- Исполнительность, - говорил Панченко, - высокое качество в работнике. Всюду, а тем паче в горном искусстве, требуется умение быть исполнительным. Главный инженер должен быть уверен в том, что его приказ будет в точности исполнен. Начальник лавы должен быть уверен в исполнительности горного мастера, а тот, в свою очередь, - в четкой исполнительности своих рабочих.
Бывает так: иной работник в ответ на приказание ответит автоматически:
- Будет исполнено!
Но говорит он эти слова таким тоном, что становится ясно: дело явно будет провалено; у человека нет уверенности и ясности. Но вместо того, чтобы еще и еще раз переспросить, дабы хорошенько усвоить суть задания, такой работник предпочитает отделываться общей фразой: "будет исполнено". И произносит это с какой-то подчеркнутой бодростью и лихостью, этаким басом или тенором… Но оглушительный бас или тенор, товарищ Пятунин, дела не спасет. Вообще говоря, басом или тенором много не возьмешь. Вернее, ничего не возьмешь.
- Совершенно верно, - вежливо заметил Егоров.
- Вместе с насыщением шахт высокой техникой изменяется и облик руководителя. Человек должен обладать большим знанием горного дела и механизмов, его развитие должно соответствовать высокой технике. На человека неискушенного обладатель тенора может произвести впечатление. Здорово же он повелевает, приказывает, надрывается у телефона, разносит, распекает!.. Но, по правде говоря, всему этому - две копейки цена. По сути дела, человек надрывается от бессилия, от тайного желания скрыть за шумихой свое неумение хорошо, толково работать. Сколько раз мы с вами слышали от товарища Пятунина эти набившие оскомину заверения: "Мобилизовались, перелом налицо, скоро будет сдвиг" и прочее и прочее. Наша вина, и моя в частности вина, состоит в том, что мы прижились к этому пятунинскому стилю; привыкли к тому, что нас кормят обещаниями и заверениями. Пятунин думает, что знает уголь - и что этого довольно для руководителя. Но знать уголь - этого мало. Надо быть настоящим большевиком-организатором. Если во-время не перестроиться, рискуешь оказаться за бортом нашей донбасской жизни. Время обгоняет. Время! Жизнь!
И он вдруг сказал, усмехнувшись:
- Рискуешь "зийты со сцены". Потому что легостаевский метод требует, чтобы всё на шахте - снизу доверху - отвечало сегодняшнему дню. Всё и, в первую очередь, руководство. Беспартийный шахтер-горняк Легостаев хорошо понял сталинскую мысль - победа никогда не приходит сама. И он это выразил своими словами: "Друзи, перемога не приде сама!"
Заседание только что окончилось. Ночь была тихая, весенняя. Вышел Приходько. "Что с ним такое, - думал я. - Почему-то он был сегодня грустно-задумчив. Может быть, оттого, что он завтра уезжает на учебу? Но ведь он этого добивался". И я спросил:
- Что с вами, товарищ Приходько?
- Рад-то я рад, - сказал он. - Хорошо, конечно, поехать учиться. Но, знаете, как подумаю, что на целый год отрываюсь от своего района, что все это, - он показал справа и слева от себя, - будет без меня жить, без меня восстанавливаться, так, поверите, грустно становится.
Он вдруг посмотрел на меня и сказал:
- Вот что, товарищ штатпроп, довольно вам ходить пешком. Я договорился с Василием Степановичем - мои дрожки к вам перейдут.
На крыльцо вышла делегация "Девятой" шахты.
Мещеряков крикнул в темноту, чтобы машина "Девятой" подошла. И когда подъехал грузовик и все стали усаживаться, Приходько-сын взял за руку отца.
- Герасим Иванович, - сказал он, - я завтра уезжаю на учебу. Пожелайте мне счастливой дороги, И смотрите: молодейте…
Что-то дрогнуло в лице старика. Он ухватился руками за сына, и я в первый раз услышал, как он назвал его по имени: Степа…
- О чем задумался, штатпроп? - спросил меня Василий Степанович.
Я пошел проводить Егорова. Он шел, чуть прихрамывая, усталый, возбужденный. Когда мы проходили мимо молодого парка, Егоров остановился и, подпрыгнув, сорвал зеленый лист клена.
- Как они выросли… Помните, когда мы их привезли из питомника, какими они выглядели хрупкими, маленькими, боязно было… вырастут ли. Выросли!
Он шел, прижав к груди холщовый портфель, и жадно и радостно дышал весенним воздухом.
- Чудесная ночь, - сказал он. - Я бы так всю ночь бродил, и бродил, и бродил. Какой-то праздник у меня на душе. Надо готовиться к слету врубмашинистов. Надо готовиться к докладу на этом слете, а в голове ни одной мысли. Про себя я формулирую тему дня таким образом: люди и уголь. Одобряете? Но как начать? Хочется, чтобы весной запахло. А что если так именно начать: товарищи, наступила весна, весна тридцатого года Великой Революции, время смелых мечтаний, время новых дел… Так, кажется, не принято. А было бы хорошо вот так именно начать. Как вы думаете?
И, взяв меня под руку, он сказал:
- Вы, кажется, сдружились с Легостаевым, он, мне думается, питает к вам доверие. Помогите ему получше подготовиться к докладу, только делайте это чутко, осторожно, так, чтобы в докладе виден был именно Легостаев, и боже упаси вставлять в его доклад - "под руководством районного комитета…" Это ведь само собой разумеется. Хочется думать, что это так.
