Он даже предложил дать шапкой эти строки: "Может быть такой вот городок в блиндажах солдатам нашим снился".
Рыбников прижал руки к груди и, задыхаясь, сказал:
- Дорогой Василий Степанович, наконец-то мне раскрылась истинная сущность вашей натуры, и вы наконец-то почувствовали, что без поэзии, без мечты человечество жить не может. Мечта вдохновляет…
- Одну минуточку, - прервал его Егоров.
Он взял из рук Рыбникова газетную полосу, еще раз внимательно прочитал ее и сказал:
- Совершенно верно. Вы забыли отметить роль и инициативу индивидуальных застройщиков.
Материал первой полосы ему решительно не понравился.
- К чёрту обязательную регистрацию собак, - сказал он, имея в виду объявление райисполкома, которое Рыбников заверстал на первой полосе. - К чёрту собак!
Он потребовал от Рыбникова, чтобы тот, несмотря на поздний час, посвятил всю первую страницу лекции Андрея Легостаева на шахте.
- Это сейчас главное, - сказал он Рыбникову, - если вы не хотите быть в хвосте событий, перестраивайтесь сейчас же на ходу. Наша районная партийная организация - я даю вам в этом слово, товарищ Рыбников - поднимет на щит этого беспартийного большевика, обладающего живой творческой искоркой. И на вашем месте, я бы дал "шапкой" слова Легостаева, обращенные к его товарищам - врубмашинистам: "Друзи, перемога не приде сама".
- Эх, товарищ Егоров, - сказал Рыбников, потрясая маленьким, в несколько ладоней, листом своей газеты. - Дайте мне площадь, и я бы так развернулся. Так развернулся!..
- Какой у вас был плацдарм на Днепре, когда ваша дивизия форсировала реку?
Рыбников ответил, что плацдарм был маленький, пятачок земли, который насквозь простреливался.
- И все-таки вы зацепились за этот пятачок? - проговорил Егоров.
- Да еще как!.. Взвод, рота, полк, а там и вся дивизия сделали бросок через Днепр, имея этот маленький плацдарм.
Егоров посоветовал ему:
- Поднимайте людей, - сказал он. - Жизнь, товарищ редактор, шагает быстрыми шагами. Если вы хотите, чтобы она двигалась еще быстрее, еще плодотворнее, толкайте ее вперед.
Он держал в руках газетный лист и чему-то улыбался. Встрепенувшись, сказал;
- Так вы говорите, что Илларион Федорович с полдороги повернул обратно на шахту?.. И пешком пошел?.. Это хорошо! Это очень хорошо. Ему полезно пройтись пешком. Лишний жирок сбросит.
15
Доклад врубмашиниста Легостаева на бюро райкома партии был одним из звеньев общего плана борьбы за использование мощностей.
Открывая заседание, Василий Степанович Егоров коротко сказал, что бюро райкома решило послушать рассказ товарища Легостаева о его работе, а затем обменяться мнениями, каким образом организовать социалистическое соревнование машинистов врубовых машин, как подтянуть остальные квалификации, решающие вопрос производительности; врубовой машины.
Затем он предоставил слово Легостаеву.
Легостаев долго молчал. Он посмотрел на парторга Мещерякова, на начальника участка Страшко, на Приходько, на меня.
- Вы, я вижу, смущаетесь, - сказал Егоров, - напрасно, товарищ Легостаев! Отбросьте робость и расскажите нам простыми словами, как вы работаете в своей лаве, что вас волнует, какие ваши желания, какие у вас есть к нам претензии, в общем, все: как вы живете и, так сказать, дышите.
Мещеряков хотел помочь Легостаеву, но Егоров сердито повел плечом:
- Дайте ему самому сказать, что он думает.
Легостаеву, как мне кажется, не совсем ясно было, почему вопрос о работе врубмашиниста поставлен в повестку дня заседания бюро райкома.
- Как я работаю? - медленно сказал он.
