– Мы задумали еще один интересный фильм, – сказал он, обращаясь главным образом к Саше. – И по этому поводу хотим обратиться к нашим русским друзьям с одним предложением… Но об этом после.
Мотор затих. Катер замедлил ход и остановился. Кругом лежало спокойное синее море.
Моторная лодка, только что обогнавшая катер, колыхалась на воде почти что рядом. К ней подплыла сперва узкая остроносая лодка, а потом и три других.
– Искупаться бы! – неожиданно сказал Ваня, вытирая платком вспотевшее лицо. – С лодки бы и в море…
– Что вы! – перебила его Минна. – Сюда часто заплывают акулы. Здесь купаться нельзя.
Но Ваня вдруг как-то странно посмотрел вперед, стремительно и осторожно поднялся и, в чем был, даже не сняв отцовские часы, нырнул в море.
Страшный переполох начался на катере. Все вскочили. Катер резко закачался. Капитан, худой, загорелый итальянец в тельняшке, в старом, выгоревшем на солнце берете, закричал:
– Сумасшедший!
– Боже мой! – воскликнула Минна, хватаясь за голову.
Саша, бледная, изумленная, с ужасом смотрела на то место, куда бросился Ваня, – по воде растекались разноцветные круги.
Вначале никто не заметил, что и на моторной лодке поднялось волнение. Одновременно с Ваней в море нырнул итальянец с остроносой лодки. И только спустя несколько мгновений, когда над водой появилась голова Вани и рядом – итальянца, все стало ясно.
Все произошло мгновенно. Оказывается женщина в сомбреро стала перебираться в узконосую лодку, качающуюся на волне, которая должна была переправить ее и сына в Лазоревый грот. Мальчик тоже решил прыгнуть в лодку вслед за матерью, но корму внезапно отвело волной, и он очутился в воде. Все это увидели разом и Ваня и молодой итальянец. Оба бросились в море. Ветер разнес отчаянный крик матери, но все закончилось благополучно: лодочник и Ваня уже ухватились за борт моторки и подняли над водой мальчишку. Мать схватила сына в объятия, целовала и обливала его слезами, потом целовала и обливала слезами Ваню и кричала молодому итальянцу слова благодарности. Женщина оказалась римлянкой. Она что-то рассказывала Ване, спрашивала его, но тот только покачивал головой и отвечал:
– Я русский. Не понимаю.
– Она спрашивает ваше имя. Она говорит, что ее дети и внуки должны знать, за кого молиться, – взволнованно сказала Минна и ответила женщине: – Ваня Лебедев-Лабосян. Русский. Живет на Капри в отеле "Белый кот".
Моторная лодка продолжала свой путь. И когда не стало видно поднимающихся над головами рук матери и сына, Федор Алексеевич обнял Ваню и сказал ему:
– От всех нас – благодарю. Горжусь.
Пожал Ванину руку и Роберто Аоста. Он так расчувствовался, что в его глазах блеснули слезы.
– Я тоже горжусь! – сказал Рамоло Марчеллини. – И радуюсь, что оправдались мои представления о русских.
Лодочники наперебой зазывали к себе Ваню. Но он и Саша сели к молодому мокрому итальянцу, который не переставал улыбаться им.
Подплыли к высокой скале. Итальянец жестом велел наклонить головы, и лодка через маленькое отверстие быстро проскользнула в грот. Саша с Ваней подняли головы и замерли в изумлении…
Неповторима красота сибирской природы. Бывало, стоишь не шелохнувшись, наслаждаясь зимней тайгой. Искрится снег, вышитый замысловатым узором: в крестик – от птичьих следов, пятнышками – от звериных. Пеньки от срубленных деревьев все в горностаевых шапках, то устало сдвинутых на затылок, то надетых лихо набекрень, то скромно натянутых на лоб. Кустарник, завязший в снегу по горло. Кедры, ели и пихты, отягощенные снегом. Дунет ветер, и ринется вниз с зеленых ветвей искрящийся на солнце снежный водопад. Эти снежные водопады все время обрушиваются на тайгу – здесь, там…
И еще одно зимнее чудо тайги поражает своей необыкновенной красотой. В быструю смену температуры – от капели к морозу – на обнаженных ветвях лиственных деревьев и на кустарнике леденеют капли растаявшего снега. Они становятся хрустальными, отражая в себе и ясное небо, и зеленую хвою соседних деревьев, и белизну снега, и ослепительное зимнее солнце. Кончается короткий зимний день. Голубой тон неба постепенно переходит в нежно-розовый. Розовеют стволы деревьев, снег из белого становится сине-розовым. А хрустальные капли на ветвях пламенеют и горят. Можно часами любоваться зимней тайгой, но мороз забирается в валенки, под полушубок, покалывает щеки, хватает за нос, вынуждает не просто уходить, а убегать.
