- Ничего тебе не понятно, Кузьма Иваныч, ни-че-го! Ровным счетом ничего! Кто такой человек, думаешь, стоит? - Сидоров самодовольно усмехнулся, хотел выпрямиться, но его качнуло.
- Ложитесь спать, Иван Владимирович, завтра поговорим…
- Нет, ты мне ответь, Кузьма Иваныч, - выпрямившись, сказал кузнец и поднял вверх согнутый палец: - кто такой, думаешь, человек стоит? Не знаешь? А это самый нужный нам человек… Не кто иной, как механик. Ме-ха-ник! - Сидоров радостно посмотрел на председателя колхоза.
Механик, набычившись, не спуская с Кузьмы глаз, подошел.
- Галактионов, - сказал он дрожащим басом, подавая левую руку. - Пользуйтесь случаем, движок будет, как пить дать.
Кузьма сел. Ему начинал нравиться оборот событий. Сидоров продолжал:
- Ты не серчай, Кузьма Иваныч… Конечно, было малость выпито, но сам понимаешь, в таком деле без этого нельзя. К тому же пятнадцать километров пехтурой отмахали… из самой эмтаэс. Но зато - механик!
- Откуда? - нахмурился Кузьма.
- Из эмтаэс… пятнадцать километров, как зубилом, отрубили.
Кузьма пристально рассматривал Галактионова. Механик поежился и взглянул на Сидорова.
- Если ты насчет цены, Кузьма Иваныч, - не понимая, почему так неприветлив председатель, пояснил кузнец, - так ты не сомневайся. Мы договорились, - картошкой там, хлеба немного… у него, вишь, семья, ребята, к тому же…
Кузьма глубоко вздохнул:
- Идите в МТС, Галактионов. Сегодня Емельянов вызывал Сокола на бюро.
- Так у него ж бюллетеня! - взмахнул руками Сидоров. - Он не то, чтобы сбежал или как там… никаких… - и замолчал, видя, как председатель строго взглянул на него.
- Пора, наконец, научиться понимать простые вещи, - отрывисто сказал Кузьма. - Если механик может работать у меня, значит, может работать в МТС. Все! Разговор окончен.
- Это так… - несколько растерянно произнес Галактионов. Он поднялся со стула, сбросил с отвислых, как у Тараса Бульбы, усов растаявший лед и, глухо буркнув: - Будьте здоровы! - вышел из комнаты.
- Чего же это такое ты наделал! - с горечью воскликнул Сидоров. - Я на свои деньги не поскупился, целый день его уговаривал, а он, на вот тебе! Чего ж ты наделал, Кузьма ты Иваныч!
Кузьма повернулся к нему спиной и натянул до ушей одеяло.
3
Сверху посыпался игольчатый снег. Кузьма поднял голову. На вершине сосны сидела белка. Перегибаясь, она смотрела черными глазками вниз. Кузьма щелкнул языком. Белка метнулась и затерялась в гуще темно-зеленой хвои.
Дорога шла неровно, то взбираясь на каменистую гряду, то опускаясь в низину. Снег в низине был рыхлый, без блеска, испятнанный волчьими и заячьими следами. Кузьма шел быстро, широко размахивая правой рукой. Иван Сидоров еле поспевал за ним. Кузнец был не в духе. Во-первых, все-таки пропил деньги и, значит, опять дыра в кармане, а во-вторых, разозлил Кузьма, отказавшийся от механика. За чужую МТС душа, выходит, болит, а за свой колхоз нет… Чем больше Сидоров узнавал нового председателя, тем больше недоумевал. Так, если поглядеть с одной стороны, то вроде парень ничего: серьезный, водки не пьет, с девками не путается, но если взглянуть с другой стороны, то мало привлекательного увидишь; непонятный он, от механика вот отказался. А то еще с плугами был случай: собрали осенью пятнадцать плугов, отремонтировали, а он возьми да и отдай пять штук в соседний колхоз, Помозихе, - у нее, вишь, нет плугов. Может, и не вышло бы так, да комсомол встал на его сторону. По большинству голосов и порешили отдать. Костька Клинов тоже руку поднимал, - эка, член артели! Так вот и отдали, - говорят: надо помогать тому колхозу, с которым соревнуешься. Тогда еще Степан Щекотов выступил, сказал: "Коли соревнуемся, так это, значит, надо обогнать их, а мы на ихнюю мельницу воду льем", - да и ушел с собрания. А Кузьма что?.. Кузьма сидит да ухмыляется. Доволен, что настоял на своем. А смешного-то, пожалуй, и нет ничего. Настоящий-то председатель, он, как мышь, все в свою нору тащит, а тут наоборот… И с механиком тоже, - если рассказать людям, не понравится им это…
Иван Сидоров мрачно смотрел на широкую гвардейскую спину Кузьмы. "Ишь, намахивает, как на параде", - угрюмо подумал он.