Желая помочь ему, Егоров вынул из своей записной книжки листок и положил его перед Легостаевым.
- Это ваша схема движения врубовой машины?
Легостаев взял в руки листок. Да, это был его рисунок. Он удивился. Как он попал к Егорову, этот листок? Он посмотрел на меня, и я кивнул ему головой: "Да, это я дал ваш рисунок Егорову". Легостаев взял листок в руки и словно перенесся в свою лаву.
- Машина моя очень хорошая, - сказал он, - сильная. Присмотрелся я к машине и увидел, что многое еще можно сделать, чтобы поднять ее производительность, и решили мы со Страшко увеличить рабочую скорость хода машины, удлинить бар на врубовке. И благодаря этому мы увеличили площадь подрубаемого пласта. И скорость хода машины мы подняли с полуметра в минуту до одного метра.
Егоров медленным движение привстал из-за стола и прислонился к стене, согнув в коленке больную, опухшую ногу. Лицо его просияло, когда он услышал слова Легостаева.
Легостаев говорил о машине с огромным уважением. По его словам, все дело заключается в том, чтобы умело подойти к машине, учитывая при этом не только ее силу, но и всю обстановку в лаве. Он расчленял свою работу на отдельные составные элементы. Все в работе врубмашиниста важно. Все влияет на конечный результат труда. И то, как перед зарубкой осмотреть машину, как проверять болты на режущей и ведущей частях, как протереть ее, врубовую машину, как смазать ее, как менять зубки вовремя… Он, Легостаев, воочию убедился, что как бы хорошо ни работал отдельный врубмашинист, общий успех работы лавы, всей шахты зависит от труда навалоотбойщиков, бутчиков, бурильщиков, слесарей.
Егоров спросил у начальника участка Страшко, легко ли ему работать с Легостаевым. Страшко замялся.
- И легко и трудно, - ответил он.
- Вот именно трудно. - В том, что с Легостаевым легко работать, Василий Степанович не сомневался. Он спросил: - А почему трудно?
Страшко ответил;
- Требовательный очень Легостаев, дай ему дорогу!
- Зубастый? - спросил Приходько.
- Зубастый…
- Зубастый, - сказал Егоров. - И это хорошо. Да, да, вы должны быть зубастыми, потому что вы думаете не столько о себе, сколько о том, чтобы дать стране больше угля. Зубастый, - повторил он.
Тут вступил в разговор Панченко. Он повел массивными плечами и весело, в тон Егорову, басом, сказал:
- Надо - и вы берете в работу начальника участка…
- Надо, - подхватил Приходько и в тон Панченко сказал, - и вы берете в работу управляющего трестом.
- В чем сила таких людей, как Андрей Легостаев? - спрашивал Егоров и отвечал: - Сила их в том, что они работают с душой, тревожась о добыче угля. В методе товарища Легостаева как будто бы нет ничего особенного. Он любит порядок, он требует хорошей дороги в лаве, но вместе с тем, он из той породы советских людей, которые любят вносить в работу новое, пусть хотя бы на сантиметр, на один грамм, на какую-то долю, но свое, легостаевское. Мы видим это зерно творчества в том, как товарищ Легостаев удлинил бар своей машины, ускорил движение всей машины и тем самым добился более высокой производительности врубовки.
Егоров обратился к Панченко: простой подсчет показывает, что если все сорок пять врубовых машинистов, работающих на шахтах района, подтянутся до уровня Легостаева, то это даст огромный прирост всей добычи.
Но тут Егоров, усмехнувшись, добавил, что сделать этот подсчет на бумаге очень легко - взял да умножил. Значительно труднее добиться общего подъема в работе.
- Тут мы с вами, - сказал он, обращаясь к Панченко, к Приходько, к парторгам шахт, начальникам участков, - тут мы с вами должны поработать, все зависит от нас, от того, насколько мы сумеем организовать людей, пробудить в них высокую сознательность, желание быть последователями Легостаева и насколько мы сумеем обеспечить им всем хорошие условия работы, ту дорогу, которой требует и добивается Легостаев. Дорогу создают люди. Отчетливо возникает взаимозависимость частей горного дела, единая цепь общих усилий, которая, если взять ее в широком плане, тянется от врубового машиниста до секретаря райкома, до управляющего трестом.