Не раз Саша и Ваня любовались и осенней тайгой – грустной, многоцветной, молчаливой. По молодости лет они, может быть, и не могли еще почувствовать самого главного – тоски увядания, но яркие и нежные краски осени, в самых неожиданных сочетаниях, волновали и доставляли необыкновенное наслаждение.
И все же Лазоревый грот был чудом из чудес!
Лодки вошли в грот и остановились. Остановилось и время. Забылись тревоги этого дня. Был только один Лазоревый грот: вода, светящаяся лазоревым светом, и свет, излучаемый его сводами. Казалось, это голубое сияние поднималось из самой бездонной глуби воды.
Лодочник поднял весло, и с него скатились сверкающие лазоревые капли.
– Почему, почему это? – в волнении спрашивала Вера переводчицу.
– Загадка природы, – ответила та. – Предполагают, что это лазоревое сияние зависит от света, преломляющегося через небольшое отверстие грота.
Лодки одна за другой медленно сделали два круга и вышли из грота.
Все долго молчали. Молчали даже итальянцы, не впервые посещавшие грот. И только когда перебрались на катер и поплыли в обратный путь, послышались возгласы восторга и удивления.
– Как же хорошо нарисовал Лазоревый грот Торквиний Маклий! – вспомнила Елена Николаевна подарок итальянского художника.
– В самом деле, как удалось ему передать сияние воды и стен грота! – воскликнул Ваня.
– Просто удивительно! – поражались девушки.
– И как приятно, что его картины будут висеть в нашей школе, – сказал Федор Алексеевич.
Воспользовавшись минутным молчанием, Рамоло Марчеллини обратился к переводчице.
– Режиссер просит извинения у синьоров, – сказала Минна. – Но ему хочется продолжить разговор, начатый перед посещением Лазоревого грота…
– Пожалуйста, – ответил Федор Алексеевич.
– Итак, мы задумали еще один интересный фильм, – повторил режиссер. – Хотим, чтобы этот фильм был итало-русским. Тема его – совместная борьба итальянцев и русских с фашистами. Это давняя мечта Роберто Аоста. А развернуть этот фильм мы хотим на сюжете, связанном с историей моего сына и отца Вани Лебедева. Не правда ли, такой фильм может быть очень значительным?
– Тут все настолько жизненно, что и выдумки никакой не потребуется, – сказала Елена Николаевна.
– Не знаю еще как, но этот фильм обязательно должен начинаться или кончаться нашими днями, – вскинув вверх руки, заметил Аоста и поднялся с места.
– Осторожно, Роберто! Ради бога, сдержите ваш темперамент, – засмеялся Марчеллини, – а то молодому человеку снова придется искупаться в море.
Катер проворно бежал вперед. Море лежало тихое, утомленное. Солнце ласково грело и гладило его, перекрашивая в розовый цвет нежную голубую дымку у горизонта.
19
Никогда еще время не бежало так быстро. Венеция, Рим, Капри. И вот сибиряки снова в Неаполе. Они приехали сюда с Марчеллини, Роберто Аоста, Торквинием Маклием и Минной.
Художник разыскал того, кто помнил русского партизана Ивана Лебедева. И здесь, в Неаполе, назначили встречу с этим человеком.
Проехали центральные улицы, перед легким шлагбаумом таксисты остановились, чтобы заплатить положенную плату владельцам дороги, по которой машины поедут в Помпею. Вот уже совсем близко видно Везувий, даже можно различить подвесную дорогу, ведущую на его вершину. Такси остановились у въезда в город, который погиб под огненной лавой, затем отрытый и ставший теперь музейным.
