Он отдавал свой рассказ в редакцию журнала с уверенностью, что там встретит такое же восторженное отношение, которое вызывали его стихи у всех школьных товарищей и учителей.
Позднее в мыслях его рождались сомнения, будет ли напечатан рассказ в журнале. Но он утешал себя тем, что рукопись отдал в редакцию просто так и ему "наплевать" на то, что скажут недалекие рецензенты.
Но теперь, когда пакет со штампом московского журнала лежал перед ним, он почувствовал, что ответ редакции для него имеет первостепенное значение в жизни. Он ощущал в себе незнакомую растерянность и волнение.
Игорь взял в руки пакет, осторожно оторвал с двух сторон полоски бумаги, вынул рукопись своего рассказа и рецензию на двух страницах, напечатанную на машинке.
Он жадно пробежал глазами по строчкам рецензии и из первого же абзаца понял, что рассказ забракован.
Игорь вскочил, скомкал в ладонях оба листка так, что они превратились в жалкие, сморщенные комочки; хотел запустить ими в кусты, но раздумал, бросил на стол. Он перелистал рукопись, испещренную пометками на полях с жирно подчеркнутыми карандашом словами и фразами.
– Идиоты! – сжимая кулаки и опускаясь на стул, сказал Игорь. – Насажают там олухов всяких, вот они и…
Он был убежден, что его талантливый рассказ попал в руки непонимающих людей.
Несколько минут он сидел молча, без движения, не желая читать рецензию. Но любопытство взяло верх. Он расправил на столе сначала один листок, потом другой и внимательно прочитал их. Особенно возмутила его фраза: "Автор далек от жизни".
"Да что они, сговорились?!" – подумал он, вспоминая, как недавно за это же его порицал Федя, а потом и Маша.
Кто же был прав? Он или все они?
Игорь был убежден в своей правоте. Он иронически просмотрел заметки на полях рукописи, то и дело шепча:
– Идиоты! Ничего не поняли!
Незаметно сзади подошел Федя – босой, в трусах, в причудливой шляпе из газетной бумаги. На ярко-розовых лопатках и на плечах его лоскутками висела обгоревшая кожа. Шелушился и нос. Как и большинство блондинов, он не загорал, а сгорал и шутил над собой, что по нескольку раз в лето меняет шкуру.
Некоторое время Федя с изумлением смотрел на Игоря, пытаясь понять, что с ним произошло. Затем через плечо друга заглянул на разорванный конверт со штампом московского журнала и все понял. У него сжалось сердце: забраковали произведение Игоря, литературные способности которого он считал вне сомнения и возлагал столько надежд на него! Вот он, первый удар на самостоятельном жизненном пути. Как-то Игорь отнесется к нему? А вдруг бросит писать?
Федя ласково положил руку на плечо товарища, приготовился сказать слово утешения, но тот вскочил, снова скомкал в руках рецензию, сунул ее и свернутую в трубочку рукопись в карман и, не говоря ни слова, не взглянув на Федю, исчез в кустах.
Огородами он выбежал к реке, остановился на зеленом берегу, торопливо разделся, бросился в воду и, прикрывая глаза, поплыл навстречу солнцу. Он нырял, плавал от берега к берегу до тех пор, пока не замерз, тогда вышел из воды, оделся и побежал в горы.
По каменистым выступам, скользя и хватаясь за кустарник, он поднялся на Змеиную гору и быстро пошел по заросшей тропинке. Она вилась по хребту. По обе стороны ее росли молодые елки. Свежий еловый запах разливался над горой, поглотал аромат цветов и прелый, томительный настой опавшей, прошлогодней хвои.
Игорь остановился, с удовольствием вдыхая этот легкий, бодрящий еловый запах. Он устал и чувствовал, как остывал в нем несносный душевный жар, уступая место здравому разуму.
Он сел на траву. К голове и спине его успокаивающе прикоснулись душистые, мягкие ветви пихты. Солнце зашло за сопку, и сразу же схлынул зной. Потянул свежий ветерок. Принес запах грибов. Игорь лег на живот, заглянул под ствол пихты, заслоненный до самой земли опущенными ветвями. Там пряталось семейство рыжиков, таких нарядных и молодых, что он не посмел притронуться к ним.