Кузьма поднялся на высокий холм. Внизу расстилался синеющий лес, прореженный снежными полянами. Далеко за ним виднелась разбросанная на бугре деревенька. Из маленьких домиков поднимался в голубое небо тонкий дымок.
- Покурим, - предложил Кузьма и варежкой сбросил с большелобого камня снег.
Сидоров посмотрел на солнце, чихнул и полез в карман за кисетом. По тому, как он нехотя лез, как морщил свое длинное лицо, Кузьма понял: Иван Сидоров еще не успокоился, еще не простил отказ от механика.
- Не боги горшки обжигали, Иван Владимирович, - улыбнулся Кузьма, вынимая из полевой сумки толстую книгу, - вот, смотри-ка, - и он медленно прочитал: - "Двигатели внутреннего сгорания". Понятно, к чему идет дело? Приходи вечером, почитаем, сами дойдем.
- Нет уж, - безразлично взглянув на книгу, отмахнулся Сидоров. - Нам это ни к чему. Это кому делать нечего, ну, тот может ради прохлажденья листать ее, а я уж займусь попроще чем, скажем, хоть зубья для борон наготовлю.
- Я говорю про вечер, - суше сказал Кузьма.
- А вечером у меня свои дела, - Сидоров согнулся, прикуривая, и, не глядя на Кузьму, раздраженно сказал. - Гляжу я вот на тебя, товарищ председатель, и диву даюсь. Чего ты мудришь?
- Ты что, опять про механика?
- И про механика и вообще… - Сидоров вдруг распалился. - Может, это тебе не по нраву придется, товарищ председатель, но только в нашем колхозном деле такой прием не годится, - ты свой интерес ставишь выше нашего! Или не смыслишь ни черта… тогда это легче, тогда это исправимо. Я, там, или Степан Парамонович, или еще кто подскажем что к чему, а если ты это по-своему надумал, то ни в какие ворота не лезет. Может, и оплошку мы сделали, что избрали тебя председателем, землей ты подкупил нас. Так, что ли?
- Продолжай, - сказал Кузьма, удивленно смотря на его злое лицо.
- Продолжу! Уж коли начал, так я продолжу. Только ты не сбивай меня с мысли. Да. Я всю правду-матку на стол выложу. Вот один был такой председатель в нашем колхозе, так он нас чуть в раззор не пустил. Может, и ты так же метишь: то плуги отдал, теперь, не иначе из благородства, от механика отказался, а тут еще не успели сарай поставить, ты уж подбил комсомол избу-читальню делать, а того не прикинул, что для народу, бывает, за дровами в лес лошади нету. Да тебе что? Тебя, вишь, и в районной газетке пропечатали, и насчет плугов, и прочее… Ты не думай, что мы не видим, - мы все понимаем! Молод ты нас проводить. Вот что я хотел тебе сказать! - Сидоров тяжело дышал. - Что молчишь? Говорить нечего?
- Очень хорошо, Иван Владимирович, что ты мне все высказал, - спокойно, совершенно не обижаясь на кузнеца, сказал Кузьма. - Я приложу все силы, чтобы скорее построить избу-читальню. Вижу, без нее нам, как ночью без фонаря, - и, поправив шапку, стал спускаться по склону, прыгая с камня на камень.