– Вера, ты помнишь картину "Гибель Помпеи"? – шепотом спросила Саша.
– Конечно, помню.
– А вдруг он сейчас оживет… – с опаской шепнула Саша, поглядывая на Везувий. – Мне кажется, из вершины поднимается дым…
Вошли в музей. Внимание сибиряков особенно захватили два экспоната: женщина и собака, через тысячелетия откопанные в погибшем городе. Женщина лежала на животе, судорожно вцепившись в землю, пряча в руках голову. Ее поза передавала ужас. Рядом, под таким же стеклянным колпаком, – собака с открытой пастью, изогнувшаяся от боли и страха…
Но вот появился Торквиний Маклий. Рядом с ним шел худощавый, высокий итальянец, энергичный и стремительный. Он рассказывал что-то, размахивая правой рукой, левая лежала неподвижно вдоль тела.
– Ну вот, познакомьтесь: Васко Лонго, – сказал Торквиний Маклий. – А это сын Ивана Лебедева. Тоже Иван.
Лонго пристально посмотрел на Ваню, протянул ему руку.
– Я и так вижу, что это сын Ивана Лебедева.
– Я похож на отца? – обрадованно спросил Ваня, обеими руками пожимая руку итальянца.
– Очень похож! Такой же большой и голубоглазый, – ласково сказал Васко Лонго.
– Ой!.. – охнула Саша.
– Мечта Ивана Ивановича сбылась… – растроганно прошептала Елена Николаевна.
Марчеллини предложил войти в Помпею. Здесь, медленно продвигаясь по улицам мертвого города, мимо каменных развалин жилищ с кое-где уцелевшими стенами, кусками водопровода и мостовых, итальянцы и русские слушали рассказ бывшего партизана.
– Безумие войны!.. Это, – он показал на печальные развалины вокруг, – стихийное бедствие, оно было непредотвратимо. А когда человек сознательно оставляет на земле такие руины, это безумие. Мы требовали прекратить войну. Мы боролись за мир. И с нами вместе были русские.
Васко Лонго говорил громко, жестикулируя правой рукой, иногда надолго замолкая, пытаясь побороть волнение.
В горах Виталбо, в двадцати километрах от небольшого городка Коталино, действовал партизанский отряд имени Джузеппе Гарибальди. Поблизости, в провинции Ливорно, находился лагерь. Осенью 1943 года во время налета авиации американцев во двор лагеря упала бомба. Пользуясь переполохом, из лагеря убежали двое русских. Один из них – Иван Лебедев.
– Я сам привел русских к партизанам, – рассказывал Лонго. – По заданию отряда я наблюдал за лагерем военнопленных. Не раз мы принимали к себе беглецов. Я сидел в укрытии, когда показались два человека – босые, оборванные. Они торопливо пробирались в кустах, пригибаясь к земле и оглядываясь. Я сразу понял, кто они, и вышел навстречу. Они вначале испугались, а потом доверились мне. Я вывел их в лес. Мы остановились передохнуть. И здесь от волнения и голода оба свалились. Мы слышали погоню, возгласы немцев, выстрелы… Но все равно двинуться вперед наши товарищи не могли, не было сил. Я накормил их сухарями. И только когда наступила темнота, пошли дальше…
Он подробно рассказал, как приняли беглецов итальянские партизаны. Иван Лебедев и его товарищ – его звали Николаем – соорудили себе шалаш из ветвей, получили оружие. Вместе с итальянскими партизанами Иван Лебедев участвовал в боевых операциях, освобождал пленных, которых немцы вели на расстрел, в горячих партизанских боях брал Косталино.
– У Ивана в Сибири была невеста, – вспомнил Васко Лонго. – Он часто говорил о ней…
– Ольга? – пытаясь сдержать волнение, спросил Ваня.
– Не помню. Кажется, Ольга. Это твоя мать?
– Да.
– О, с каким нетерпением она ждет сейчас тебя домой!
Коршунцы переглянулись.
– Она умерла раньше отца, – тихо сказал Ваня.
