В полном изнеможении, как после непосильного труда, Белозеров озирался, ни на чем не задерживаясь взглядом и мгновенно забывая все, что попадалось на глаза, - потолок в малахитовых разводах сырости, зарешеченное оконце под самым потолком, часы-ходики на стене, кучи мусора по углам: обрезки алюминия, жести, куски асбеста, обрывки провода... На другом апельсиновом ящике, вокруг которого расположилась вся компания, стояли две винные бутылки и самодельный проигрыватель - весь механизм его был наружу; теперь проигрыватель безмолвствовал. Тупо, без любопытства, Белозеров поглядел и на некое диковинное устройство, возвышавшееся здесь на столе, вернее, на козлах, сколоченных из досок, - какой-то огромный клубок разноцветных проводов, трубочек, спаек, зажимов. Из него высовывалась матовая груша кинескопа, а ниже, в самой гуще хитроумного клубка, неярко тлели красноватые электрические огоньки. С первого взгляда было вообще непросто разобраться в этом радиотехническом хаосе, да Белозеров и не пытался - все вокруг представлялось ему неправдоподобной, мучительной, враждебной путаницей. В горле у него непереносимо пересохло, но он не догадывался попросить воды. И, как будто покорно слушая объяснения Виктора, хлопотавшего около своего телевизора, он ничего не слышал и не стремился услышать...
"Вы помешали мне - зачем? - хотелось ему крикнуть. - Откуда вы взялись, какого черта? Ох, будьте вы!.." - мысленно грубо ругался он, мучаясь и ничего не понимая.
Паренек в очках между тем что-то все время поправлял в своем аппарате, куда-то тыкал пальцем, выключая и опять включая лампочки.
- Цветным телевидением я увлекся довольно давно, еще в девятом классе, - гладко, быстро, почти что скороговоркой докладывал он, - тогда же я познакомился с литературой вопроса, и меня захватила одна идея, идея чисто конструктивная.
Белозеров кивнул, несколько оживившись, точно что-то сделалось ему интересным, - он вдруг подумал, словно бы догадался, что ничто не мешает ему сегодня же повторить попытку - не откладывая, сегодня же!.. Но оставалось нерешенным - где, в каком месте?! Не здесь же, в подвале, при всех? И ему никак не удавалось ответить на это "где" - возвращение домой, в свою квартиру, почему-то страшило Белозерова.
- Принцип, который я положил в основу, хорошо всем известен, - продолжал пояснения Виктор. - Это принцип маски, возможно, вы о нем слышали. Но мне удалось, мне кажется, упростить техническое решение.
Белозеров молча покосился в сторону других слушателей. И те так же молча - Даша с вежливым выражением, Артур недовольно насупившись, Голованов угрюмо - взирали на высоченного грузного дядю в хорошем костюме, в измятой рубашке, с багровым, потным, измученным лицом.
Даша первая почуяла неблагополучие, исходившее от этого человека, вторгшегося в их компанию.
- Погоди, Витя, минуточку! - сказала она. - Налей всем винца, Арт! (Так друзья называли Корабельникова.) Пожалуйста.
- Вот это по-деловому! - отозвался тот. - Действительно, Витька, пощадил бы ты нас! И найди еще какой-нибудь сосуд... Вы ничего не имеете против "твиши", - преувеличенно церемонно обратился он к Белозерову. - Вам нравится "твиши"?
Корабельников был объят великой досадой и плохо ее скрывал. Их праздник, так долго ожидавшийся и много обещавший, заканчивался в похоронном настроении, и виновником оказался Глеб Голованов со своими бедами... Даша так пристала к Глебу с расспросами, что в конце концов слово за слово он все о себе рассказал. Положение у него и вправду было отчаянное - его собирались судить, чтобы выставить из Москвы как тунеядца. И вдобавок он почти что нищенствовал - его нигде последнее время не печатали, и он полгода уже не платил за квартиру, а соседи обрезали провода, идущие в его комнату, потому что он задолжал и за свет. Даша и сама была потом, кажется, не рада, что вынудила Голованова сделать эти признания: она словно бы перепугалась и примолкла. И даже рассудительный Виктор был поставлен в тупик и молча сердито покусывал заусеницы на пальцах. А он, Корабельников, обиделся - обиделся и на то, что Глеб встретился им так некстати, именно сегодня, в вечер их праздника, и на то, что ему решительно нечем было помочь. Глеб, впрочем, и не просил помощи, он рассказывал с явной неохотой - каждую фразу приходилось у него вытягивать - и с каким-то унылым безразличием к собственной участи. Это безразличие особенно раздражало Корабельникова - кому же, какие самому Глебу, в первую очередь надо было побеспокоиться о себе? Выложив все и замолчав, он пристроился к проигрывателю и весь как будто погрузился в музыку. А когда Даша спросила, что же всетаки он намерен делать, чтобы его не осудили, он небрежно отозвался:
- Ничего не намерен.