Послышалось щелканье бича. Егорыч гнал стадо. Игорь вскочил. С громким блеянием пронесся мимо него поток белых и черных овец. Они бежали тесно друг к другу и напоминали пенистые валы Зеленого озера.
Егорыч метался по кустам, зычно приговаривая:
– Провалиться бы вам, окаянным, в тартарары кверх ногами!
Игорь с улыбкой прислушался к необычной ругани пастуха.
– Дьяволы кудлатые! Ишь куды прешь?! – воевал старик в кустах с отставшими овцами.
Стадо принесло с собой комаров. Они звенели, кружились над головой, больно кусали едва прикрытое майкой тело.
Игорь вспомнил, что Федя восторгался Егорычем как новатором. Но тогда он так и не расспросил, чем именно замечателен пастух. Теперь Игоря это заинтересовало, и он решил завтра же побывать у Егорыча на пастбище.
Захотелось увидеть Федю, показать ему рецензию, поговорить, послушать, что скажет он.
Игорь пролез сквозь густой кустарник и не спеша стал спускаться с горы.
А Федя с момента бегства Игоря сидел у ворот на завалинке и терпеливо ждал, когда перебесившийся друг явится к нему на задушевную беседу.
На село опускались сумерки. Вздымая густую пыль, по дороге пробежало стадо овец. Щелкая бичом и посылая овец в ад на вечное пекло, сзади спешил Егорыч.
За овцами степенно проследовали коровы, разбредаясь по дворам. У реки девчонка в длинном платье подзывала забредшего на остров теленка.
– Доча, доча, доча! – на одной ноте кричала она.
По селу с песнями прошли девушки со свинофермы.
Прогудел трактор, прошумело несколько машин с сеном.
То там, то здесь из труб домов потянулся в небо дымок. Готовился ужин.
Во дворе Наталья Родионовна гремела подойником и сердито покрикивала на корову, которую три года назад Федя назвал Лирой. Вскоре Наталья Родионовна открыла певшую на все лады калитку и позвала Федю ужинать.
– Игоря дождусь, бабуся! – ответил Федя. – Вон, кажется, шагает, – показал он на темную фигуру вдали.
Это был действительно Игорь. Он подошел, сел рядом с Федей и, как всегда, без всяких предисловий заговорил о главном:
– В журнале мой рассказ забраковали. Пишут, что автор не знает жизни, что главный герой – тип отрицательный, его надо развенчать, автор же умиляется им. Да сам прочтешь, пойдем.
Друзья поднялись и пошли в дом. В угоду Наталье Родионовне они прежде всего сели за стол. На подносе начищенный самовар распевал старинные песни. В миске в сотах серебрился мед, дымились запеченные в русской печке картошки со сметаной. Горкой лежали на блюде зажаренные в яйцах пескари – Федин улов за сегодняшнее утро.
Друзья ели, негромко переговаривались. Старики в разговор не вмешивались, понимая всю его серьезность.
Федя внимательно прочитал рецензию.
– Слушай, Игорь, – сказал он, глазами указывая на бумагу, – на меня она не произвела впечатления убийственной. Тебе сгоряча так показалось. Вот, смотри. – Он положил лист перед Игорем и, читая вслух, водил пальцем по строчкам: – "Автору удался образ Сени Резникова… Ярко и выразительно написана сцена в общежитии… Автор своеобразно и поэтично описывает природу… Все это говорит о бесспорных способностях автора".
– Видишь, сколько хорошего написано о рассказе! О первом рассказе, Игорь. Я думаю, многие начинающие авторы тебе могут позавидовать.
Игорь с удовольствием слушал Федю. Уходила давящая тяжесть. Действительно сгоряча он и не вдумался в те добрые слова, которых в рецензии было не мало.
– Но все же рассказ не приняли! – упрямо возразил он. – Ну и хватит об этом. Пойдем спать.
Они вышли на улицу. Спокойная тишина ночи обнимала село. Только далекий вой какой-то тоскующей собаки нарушал ее. На небе сгущались черные тучи. Было душно и безветренно.