Сидоров постоял, мрачно сощурив злые глаза, плюнул и, чувствуя, что наговорил что-то лишнее и все же не добился проку от разговора, торопливо пошел за председателем.
Дорога вывела из леса, потянулась среди полей, и вскоре показалась деревня. Кузьма увеличил шаг. Навстречу ему, старательно мотая головой, трусила мохноногая лошаденка. За санями шла Полинка. В морозный воздух поднимался от воза белесый дым, запахло теплой конюшней. Увидев Кузьму, Полинка растерялась. Вот уже больше недели она не может спокойно думать о Кузьме. Как пришла к ней эта любовь, Полинка не знает, но все началось с того дня, когда Кузьма, встретив ее на улице, спросил, почему она не ходит в вечернюю школу. Полинка подумала и засмеялась: "А мне некогда!" Тогда Кузьма сказал: "Нехорошо, такая красивая девушка и вдруг малограмотная, к тому же комсомолка, не годится". Вот и все, что он сказал, но на другой день Полинка пошла в школу, а когда дома ей никто не мешал, бегала к зеркалу и внимательно рассматривала свое лицо, не понимая, что красивого нашел в нем Кузьма.
Теперь, завидя Кузьму, Полинка совсем растерялась. Она бросилась было вправо, чтобы скрыться за возом, но как раз в ту сторону и свернул Кузьма, чтобы дать проход лошади.
- Ой, Кузьма Иваныч! - чуть не столкнувшись с ним, застенчиво улыбнулась она. Но председатель, видимо, не был расположен шутить. Окинув взглядом воз, он строго сказал:
- Почему такой воз наваливаешь? Расстояние близкое, клади меньше, вози быстрей.
Полинка хотела сказать, что как раз сегодня ей дали возить навоз на дальние участки и поэтому лучше положить больше и ехать медленнее, так выгодней, но она оробела и, не смея взглянуть на Кузьму, опустила голову.
- И верно. Полька, чего не бережешь лошаденку, смотри, еле ползет, того гляди, окачурится, - осуждающе сказал подошедший Сидоров.
Лучше бы провалиться сквозь землю, чем слушать такое.
- Долго ль до греха, вот окачурится лошаденка, и поминай, как звали. Беречь должна коня, особенно в нашем положении. А еще закрепленная за тобой лошадь, сами постановляли на своем комсомольском собрании, а теперь что я вижу? - не унимался кузнец.
"Ох, хоть бы дядя Иван помолчал", - подумала Полинка, все ниже склоняя голову.
- Чему только вас батька с маткой учат? Одно и слышишь, как бы скорей замуж пристроить.
Больше Полинка терпеть не могла, у нее даже слезы выступили:
- Что это вы такое говорите, дядя Ваня, - шопотом сказала она и через силу подняла голову. Кузьмы не было. Он шагал уже далеко, подходил к деревне. Перед ней стоял один Иван Сидоров. Полинка быстро оправилась, посмотрела на лошадь, которая уже скрылась за поворотом, потом на Ивана Сидорова и, вдруг разозлившись, набросилась на кузнеца:
- Чего это ты, дядя Ваня, кричишь на меня? Кто ты такой есть? Чего это ты меня отцом-матерью попрекаешь? Небось, когда будем выходить замуж, тебя не спросимся, и нечего тебе соваться не в свои дела. Опять, поди, напился в районе! - она отбежала от него, остановилась и выпалила: - Зубило, а тоже еще учить лезет!
- Молчать! - прикрикнул на нее Сидоров. - Вот я тебе! - и, в конец расстроенный, зашагал домой. И что это за проклятый день выдался, - что ни скажет, все невпопад.
4
- Председатель идет! - всполошилась Марфа и, накинув на плечи платок, выскочила из избы. Павел Клинов завалился на постель, покрылся тулупом. У Клиновых ни с того ни с сего пала общественная корова, и теперь они отчаянно волновались.
- Не забудь, больной я! - крикнул Павел жене.
Кузьма заглянул в хлев. Маленькое окошко, заросшее толстым серым льдом, не пропускало света. Марфа всхлипнула.