Я взглянул на Легостаева. Он не спускал глаз с Егорова, схватывая его слова, его мысли.
- Я хотел бы, - сказал Егоров, обращаясь к Легостаеву, - чтобы вы нас правильно поняли. Видите, сколько хороших слов было сказано по вашему адресу. Вы должны понимать - то, чего вы достигли, это первая ступень. Боже вас упаси - успокоиться. В угольной промышленности много хороших людей.
Егоров помолчал некоторое время, затем, улыбнувшись, продолжал:
- Хотя надо сказать, что абсолютно хороших людей не бывает: сегодня хорош, завтра, глядишь, чуть запылился. У нас в Донбассе говорят: хороший человек - это понятие подвижное, как рабочее место на шахте. Сегодня хорош на все сто процентов, завтра - только на девяносто. Я думаю, что вы, товарищ Легостаев, не из тех людей, чтобы запылиться. Вы много видели в своей жизни, много испытали. Вы в какой дивизии служили?
- В шахтерской дивизии генерала Провалова.
Егоров встрепенулся. Эту дивизию он хорошо знал.
- Чей полк? - спросил Егоров.
- Лымаря, - ответил Легостаев.
- Батальон? - спросил Егоров.
- Капитана Кельбаса, - ответил Легостаев.
- Глеба Кельбаса, - воскликнул Василий Степанович. - Я же его хорошо знал, Глеба Кельбаса. Под Красным Лучом стояли?
- Стояли, - все более оживляясь, заговорил Легостаев.
- Высоту "Яблочко" помнишь?
- Как же! - воскликнул Легостаев. - Мы там оборону держали, товарищ Василий Степанович.
- Вы, товарищ Легостаев, - сказал секретарь райкома, - кажетесь мне человеком боевым, вы смотрите вперед. И это хорошо! Партия стремится дать больше угля для народного хозяйства, и вы к этому стремитесь. Значит, у вас общие с партией интересы, хотя вы и беспартийный человек. Я хочу вам напомнить одну сталинскую мысль. Беспартийных, - говорил Иосиф Виссарионович, - отделяет теперь от буржуазии барьер, называемый советским общественным строем. Этот же барьер объединяет беспартийных с коммунистами в один общий коллектив советских людей. Живя в общем коллективе, они вместе боролись за укрепление могущества нашей страны, вместе воевали и проливали кровь на фронтах, во имя свободы и величия нашей Родины, вместе ковали и выковали победу над врагами нашей страны. Важно то, что и те и другие творят одно общее дело. Ведь так, товарищ сержант Легостаев?
Легостаев встал. - Так, - тихо сказал он.
Егоров вплотную подошел к Легостаеву и, глядя ему в глаза, спросил:
- Какие же ваши личные планы, Легостаев?
- Хорошо работать, - сказал Легостаев.
- Чудесно! - воскликнул Егоров. - Но этого мало. Еще что вы думаете сделать?
Легостаев задумался. Он как бы спрашивал себя, чего же он еще хочет.
- Берусь обучить своего молодого помощника, - сказал он и посмотрел на Егорова, как бы желая спросить его: "Этого достаточно?"
Но Егоров решительно сказал:
- Маловато, товарищ Легостаев. - Он словно подталкивал тяжелого, неуклюжего врубмашиниста, пробуждая в нем какие-то новые желания.
- Берите шире, - сказал Егоров. - Вы, товарищ Легостаев, зажгли искорку, искорку социалистического соревнования. И мы сделаем все, чтобы помочь вам выйти на широкую дорогу, чтобы ваш опыт стал достоянием масс. Мы тут посоветовались и решили поставить ваш доклад на районном слете врубмашинистов. Как вы думаете?