- Но ведь тебя вышлют, - сказала она.
- Пускай попробуют, - Он снял с диска пластинку и поставил другую.
- И ты не собираешься бороться, куда-то идти, доказывать?
- Постой, пожалуйста, дай послушать, - сказал он.
- Это ты постой! - рассердилась Даша. - Тебя же выселят из Москвы. Ты сошел с ума!
- А я говорю, пускай попробуют.
- И попробуют - за милую душу. Нет. ты сумасшедший! - воскликнула она.
Голованов исподлобья посмотрел на нее.
- Не выселят, - сказал он.
- Мы так и будем: "выселят, не выселят". Возьмут тебя и выселят, - сказала Даша.
Глеб вдруг глуповато улыбнулся - до чего же в эту минуту он был неприятен! - и облизал свои толстые губы.
- Меня не возьмут - не волнуйся.
- Почему? Что у тебя - дипломатический иммунитет? - вмешался в разговор Виктор; ему тоже, наверно, было невмоготу слушать Дашины уговоры и видеть это идиотское головановское упрямство.
- Я останусь в Москве, есть много способов остаться в Москве, - сказал Глеб. - Навсегда, до Страшного суда.
- Что ты мелешь чепуху! - пронзительно резко сказал Виктор.
И Глеб тоже раздражился.
- Чего вы вяжетесь? - огрызнулся он. - Ты же сам сегодня в кафе проповедовал, что есть только заинтересованные люди. А я не представляю интереса.
Но с Виктором сладить было нелегко - он не дал отвлечь себя от главного вопроса.
- Я говорил не в этом смысле... И что ты имел в виду, когда сказал, что останешься в Москве до Страшного суда? - допытывался он.
- А тебе что за дело? То и имел, - ответил Голованов.
- Я спрашиваю, что ты задумал? - неумолимо допрашивал Виктор. - Если я тебя правильно понял, то это феноменальная глупость.
Голованов как будто решил совсем не отвечать, повернулся к проигрывателю и подпер голову рукой. Но затем, сидя спиной ко всем, он проговорил:
- Да хотя бы и в самом деле я бросился с моста вниз головой... или под поезд метро, тоже неплохой способ - кого это касается? Ты же сам только что в кафе... - Глеб хмыкнул, точно хотел засмеяться, и у него не получилось. - А труп, между прочим, не арестовывают - вот и все! Невозможно арестовать труп... Давайте лучше слушать.
И тут уж сам Корабельников не сдержался.
- Дурак! - закричал он. - Сумасшедший дурак!
Его подмывало встать и крепко стукнуть Голованова по затылку.
В общем, их первая ночь была бесповоротно испорчена... Невероятный шум, раздавшийся в подвале, прервал этот безнадежный разговор: какой-то подвыпивший старикан, неизвестно как попавший сюда, налетел там в темноте на ведро - жаль, что не расквасил себе нос. И Артур готов уже был на нем сорвать свою злость, но пока что пришлось этого забулдыгу угощать "твиши". Ослушаться Дашу Артур не смел ни при каких обстоятельствах.
9
Перед Белозеровым поставили фаянсовую чашку с отбитой ручкой, налили ему вина. И, коснувшись губами сладковатой влаги, Белозеров понял, что его терзала небывалая жажда; частыми глотками, не отрываясь, он осушил чашку.
- Дайте еще... ребята! - глубоко вздохнув, попросил он.
Так же жадно он выпил вторую до дна и словно бы немного протрезвел. Обведя взглядом собутыльников, он, в свою очередь, подивился - это были дети, совсем еще зеленая молодежь: трое пареньков и девчонка - красивая и нарядная, как дорогая кукла.
- Ну, спасибо... полегчало! - глухо проговорил он.
- На здоровье, кушайте, пожалуйста, - иронически сказал Корабельников.
Но Белозеров не заметил иронии - он был искренне благодарен за эти несколько спасительных глотков, после которых вновь обрел способность говорить и дышать.
- Спасибо! Я, знаете... - Он не кончил. - Учитесь еще, наверно, ребята, в школе учитесь? Это хорошо.
- Да, недурно, - согласился Корабельников. - Но мы уже кончили.
- Кончили - это хорошо! Школу кончили? - Белозеров даже силился улыбнуться.
- Вы очень догадливы, - сказал Корабельников. - Именно школу.