- Уж так-то я оберегала Звездочку, ноченьки не спала, за своей-то коровкой никогда в жизни не было такого ухода, как за ней… - Марфа пытливо взглянула на председателя.
Кузьма чиркнул спичкой. При колеблющемся свете проступили обиндевелые стены, потолок с желтыми сосульками, деревянные стойла.
- Не замочиться бы вам, Кузьма Иваныч, - заботливо заметила Марфа, но сказала поздно, Кузьма уже вступил в навозную жижу.
- Фу, чорт! Что у тебя тут делается! - воскликнул он. - Не мудрено, что корова издохла. Тут слон, и тот издохнет. Почему навоз не убираете?
- А теплее, Кузьма Иваныч… Теплее, когда с навозом-то.
- Не теплее, а грязнее. Сейчас же вооружайся лопатой, вилами, и чтобы было чисто, как в горнице. Муж дома?
- Дома он, дома, болезный. Весь исключительно болезный.
- Не знаю, что ветеринар скажет, но, по-моему, не уберегла ты корову. Простудила ее. Субботкин когда был?
- Онамеднись был, - начиная сморкаться в подол, ответила Марфа.
- Онамеднись… Онамеднись… - Кузьма вздохнул и медленно пошел к дому Клиновых. Нелегко было наладить колхозное хозяйство. Только-только одно наладится, как смотришь, словно из-за угла, выскакивает новая, еще большая, забота. Не забывал, помнил Кузьма, что коровы больны, и часто приходила мысль поставить в хлевах печи-времянки, да где их взять? "Сейчас ничего не могу сделать, - отвечал Емельянов, когда Кузьма заходил к нему в райком партии, - подожди, вот Ленинград скоро шефов пришлет, помогут. И печки тебе будут, и стекло, и гвозди, и скобы, а сейчас ничего нет. Ведь все к чорту разрушено. Вот построим заводы, свое стекло будет, свой кирпич. Что появится - не забуду, прослежу, чтоб тебе направили".
Марфа шла за председателем, нудно вытягивая слова:
- Да чем же я виноватая-то, Кузьма Иваныч? Зачем понапраслину-то говорить…
Кузьма остановился, посмотрел на ее вязаную кофту, подпоясанную вместо кушака лохматой веревкой, на лицо, испачканное сажей, и раздраженно сказал:
- Какая же понапраслина? Корова легла, сухой подстилки не было, а этим коровам много не надо, чтобы простуду схватить. Вот и доконала ты ее. - И, обив еловым веником валенки, Кузьма вошел в избу.
И когда только Клиновы успели так закоптить потолок, - он был черный, по углам свисала густая махровая паутина. У плиты из топки вывалились два кирпича, в куче мусора копались куры. Пахло луком и какой-то прелью.
Услыхав грузные шаги Кузьмы, Клинов сморщился.
- Это ты, Марфа? - слабым голосом спросил он.
- Здравствуй, Павел Софронович. - Кузьма посмотрел на небритое лицо Павла, на грубые, валенки, торчавшие из-под тулупа.
- Кто это? - еще тоскливее простонал Клинов и приоткрыл свои маленькие черные глаза. - Кузьма Иваныч? Навестить пришел… проведать. Вот лежу, грызеть и грызеть… всего начисто сглодал ревматизм. Как в войну застудил спину, так до сей поры не оттаяла…
- Я сегодня врача вызову, - пытливо взглянув на него, сказал Кузьма.
- Да что врач, нет мне от него помощи, кроме освобождения. Дал еще в позапрошлый месяц втиранья, не помогает…
Кузьма задумался. Он и верил и не верил Клинову: глядя на его сморщенное лицо, слыша его слабый голос, не допуская мысли, что человек может так притворяться, - верил, но, зная его исключительную лень, какой хватило бы на целый полк тунеядцев, не верил.
Каким чистым показался Кузьме воздух, когда он вышел во двор. Словно вымытая, блестя белыми боками, пролетела в синем воздухе сорока. Багровое солнце садилось в тучу, предвещая ночью крепкий мороз.