- Какой же я докладчик, Василий Степанович? - широко улыбаясь, сказал Легостаев.
- О, мы знаем, что вы прекрасный докладчик. Вы только не смущайтесь, вы выступите на слете, расскажите народу о своем методе работы. Просто и деловито. Вы так должны сказать своим товарищам, чтобы они, глядя на вас, сказали себе: да чем же мы, чёрт возьми, хуже этого Андрея Легостаева? Я уверяю вас, если вы зажжете в них искорку соревнования, зароните в их души зерно творчества, то мы добьемся перелома в работе.
Я вспомнил то утро, когда Егоров с опухшей ногой лежал на кровати, обложенный газетами и книгами, когда он читал мне вслух тургеневский рассказ "Певцы" и искал решения, как лучше использовать мощности, как лучше перегруппировать партийные силы в забоях и лавах. И мне кажется, что мысли и думы, которые волновали его в то майское утро, нашли свое отражение на этом заседании бюро райкома, когда обсуждался вопрос о наилучшем использовании врубовых машин.
Он все время держал в центре внимания заседания главное и решающее - вопрос об использовании мощностей. И он не давал никому отклоняться в сторону от этого главного и решающего. Он как бы хотел дать понять людям, от которых зависела судьба района, что мы вступаем в новую полосу развития, что перед нами стоит главная проблема - освоить мощности. Предлагая выступить Легостаеву и другим товарищам, он подталкивал их разобраться: видят ли они, куда идет жизнь, кто растет и что растет, кто стареет и что стареет…
Герасим Иванович попросил слова. Он встал и пошел быстрыми шагами к столу, за которым сидели Егоров, Приходько, Панченко. Он шел быстро, бросая сердитые взгляды. И все заулыбались и оживились: что скажет Герасим Иванович.
- Ближе к жизни трудящегося человека, - сказал Герасим Иванович. Он посмотрел на товарищей, сидевших в президиуме, на Егорова, потом на Панченко, потом на Степана Герасимовича, своего сына. На молодом Приходько он несколько задержался. Ко второму секретарю райкома у него были свои повышенные требования. - Ближе к жизни трудящегося, - повторил он.
- То правда, Герасим Иванович, - раздался голос Панченко.
Старый горный мастер ни минуты не сомневался в том, что чем ближе к жизни трудящихся, тем короче путь к победе. И он напомнил всем сидевшим на заседании бюро, что в борьбе за использование всех механизмов, всех мощностей нужно идти от человека, от души человека.
- Душа, - сказал он, - это великий фактор. - И. оставаясь верным себе, заговорил стихами:
"А сердце человечье - с кулак величиной…
Горит и светит вечно на весь простор земной".
Наконец пришлось выступить и Пятунину. Он думал, что ему удастся ограничиться декларацией. В своем обычном тоне он стал заверять районный комитет партии, что в самое ближайшее время шахта добьется перелома в работе и что он, Пятунин, обещает районному комитету партии и всеми уважаемому первому секретарю райкома партии…
Но Егоров не дал ему договорить. Он резко оборвал его, сказав:
- Ваш, как вы говорите, уважаемый секретарь райкома партии просит прекратить эту болтовню и говорить по существу, как подобает большевикам.
Улыбка исчезла с лица Пятунина. Он что-то пробормотал, стал рыться в бумажках и даже в порядке самокритики сказал, что у них на шахте заглохло дело о соревновании. Но что после лекции товарища Легостаева дело несколько подвинулось вперед.
- Лично я, - сказал он, - обещаю вплотную заняться этим вопросом. - Свое выступление он закончил бодро. - Если я в чем-нибудь неправ, то надеюсь, что меня поправят вышестоящие товарищи.
- Ну а если нижестоящие? - раздался вдруг спокойный голос Тихона Ильича Мещерякова.
Эта реплика смутила Пятунина. Он растерянно пожал плечами и под общий смех вдруг сказал своим нежным тенорком.
