет?
- А насчет встречного как?
- Я свое слово сказал.
- Только обращение принимать?
- По-моему, его, потому как не можем мы его не принять, и я все силы отдам, чтоб его, значит, выполнить, тут уж дело касается чести колхоза. Ну, а если не выполним, так ведь мы и не хорохорились, нам предложили, как и всем другим колхозам, мы взяли, вот и все. А возьми встречный, да не сдержи слово, - на весь район ославишься, а дурная слава кому нужна? - и нравоучительно закончил: - Во всяком деле нужна серьезность.
Кузьма ушел от Щекотова злой. "Что это, боится он или не хочет помогать?" - думал Кузьма. Уже не в первый раз коробили Кузьму разговоры со Степаном Парамоновичем. Даже затею Кузьмы разминировать землю и то он не одобрял. "Зряшное дело ты затеял, - как-то сказал Щекотов, - чем больше площадей, тем больше налога, а налог хоть и через три года, а платить все равно придется".
Нет, Кузьме это было непонятно. Он направился к Никандру. Надо было подготовить комсомольцев, чтобы они выступили на собрании в защиту встречного обязательства.
6
"…А имени своего не скажу. Если любите, должны по моим глазам догадаться, кто писал это письмо. Но я вас очень крепко люблю, так же крепко, как в книжках про любовь пишут…" - Полинка сложила письмо треугольничком, прижала к груди и, глубоко вздохнув, придвинулась к заледенелому окну. Она поскребла ногтем на стекле тонкий матовый ледок и, подперев ладонями щеки, уставилась на тихую, погруженную в синий свет вечернюю улицу.
Низко, чуть ли не над землей, красиво горела большая звезда. Полинка улыбнулась. Вот так же горела эта звезда в новогодний вечер, когда шли в школу на кинопередвижку. С утра девчата и ребята, принаряженные, собрались в избе у Никандра. Никандр, в шелковой синей рубахе, играл на гармони, девчата пели частушки: "Черный ворон землю роет, надо ворона убить, посоветуйте, подруженьки, которого любить!" Потом всей гурьбой выбежали на улицу. Ярко сверкал снег, мороз щипал за нос, склеивал ресницы. Кто-то предложил покататься на санях, из конюшни выкатили большие розвальни, смеясь потащили их к берегу реки, визжа повалились в них и помчались вниз, вспарывая полозьями нетронутую глубокую пелену снега. Кто-то обхватил Полинку за шею и кричал над ее ухом: "Держись крепче!" Полинке было трудно дышать, хотелось освободиться от руки, но сани бешено мчались, прыгали на буграх, снег летел в лицо, сердце замирало, и было уже приятно, что кто-то держит ее и задорно кричит: "Держись крепче!" Она схватилась за руку и, тонко взвизгивая, прижалась к тому, кто был позади нее, и, когда розвальни с размаху влетели на шершавый лед и, замедляя ход, остановились у другого берега, оглянулась. Сверкал белыми зубами, запорошенный снегом, на нее глядел Кузьма.
- Испугалась? - отнимая руку, засмеялся он.
- И ни капельки.
- Значит, храбрая.
Потом втаскивали сани в гору… Несколько раз розвальни срывались вниз и падали в снег. Полинке было смешно, от смеха она слабела и никак не могла взобраться на маленький пригорок. Николай Субботкин, стараясь быть поближе к Груне, мешал ей тащить сани, она злилась, а Николай смущенно улыбался, но не отходил от нее. Потом опять мчались вниз. Но на этот раз Кузьма сидел в середине между Никандром и Васяткой Егоровым, и Полинке было уже неинтересно ехать. А сани мчались, прыгали, девчата визжали, парни кричали. И вдруг все полетело кубарем. Полинка нырнула в снег, кто-то упал на нее, она еле-еле выбралась, ослепленная и немного испуганная, и увидала опять рядом с собой Кузьму. Он сидел без шапки и потирал коленку.
- Испугалась? - спросил он, чуть заметно улыбаясь.
Полинка вскинула ресницы и стремглав бросилась к опрокинутым саням. Подбежали ребята. Полинка думала, что Кузьма больше не поедет, но он, прихрамывая, догнал сани и, когда мчались вниз, опять кричал; "Держись крепче!" Он стоял во весь рост, чуть склонив голову, придерживаясь за плечо Дуняши. Дуняша визжала всех громче, а Полинка молчала. Ей хотелось, чтобы сани перевернулись, но они съехали благополучно.
"На этот раз я за него ухвачусь, будто невзначай", - подумала Полинка, втаскивая розвальни в третий раз. Но Кузьма не поехал. На берегу стояла Мария в черном драповом пальто и котиковой шапочке, сдвинутой набок. Светлые волосы гладкими крыльями закрывали ей уши.
- Мария Поликарповна, кататься с нами! - крикнул Никандр.