– И тебя, значит, никто не ждет домой? – упавшим голосом спросил Лонго.
– Нет, ждет. Мой второй отец.
– О, я рад, очень рад! – И он обнял Ваню.
Теперь только Ване да Минне рассказывал он, вспоминая самые незначительные эпизоды из жизни Ивана Лебедева. Остальные двинулись за ними. Но Роберто Аоста, сгорая от любопытства, все же поторопился поравняться с Ваней.
Марчеллини усмехнулся, сказал итальянскую фразу, кивая на сценариста. И все поняли без перевода, что режиссер дружески посмеялся над кинорежиссером, у которого профессиональный интерес поборол приличие.
Поезд тронулся. На безлюдном перроне Рима остались Минна, Торквиний Маклий и Васко Лонго. Марчеллини и сценарист не провожали гостей. Они попрощались утром и готовились к отлету в Советский Союз по делам итало-русского фильма.
Минна платком вытирала слезы. За две недели, проведенные вместе, она привыкла к русским и теперь горевала, что никогда больше их не увидит.
Грустной улыбкой провожал уходящий поезд Торквиний Маклий – безызвестный художник с острова Капри. Русские друзья увозили на свою Родину его картины, и художник думал о том, как в далекой стране молодые люди будут разглядывать его Лазоревый грот, Тирренское море, написанное с площадки дворца Тиберия, с разных пляжей и просто с лодки, плывущей вдоль берегов острова Капри.
Молчаливо смотрел вслед поезду Васко Лонго – бывший боец Сопротивления. Встреча с русскими оживила в сердце его воспоминания, и он вдруг почувствовал, как постарел за эти годы.
Отъезжающие прильнули к окну и тоже с сожалением прощались со своими новыми друзьями. Они стояли так до тех пор, пока огни Рима и пригорода не перестали мерцать в окнах вагона и поезд вырвался на лесной простор. Только тогда отошли от окна, оглядели купе и радостно приветствовали русского проводника вагона. Всем было весело, только Ваня старался приглушить в себе чувство неудовлетворенности. Он мечтал побывать в тех местах, где его отец изнывал в фашистском лагере, и там, где он сражался в одних рядах с итальянскими партизанами. Но побывать в провинции Ливорно и в горах Виталбо не удалось.
Саша в эти минуты думала о том, как счастливо судьба свела ее с режиссером и сценаристом. Много нового узнала она от них, но некоторые высказывания не приняла. Как-то Рамоло Марчеллини сказал ей, что в искусство путь открыт лишь крупным талантам, да и то если повезет или есть деньги и протеже.
"Это здесь, в Италии, – убежденно думала она, – а нам протеже чуждо".
Вера тоже в раздумье сидела на нижней полке и, сдвинув занавески, смотрела в окно на мелькающие силуэты деревьев. Ей вспомнилось свидание в Итальянском парке и Славкина фраза: "Я могу стать преступником. Но это как ты захочешь". Тогда Вера не придала значения этим словам, а теперь она знает, что если человек сам не может справиться с собой, ему должны помочь друзья.
– Ну, попросим у проводника чаю? – спросила Елена Николаевна.
– Чай мы последний раз пили еще в Бресте, – заметил Федор Алексеевич.
– Чаю! Чаю! Ах, как я хочу чаю! – закричала Саша, и ее поддержали остальные.
Вскоре молодой разговорчивый проводник принес в купе горячий, душистый чай.
– Какой аромат! – восторженно воскликнула Вера, склоняясь над стаканом. – Ты чувствуешь, Саша?
– Чувствую, чувствую! Запах Родины!
В Коршуне их ждали с нетерпением.
Наташа каждый день, вздыхая, зачеркивала числа календаря. Лабосяну дом казался неприветливым, пустым, и он приходил только переночевать. Каменевы засиживались над картой Италии, рассматривали извилистые полоски, обозначающие железные дороги. Расстояние от Москвы до Рима казалось бесконечным, хотя на самом деле оно было в два раза короче пути от Коршуна до Москвы и весь изящный сапожок Италии можно было скроить из равнин и полей какой-нибудь одной сибирской области.
С особым нетерпением и беспокойством ожидал путешественников Славка, но встречать их не поехал, хотя в Брусничное отправились почти все старшеклассники.