- Прелестно… Лично я за то, чтобы нас критиковали и нижестоящие товарищи.
Он хотел было сесть, считая, что на этом его выступление окончилось, но ему не дали уйти. Его стали забрасывать вопросами, или, по выражению Егорова, обстреляли - он едва успевал отвечать. И первый удар ему нанес Илларион Федорович Панченко. Он спросил Пятунина, какой у него процент использования мощностей.
- Ноль пять, - упавшим голосом сказал Пятунин.
- Стало быть, имеются на шахте резервы, которые вы мало используете? Так сказать, жирок?
Пятунин задумался. Он-то хорошо понимал, что-может последовать за его ответом. Ведь если скажет, что шахта имеет солидный жирок, то еще могут накинуть план. Он посмотрел на Иллариона Федоровича, на своего старого друга, и мне казалось, что он хотел ему сказать: "Илларион Федорович, вы ведь прекрасна знаете, что я, собственно, даю добычу на одном участке, что у меня низка производительность на других участках и что коэффициент использования мощностей у меня, конечно, низкий… Но вы ведь прекрасно знаете, Илларион Федорович, что если вам нужно для очередной сводки суточной или месячной добычи в комбинат покрыть недостающий процент, то я, Пятунин, всегда пойду вам навстречу и этот процент вам дам, чего бы это мне ни стоило. А уж как я дам этот процент, об этом знаем только я да вы…"
- По-хорошему? - вдруг спросил он, обращаясь к Иллариону Федоровичу. И этот его вопрос можно было так истолковать: "А план ты мне не накинешь, если я скажу правду?"
- По-хорошему, - сердито сказал Панченко.
- Кое-какой жирок имеется, - осторожно сказал Пятунин. - Так сказать, для маневра.
И тут вступил в бой Василий Степанович Егоров. Он не стал дожидаться конца заседания, чтобы в заключительном слове задеть Пятунина.
Он решил тут, в ходе заседания, перейти в наступление и нанести Пятунину сильный удар. По существу, он наносил удар не только Пятунину, а тому гнилому стилю работы на шахтах, с которым примирился Илларион Федорович Панченко.
- Вот вам его стратегия и тактика, - сказал Егоров, показывая на Пятунина. - Гнилая стратегия и гнилая тактика. Приберечь жирок, а по существу недодавать государству сотни и сотни тонн угля.
Все мы с особенным интересом ждали выступления Панченко.
- Герасим Иванович прав, - сказал Панченко, - душа - это действительно великий фактор. Легостаев работает на врубовой машине отечественной марки. Хорошая машина. Но как ни велики ее запасы мощности - главное это человек. Легостаев имеет запас творческой мощности. Это человек максимальных планов, знающий цену цикличности. Цикл требует аккуратной, культурной работы от всех и от каждого. Ведь говорят же рабочие, что при цикле легче работать; каждый знает свое место и действие. В борьбе за цикл мобилизуется общественное мнение рабочих. Люди материально заинтересованы в цикловании. Сами рабочие чутко реагируют на всякое проявление отсталости, любят и ценят тех людей, для которых весь смысл жизни в честном, самоотверженном труде.
- А у тебя, - Илларион Федорович повернулся лицом к своему другу, - у тебя в лавах, товарищ Пятунин, о цикле и не слыхали.
- Существует выражение. - уголь чулком идет. Идет хорошо, только успевай выдавать его на-гора. Но уголь сам не пойдет; его нужно суметь взять. Учтите особенность нашей работы: человек каждый день просыпается как бы на новом месте. Он должен снова изучать свой фронт работ, приспосабливаться и побеждать все капризы природы. И чем умней человек обживает свой фронт, тем успешней он работает. Сама природа в конце концов не терпит штурмовщины и партизанщины. Нам не нужны "дни повышенной добычи"… Они не достигают цели; взлеты и падения только лихорадят людей, калечат механизмы.
При этих его словах Василий Степанович переглянулся с Приходько и оживился.