Мария слабо улыбнулась и покачала головой. Кузьма начал варежкой отряхивать с себя снег.
- Поехали! - закричала Грунька.
Дуняша крикнула: "Кузьма Иванович!" Но сани уже тронулись и быстро помчались вниз. Когда съехали на реку, Полинка оглянулась. На берегу стояли Кузьма и Мария. Он смеялся и размахивал рукой. "Вырядилась, - неприязненно подумала про сестру Полинка, - выставилась, ровно картинка какая". И совсем расстроилась, когда Кузьма пошел с Марией вдоль берега, заглядывая ей в лицо.
Полинка еще раз съехала с горы, но ей стало скучно, и она ушла домой. До вечера просидела у окна и, только когда прибежала запыхавшаяся Грунька и сообщила, что приехала кинопередвижка, вышла на улицу. В школе столы и парты были сдвинуты к стене, старенькая учительница Надежда Александровна убедительно просила мужчин не курить, а девушек не лузгать семечки. Киномеханики, молодые девчата, вставляли в аппарат ленту. Около них суетился Иван Сидоров, он все норовил заглянуть в трубу, но механики его отгоняли. На стене, где обычно висела классная доска, вместо экрана была повешена обратной стороной географическая карта. Полинка стала позади всех, делая вид, что ей никто не интересен и не нужен, - ни подруги, ни Кузьма.
- Чего ты такая? - спросил ее Никандр.
- А тебе не все равно? Отстань.
- Ох, Хромова, Хромова… - осуждающе вздохнул Никандр.
Погас свет. Стали показывать "Чапаева". Кузьма сидел впереди. Он снял шапку, и видно было, как у него на макушке торчат непокорные волосы. Полинке хотелось дернуть за них.
- Щечки, - сказал Никандр, когда кино кончилось.
- Какие щечки? - нахмурилась Полинка.
- Ты что, спала? - засмеялся Никандр, - не помнишь, как Петька объяснял Анке пулемет?
- Все помню, только отвяжись, - встряхнула головой Полинка и вышла на крыльцо. Она дождалась Кузьму, но Кузьма прошел мимо и даже не посмотрел на нее, - он разговаривал со Степаном Парамоновичем.
…Полинка вздохнула, поскребла ногтем помутневший кружочек на окне, - большая ясная звезда поднималась, воздух темнел. Полинка тяжело вздохнула и провела ладонью по груди, где было спрятано письмо. "Отдам, пусть все знает!" - решила она.
Распахнулась дверь.
- Жена! - крикнул с порога Поликарп Евстигнеевич, он держал в каждой руке по ведру рыбы.
- Смотри-ка ты, сколько наловил-то, батюшка мой! - заахала Пелагея Семеновна. Было время, когда она бранилась с мужем из-за рыбной ловли, но это было там, в Ярославской, когда он просиживал на Уче ночами и приносил домой двух-трех пескарей. С тех пор многое изменилось, теперь Пелагея Семеновна только похваливала своего Поликарпа.
Полинка налетела на ведра, стала выбирать самых крупных окуней, большеголовых, красноперых, а Поликарп Евстигнеевич, сбросив полушубок, сел на корточки и, перебирая рыбу, начал рассказывать, пытливо поглядывая на жену:
- Кузьма Иваныч-то…
Полинка вздрогнула, схватилась за грудь: "Тут ли письмо?"
- Очень его мой улов нонешний изумил. Отродясь говорит, не видал, чтобы столько рыбы зараз налавливали, и очень меня начал упрашивать стать колхозным рыбаком… Положенье, сама знаешь, какое с питаньем, но я долго не соглашался, жди, когда осенью рассчитается. И все-таки упросил он меня. Дал я согласье.
На самом деле все было не так. Возвращаясь с реки, Хромов завернул к председателю и, выбрав самых крупных окуней, положил на стол.
- Зачем это. Поликарп Евстигнеевич? - спросил Кузьма, смотря на оловянные глаза рыб.
- А затем, что их съесть надо, - рассмеялся Хромов.
- Ну, что ж, спасибо. Клюет, значит?
- Да как же ей не клевать-то, ей сейчас самое разлюбезное дело клевать. Она теперь голодная, как сыч, ходит. Ведь если при серьезном намеренье, так можно весь колхоз рыбой завалить. Вот я и пришел, чтобы предложенье высказать. Мяса в колхозе нет, сидим на картошке, с жиринкой, конечно, тоже дело плохо. Вот и хочу я стать колхозным рыбаком. А что касается оплаты, так осенью разочтемся, не к спеху, важно, чтоб народ повеселел малость.
Вот так было на самом деле, но про это Поликарп Евстигнеевич не мог рассказать, опасаясь гнева жены.
- Осенью! Чего ж согласился? - возмутилась Пелагея Семеновна.
- Нельзя иначе было, мать, так просил, так просил он меня… и про трудности говорил и про весенний сев… ну, не мог я устоять.