По лестнице они залезли на чердак и молча улеглись на постели.
– Дождь будет! – зевая, сказал Игорь.
– Не будет, – тоже зевая, отозвался Федя, – роса большая.
– Все-то ты знаешь!
Федя не мог понять, ирония или одобрение прозвучали в этих словах Игоря. Он решил, что одобрение. Почувствовал связь этих слов с неудачей Игоря, желание говорить снова о забракованном рассказе.
– Неужели первая же неудача тебя сломит? – горячо и взволнованно сказал Федя. – Неужели ты бросишь писать? Тогда я не поверю, что когда-нибудь в жизни ты бескорыстно любил литературу. Тогда я буду думать, что не любовь к этому труду, а только мечта о славе привлекла тебя.
Игорь засмеялся:
– Эк куда хватил! Дурак ты, Федька! Никакие неудачи меня не сломят. Запомни это. Слишком я упрям. У меня и мысли не было бросить писать. Зачем же тогда жить? Зачем было кончать школу, ехать в Москву, поступать в университет? Дурак ты, Федька, – повторил он. – Зачем тогда мне было рождаться на белый свет?
– И ты переделаешь рассказ так, как тебе посоветовал рецензент, перепишешь его заново? – обрадовался Федя.
– Ничего подобного. – Игорь зашелестел бумагой.
Федя догадался, что он вытаскивал рукопись из кармана брюк, по студенческой привычке сложенных под подушкой. И вдруг Федя услышал резкий хрустящий звук разрываемой бумаги. Он вскочил, кинулся к Игорю, но тот отстранил его.
– Вот так, вот так, – с остановками говорил он, продолжая рвать бумагу. – И развеем по ветру.
Он подошел к двери чердака и подбросил вверх кусочки бумаги.
Федя не читал рассказа, даже не знал, на какую тему он написан, но ему было очень жаль, что Игорь уничтожил его.
Улетели в стайку обрывки удачного образа студента Сени Резникова, может быть, где-то на крыше застряли клочки своеобразного и поэтического описания природы. Федя не понимал, как было не жаль Игорю уничтожить то, над чем трудился он целую зиму. Федя считал, что стоило еще месяц-два посидеть над рассказом – и все было бы хорошо. Эх, Игорь, Игорь, горячая твоя голова!
Так думал Федя, но другу не высказал своих мыслей. Он поудобнее устроился на постели. Повздыхал, поворочался, и когда Игорь, постояв в дверях чердака, возвратился на место, Федя уже крепко-крепко спал.
Игорь был возбужден. Ему хотелось еще разговаривать с Федей. Он позвал его, громко кашлянул, нарочно задел ногой, но тот не проснулся.
– Спит, как суслик! Что за способности – на полуслове засыпать, – недовольно пробурчал Игорь. Делать было нечего. Он улегся рядом с товарищем и заснул так же быстро, как и Федя.
Глава тридцать вторая
В доме Никиты Кирилловича готовились к свадьбе. Будущие гости с утра мыли, жарили, стряпали, а в полдень таскали от соседей столы, сдвигали их, накрывали чистыми скатертями, заставляли тарелками и бутылками с вином.
В кухне на столе, на подоконниках, на табуретах готовили закуску. Из русской печи вкусно пахло жареными гусями и поросятами.
Рыбные блюда готовил сам жених. В этот день он производил впечатление человека навеселе: был разговорчив, смешлив. Но все знали, что это от счастья, ничего хмельного он не брал в рот.
Наступил вечер. Гости, еще с утра суетившиеся в доме Банщикова, наскоро переодевались, умывались, причесывались.
Были здесь Саня, Федя, Игорь и Наталья Родионовна, соседи Никиты Кирилловича и вся его рыболовецкая бригада.
Никита Кириллович в новом черном костюме, в белой рубашке с галстуком сидел на кушетке и с сосредоточенным вниманием следил, как Саня к волосам Маши прикалывала белую розу.
Черные волосы Маши сегодня были заплетены в длинные косы. Она не обвила их вокруг головы и не уложила на затылке, словно отмечала этим свой последний девический день.