Веру и Сашу он увидел в коридоре интерната. Они стояли в окружении товарищей и оживленно отвечали на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Славка остановился в сторонке, не рискуя даже поздороваться.
Первой его заметила Саша и, раздвигая ребят, протянула ему руку.
– Славик, здравствуй!
"Славик" – так еще никогда никто не называл его. Что это – снисхождение? Он секунду колебался, но, почувствовав искреннюю теплоту, порывисто двинулся ей навстречу. Сейчас же возле него очутилась Вера. Славка побоялся взглянуть на нее. Он только ощутил крепкое пожатие ее руки и услышал ее голос:
– Ты теперь живешь в интернате? В какой комнате?
Значит, она уже спрашивала о нем…
– В четвертой, с Илькой, – поспешно ответил он и взглянул на Веру. Как хотелось ему в этот момент прочитать в ее глазах все, что она думает о нем. Простит ли? Забудет ли происшедшее?
Школьники, на минуту притихшие, снова набросились на приезжих с вопросами.
Славка ждал теперь встречи с Федором Алексеевичем и Ваней. Он знал, что с учителем у него будет особый разговор, большой и серьезный. И разговор этот обязательно начнет сам Славка.
А Ваня? Ваня вот-вот появится. Он секретарь комсомольской организации. Он обязан спросить у Славки, исправился ли он, наставить его на истинный путь, чтобы он не забывал, что школа взяла его на поруки…
И Ваня действительно появился. Еще в дверях он весело крикнул:
– Здорово, Славка! Ну, как устроился? Что так смотришь на меня? Не узнал, что ли? Ну, брат, и нагляделись мы на капиталистический мир…
Они ушли в Славкину комнату, уселись рядышком на кровать, и Ваня принялся рассказывать об Италии. Только часа через два он спохватился, что дома его ждет отец, и выбежал из комнаты.
Славка дождался темноты. Стараясь ни с кем не встречаться, он долго ходил по улицам Коршуна. Его неудержимо тянуло к Сибирцевым. Несколько раз он прошелся возле их дома, остановился у калитки, даже толкнул ее. Захотелось сейчас, сию минуту начать свою исповедь перед Федором Алексеевичем, рассказать все, что передумал, перечувствовал после суда. Но он понимал, что говорить о себе еще рано. Надо доказать, что он стал другим, а для этого потребуется немалое время. Славка осторожно прикрыл калитку и быстро пошел в интернат.
20
Первые дни коршунцы не давали покоя землякам, приехавшим из Италии. В школе, на заводе, в поселковом клубе ежедневно устраивали вечера и до ночи готовы были слушать рассказы о поездке. Но прошло время, любопытство было удовлетворено, и жизнь вошла в обычную колею.
Наступил октябрь. Начались заморозки. Ночами темное небо опоясывал Млечный Путь. Осенние звезды как будто бы ниже опустились над землей и сияли ярче. Теперь уже девушки и парни вечерами не сидели без пальто на завалинках, распевая песни и болтая о всякой всячине. Заговоришь – чуть заметный парок появится у губ.
В эту осеннюю пору к Брусничному подошел пароход, блеснул на солнце круглыми глазами кают, приветственно рявкнул и боком пришвартовался к пристани. Пассажиры высыпали на берег покупать топленое молоко, копченую рыбу, бруснику, мед.
На берег – с вещами – сошла только одна женщина. В темном пальто, в платочке, повязанном под подбородком, с небольшим чемоданом в руках. Некоторое время она постояла, осматриваясь, потом решительно поднялась на яр и ближним путем – огородами – направилась в Коршун.
"Видно, что не впервые здесь", – провожали ее глазами брусничниковские зеваки, встречавшие пароход.
Женщина миновала огороды, вышла к дороге. Она заметила уютный пенек, села на него и, поставив рядом чемодан, стала дожидаться попутной машины. Вскоре послышался звук мотора, и на дороге появился мотоциклист в кожаной куртке и шлеме. Он проскочил было мимо, но, уже на приличном расстоянии, затормозил и остановился. Это был Федор Алексеевич.
– Варя! Какими судьбами?!