Из дверей хлева вместе с густым паром шлепались в снег желтые пласты назема. Еще никогда Марфа так не работала, как в этот раз. Увидев председателя, заискивающе крикнула:
- Не сомневайтесь, Кузьма Иванович, все будет чисто к приезду ветеринара. - Но как только Кузьма вышел со двора, Марфа бросила вилы и побежала домой. Ей не терпелось узнать, что сказал Кузьма мужу, уж не уличил ли его, спаси господи, в притворстве. Ох, и дотошный! Все высмотрит, все узнает, глазища-то так и смотрят в самую что ни на есть душу.
- Ну, что он? - спросила Марфа, тревожно взглянув на Павла.
Клинов сбросил ноги с постели, ухмыльнулся, почесал бровь.
- Сказал, врача вызовет. Что с коровой?
Марфа вздохнула:
- Меня винит. Вроде я виновата потому, как не убирала навоз, корова и подохла. Боюсь, как бы не наложили на нас вычет.
В сенях послышались медленные шаги. Клинов быстро накрылся тулупом и сморщился.
- Костька это, - прислушиваясь, сказала Марфа. И верно, в избу вошел Костя. Он хмуро посмотрел по сторонам и, повесив шапку на гвоздь, молча сел у окна.
- Обедать, что ль, пришел? Вроде рано, я и картошки-то еще не варила… Супу, что ль, поешь?
- Вот видишь, тятька, ты и не болеешь вовсе, а меня гоняют за врачом, - недовольно протянул Костя.
Павел Клинов шумно втянул носом воздух.
- Коли посылают, значит, так надобно!
- Надобно… - передразнил отца Костя. - Все надо мной смеются. Ну и лодырь у тебя батька, говорят. А что мне, хорошо слышать такие слова?
- Кто такой смеется? - грозно спросил Павел. - Ты мне только скажи, да я того…
Он стоял лохматый, раздув ноздри и выставив правую ногу вперед.
- Все смеются. В списке по трудодням самый последний стоишь. Говорят, только и умеет твой отец, что ноздри раздувать да ногу выкидывать вперед.
- Уйми его, Марфа, - поднимаясь, сказал Павел и двинулся на Костю.
Но Костя не испугался отцовской угрозы, знал, что ничего ему отец не сделает, хоть мать и заахала и замахала руками. Костя, неприязненно взглянув на отца, отвернулся. За последнее время не было ни одного комсомольского собрания, на котором бы не упоминали Павла Клинова. И каждый раз Косте наказывали перевоспитать отца.
"Ладно, - хлебая суп, мрачно думал Костя, - вот когда придет врач, я сам скажу, как ты болеешь".
Марфа поставила перед ним отпотелую кринку молока с желтым устойком.
- Слышь-ко, сынок, а ничего тебе не говорил Кузьма Иваныч?
- Говорил, - сквозь зубы ответил Костя.
- А чего ж он тебе говорил? - Марфа, волнуясь, заглянула сыну в глаза.
- Голову вы оба снимаете мне… стыдно.
- А чего ж стыдно?
Кроткие Костины глаза расширились.
- А то, что плохой я комсомолец, если не вижу, что под носом делается.
- А ты сморкайся чаще, - сказал Павел. - Вот поглядим осенью, у кого будут вершки, у кого корешки, - и уставился на сына. - Ты только меня слушай, а люди тебе всякое наговорят, и Кузька тоже…
- А ну тебя! - вдруг закричал Костя, его глаза засверкали, и обычно сонное лицо стало решительным и злым: - Сам ты Кузька, а он Кузьма Иванович, его все уважают, а тебя никто не любит. И тебя тоже, - повернулся он к матери. - Корову, и ту не уберегли! Уйду я от вас, не стану жить!
- Кон-стан-тин! - топнул ногой Павел. - Дурак!
В сенях раздались шаги. Павел завалился на постель, прислушался.
Открылась дверь.
- В восемь часов быть всем на собрании в избе Кузьмы Иваныча, - донесся до Клинова голос Васятки Егорова.