– Хорошо так, Никита? – поворачиваясь, спросила Маша с улыбкой, которая говорила о том, что ей заранее известно его мнение на этот счет.
Никита Кириллович ничего не ответил, только посмотрел на нее долгим, восхищенным взглядом.
Осторожно поправляя белое платье, Маша села с ним рядом.
– Кто-то идет! – сказала Саня, выглядывая в открытое окно.
Вошли Иван Иванович, Степан Петрович и Кузьма Капитонович. Последний держал в охапке сноп прошлогодней, но отлично сохранившейся пшеницы.
Все трое были торжественные и нарядные. Иван Иванович – в белой атласной косоворотке и новых сапогах. Степан Петрович удивил всех зеленым галстуком с искрой. Кузьма Капитонович, видимо первый раз, нарядился в серый в. полоску костюм.
Кузьма Капитонович поставил сноп на стул, в правый угол, и, обтерев платком маленький, как у женщины, рот, три раза поцеловал вскочившего навстречу Никиту Кирилловича.
– Это тебе со значением, – сказал он, указывая на пшеницу, – жизнь, значит, будет у тебя в полном довольствии, по новому образцу.
Все смотрели на пшеницу с любопытством, хотя видели не в первый раз. Усатые тяжелые колосья сгибали стебли, и они клонились почти до полу.
– Еще подарок тебе, Никита Кириллович, – сказал Иван Иванович и, сдвинув с края стола посуду, положил на него сверток.
Никита Кириллович осторожно развернул сверток и удивленно взглянул на незнакомый предмет. Это был небольшой цилиндр с ушком из блестящего железа. Никита Кириллович взял его в руку, и он издал резкий, дребезжащий звук. Внутри цилиндра что-то звенело, брякало, дребезжало.
Никита Кириллович вопросительно посмотрел на Ивана Ивановича:
– Что-то вроде моей консервной банки.
Маша подошла ближе и взяла из рук Никиты Кирилловича странный подарок.
– Действительно, походит, – сказала она.
Цилиндрик пошел ходить по рукам.
– Не вроде твоей банки, а банка и есть, да еще под названием "поплавок Банщикова".
– Ну?! – недоверчиво сказал Никита Кириллович и, как ребенок, у которого взяли любимую игрушку, отобрал у Игоря банку и с нескрываемым удовольствием снова начал разглядывать ее.
– Приезжаю, товарищи, в Брусничную, – громко рассказывал Иван Иванович, обращаясь ко всем присутствующим. Чувствовалось, что он привык выступать на больших собраниях. – Иду в сельпо за папиросами. Слышу, человек какой-то спрашивает: "Поплавки Банщикова в продаже имеются?" – "Имеются, – отвечает продавец. – Сегодня поступили". Ну, я, конечно, к прилавку! "Откуда, спрашиваю, такие сокровища?" – "Артель инвалидов занялась изготовлением, – говорит продавец. – К зиме будет товар ходовой. Покупай, товарищ!" Я купил пять штук. Четыре председателю колхоза преподнес, пятую – тебе. Доволен? – Иван Иванович потянулся к плечу Никиты Кирилловича и, подмигивая и обводя взглядом присутствующих, похлопал его с отеческой гордостью: дескать, подождите, то ли еще о нем услышите.
– Никита! Все в сборе. Можно садиться за стол, – предложила Маша.
– В самом деле, пора, – убирая на окно подарок, сказал Никита Кириллович и обратился к гостям: – Прошу за стол!
Шумно и весело рассаживались за столом. По старинному обычаю, жениха и невесту посадили в передний угол. Налили первые рюмки вина, и только Кузьма Капитонович собрался провозгласить тост за счастье молодых, как открылась дверь и на пороге появилась пожилая женщина с воспаленными глазами и дрожащим ртом. Это была школьная сторожиха Дуня.
В комнате стало тихо. С недоумением все глядели на Дуню, а она шагнула от двери и, умоляюще сложив на груди ладони, сказала, обращаясь к Маше:
– Не гони меня, Мария Владимировна, уж такое дело твое, что даже на свадьбе покою нет.
Из глаз ее падали и текли по щекам слезы.