Ночью меня разбудил телефон. Звонил Егоров.
- Посмотрите в окно, - сказал он.
Я босиком кинулся к окну. Шел сильный дождь.
- Видели? - сказал Василий Степанович и пожелал мне спокойной ночи.
Я знал, что он в эту ночь никому не даст покоя, что он позвонит Панченко, разбудит Приходько, позвонит парторгам шахт и всем скажет; "Посмотрите в окно, идет дождь…"
16
Утром я поехал с Василием Степановичем и Панченко на шахту. До "Девятой" езды было минут пятнадцать. Но добирались мы туда долго.
Только мы отъехали несколько шагов от райкома, как Егоров тронул водителя за плечо: стоп! Он открыл дверцу машины и потянул меня за собой. Строился новый магазин. По шатким доскам мы поднялись в охваченный лесами дом, окрашенный в оранжевый цвет. Цвет этот не понравился секретарю райкома. Он сморщился, точно от зубной боли. Прораб, стоявший рядом, стал оправдываться: где взять другой краски?
- Нужна голубая, - решительно сказал секретарь райкома и посмотрел на управляющего.
Управляющий ответил:
- А где я ее возьму, голубую?
- Надо подумать, - мягко сказал секретарь.
Управляющий хмуро сказал прорабу, чтобы тот зашел: "подумать, где взять нужную голубую краску". Мы сели в машину, поехали, но шагов через пятнадцать Егоров снова тронул водителя за плечо: стоп! Он повел нас к строящемуся хлебозаводу. Стены нового здания были выложены из серого грубого известняка. Но секретарю райкома эти камни нравились, он даже погладил их рукой. Здесь все было в порядке, и мы поехали дальше. Но еще через несколько шагов на этой же улице он увидел еще одно здание в лесах и тронул водителя: стоп!
Он так проворно выскакивал из машины, что мы с управляющим еле поспевали за ним. Тут строился дом для детского сада. Не хватило оконного стекла. Секретарь райкома еще не успел ничего сказать, он только посмотрел на управляющего трестом, как тот с сердцем вскрикнул:
- А где я возьму оконное стекло?
- Нужно подумать, - коротко сказал секретарь.
Он стоял посредине строящейся улицы и с наслаждением вдыхал весенний воздух, пахнущий олифой, краской, свеже вскопанной землей и молодой зеленой травой.
- Вот что, товарищ ПНШ, - Василий Степанович сказал это таким голосом, каким он говорил когда-то в дни фронтовой жизни, - нанесите на карту обстановку. Мы отвоевали еще один населенный пункт. Передний край ушел вперед.
Он назвал ставший мне родным и близким поселок шахты "Девять" по-военному - населенным пунктом.
Из раскрытого окна парткома шахты я увидел Василия Степановича. Он сидел на корточках у молодой акации, перебирая согретую весенним солнцем жесткую донецкую землю. Плечи его были вымазаны известью и краской. Панченко, сидевший в машине, нетерпеливо гудел - он звал секретаря райкома.
Я повернулся к своим слушателям.
Я смотрю на их лица: на Андрея Легостаева, на старого шахтера Герасима Ивановича, на винницкую дивчину, мобилизованную комсомолом на угольный фронт, на хлопцев и дивчат "Девятой" шахты, которые собрались в парткоме, чтобы послушать мою беседу о новой книге товарища Сталина.
Я раскрыл четвертый сталинский том и читал своим товарищам доклад Сталина о первых трех годах пролетарской диктатуры. Пророчески звучат слова вождя о том, что в лице России растет величайшая социалистическая народная держава. Подводя итоги пройденному и завоеванному, товарищ Сталин говорил:
"…нам приходилось строить под огнем. Представьте себе каменщика, который, строя одной рукой, другой рукой защищает тот дом, который он строит".
Двадцать семь лет прошло с того дня, когда великий Сталин сказал эти слова. За эти годы, годы мира, годы войны, наша страна, преображенная пятилетками, прошла гигантский путь. Пройдя через горнило величайших испытаний, советские люди совершают новый творческий бросок вперед. С лесов строящегося дома, с лесов четвертой пятилетки, они смело смотрят в свой завтрашний день.
Я пишу эти записки, а в раскрытое окно мне виден поселок, родной, ставший близким "населенный пункт".
Я смотрю на блестящие от солнца крыши домов, на молодую зелень деревьев. Я вдыхаю всей грудью запахи смолы, краски, угля, свежей щепы, молодой травы. Каким серым казался мне когда-то этот пейзаж, каким серым казался мне этот населенный пункт и каким дорогим мне стало сегодня все это: от сурового и нежного неба вверху и до куч щебня и штабелей досок на земле. Ничего как будто бы особенного не случилось. А между тем на душе у меня праздник. Тот же поселок шахты "Девятой", та же Зеленая улица, то же небо, те же терриконы. То же - да не то! День ото дня меняется наш населенный пункт. И меняется к лучшему.
И надо думать, что изменилось не только у нас, в поселке "Девятой", но и в тысячах таких же поселков - малых и больших - по всей нашей стране.
Я с радостью наблюдаю эти перемены.
Да, жизнь побеждает! И побеждает потому, что наша страна обладает самой чудесной в мире силой - силой творчества великого советского народа.