– Дочь помирает. Родить не может. Спаси! – И она громко заплакала, прижимая к глазам концы головного платка.
– Почему же не в больнице? – вставая, спросила Маша. Она торопливо подобрала косы, заколола их на затылке шпильками.
– Не успели… – ответила Дуня.
– Халата нет! – беспомощно оглянулась вокруг Маша.
– Доченька, есть халат! – засуетилась Наталья Родионовна. – Я с собой принесла, да так и не надевала. Серый, правда, но чистый, глаженый.
– Не надо, Наталья Родионовна, все равно в больницу сбегать надо, кое-что захватить с собой… – отказалась Маша. – Ну, прости, Никита. Простите, товарищи! Придется праздновать свадьбу без невесты, – улыбнулась она. – А может быть, я скоро возвращусь.
Маша быстро вышла вслед за обеспокоенной женщиной.
Когда за ними закрылась дверь, в комнате некоторое время было тихо.
– Может, отменить свадьбу? – спросил Иван Иванович.
– Невозможно, – грустно сказал Никита Кириллович. – Машенька завтра уезжает в город.
– Семь десятков прожил на белом свете – не видал, чтоб свадьбу без невесты справляли, – сказал Пантелей Соркин. – Будем ждать невесту!
– Чтобы соблазна не было, выйдем из-за стола, – предложил Игорь.
И так же шумно, но менее весело все встали из-за стола и разошлись. Только Никита Кириллович в глубокой задумчивости продолжал сидеть за столом и чертил черенком вилки узоры на скатерти. К нему подошел Иван Иванович.
– Еще одна хорошая новость для тебя, Никита! – сказал он, присаживаясь рядом с ним.
– Какая? – равнодушно спросил Никита Кириллович.
– Был я в городе. Разговаривал с председателем облисполкома. Интересуются там новым водоемом. Председатель сказал, что на самолете пришлет различные породы рыб для разведения.
– Вот это в самом деле хорошая новость! – оживился Никита Кириллович. – Ты сказал, что у нас все готово?
– Знают они. Все знают. А еще привез я вот инструкцию. – Иван Иванович достал из кармана небольшую брошюру. – Здесь говорится о том, что, прежде чем устраивать водоем, надо провести обработку противоличиночным ядом, очистить от кустарника и мусора. А также здесь написано о том, чтобы в водоемах не было мелководий.
– Все это мы предусмотрели, – сказал Никита Кириллович, перелистывая брошюру.
Вокруг Никиты Кирилловича собрались рыбаки, подошли Степан Петрович, Кузьма Капитонович, и завязался горячий разговор.
В кухне суетились Наталья Родионовна и соседки Никиты Кирилловича, боясь, что остынут горячие блюда. Они рассуждали о будущем молодоженов, хвалили жениха и невесту. Жалко было им, что свадьба началась так неудачно, но никто даже и не подумал о том, что Маша могла отказаться принимать новорожденного.
Молодежь разместилась в маленькой комнате. Разговор шел о свет-траве. Те, кто не видел ее, допытывались, какая она. Федя с азартом, точно красивейший цветок, описывал свет-траву. Игорь и Саня посмеивались над Федей.
Игорь взял Федю под руку, и они вышли на улицу. У крыльца тихо шумели молодые березы, сквозь листву их мигали редкие огни деревни. Игорь и Федя спустились с крыльца и стали медленно ходить вокруг дома.
– Скоро опять Москва, лекции, книги… – говорил Игорь. – Очень жаль мне покидать этот уголок с таким необычным названием – Семь Братьев.
– Жаль покидать? – засмеялся Федя. – А Маша рассказывала мне, что ты ее спрашивал как-то, не скучно ли ей жить в этой тихой деревне.
– Действительно, спрашивал и даже говорил о том, что я бы не мог жить здесь, – подтвердил Игорь. – И еще я говорил, что литератор должен жить только в Москве.
– Неужели ты молол такую чепуху? – удивился Федя со своей обычной непосредственностью.
– Честное слово, говорил. И сейчас так думаю.
Игорь засмеялся и потянул Федю за руку вниз. Здесь, вплотную к бревенчатой стене дома, стояла скамейка. Они сели.