Даша повела на него своими серо-голубыми глазами, брови ее, выгнутые дужками, сдвинулись.
Но Белозеров и сейчас не заметил насмешки.
- А теперь куда же? А?.. Надо дальше учиться, ребята! - проговорил он первое, что пришло на язык. - Обязательно... Дело ваше молодое. Надо, да... Хоть и трудно бывает, и погулять охота, а надо учиться.
- Точно. Ученье - свет, а неученье - тьма, - поддакнул Корабельников.
- Арт! - сказала Даша.
Он ответил взглядом, говорившим: "Это же пьяный дурак, неужели ты не видишь?"
Белозеров умолк, истощившись, не зная, что еще сказать этим салажатам. Он испытывал безмерную усталость, и медлил, и тянул, собираясь с силами. "Эх, ребята, сидели бы вы лучше по домам, - думал он, - или танцевали где-нибудь". Но долго молчать тоже было нельзя, и он заставил себя опять заговорить.
- Я, знаете, случайно... шел, слышу - музыка, зашел поглядеть. А у вас, понимаю, свои дела. Вон какую мудреную штуку смастерили. - Он кивком показал на телевизор. - Это замечательно, что интересуетесь техникой.
Он сознавал, что ему надо уйти, но был просто не в силах подняться. И ему все еще не удавалось решить: где он выстрелит? - он слишком уж привык к мысли, что это произойдет здесь, в подвале.
- Так что же, ребята? - спросил он. - Что надумали делать дальше?.. Куда поступать? Или сперва поработаете годик-другой? Невредно и поработать.
Все помолчали, Даша о чем-то раздумывала, Виктор копался в телевизоре. И Корабельников, который никак не мог побороть свою злость, повернулся к Голованову:
- Глеб, скажи товарищу, что ты надумал?.. Не стесняйся, выкладывай.
Голованов не отозвался, он сидел прямо на полу, на каком-то куске картона, привалившись к стене, вытянув ноги, и даже не переменил позы.
Но вот заговорила Даша; она выпрямилась, одернула на коленях платье и огладила волосы, повязанные надо лбом белой ленточкой.
- Простите, пожалуйста! - учтиво, официальным тоном обратилась она к Белозерову. - Виктор сказал нам, что вы депутат...
- А? - Белозеров вспоминал. - А, да, правильно.
- Может быть, вы могли бы нам помочь, то есть нашему товарищу...
- Я? Что?..
И Белозеров неожиданно для себя самого разразился смехом, искренним и почти веселым, он хрипел и трясся - таким забавным показалось ему, что кто-то нуждается в его помощи.
Даша нахмурилась, ожидая, когда он успокоится.
- Может быть, вы не поняли меня? - сказала она.
- Может быть. - Белозеров помотал головой.
- Нашему товарищу надо помочь не в смысле поступления в вуз, - пояснила она. - Ему не то что учиться, он даже боится приходить домой, там такая жуткая обстановка...
Голованов зашевелился в своем углу.
- Я не просил тебя... - тихо проговорил он. - Не надо, я прошу, не надо обо мне.
- Нет, надо, - сказала она, и ее контральтовый голос от старания придать ему убедительность и твердость утончился и зазвенел. - Если будешь вот так молчать с грустным видом, тебя, конечно, засудят.
Глеб потянулся за сигаретами к ящику, где лежала пачка, и задел локтем Белозерова.
- Простите, - буркнул он; было видно, что этот разговор ему действительно в тягость. - А что изменится, если я не буду молчать?..
- Ты сможешь доказать, что ты работаешь, пишешь, что начал печататься, что собираешься продолжать учение. Вообще доказать свою правоту, - сказала Даша.
- Ну, это редко кому удавалось. - Глеб скривился, изображая улыбку, открыв крупные зубы. - Во-первых, не каждому нравится, когда доказывают его неправоту. Во-вторых, человек, которому ты доказал его неправоту, становится твоим личным врагом. Есть еще и в-третьих...
- Ты все оригинальничаешь... А что в-третьих? - спросила Даша.
- В-третьих, мне больше не хочется ничего доказывать. Просто нет желания... И я прошу тебя, я тебе очень благодарен, конечно...
Глеб не мог уже простить себе, что разоткровенничался со своими школьными товарищами. Ведь, в сущности, они и он были совсем чужие - он и раньше в школе не дружил особенно с этими скучноватыми мальчиками и с этой благовоспитанной девочкой. Но, видимо, он слишком долго носил в себе свои неудачи, и вот при первой же возможности все выболтал. А какой это имело смысл?.. Он, Глеб, сам пришел к выводу, что он какое-то печальное исключение, ошибка природы, гадкий утенок. И главное: было что-то невыразимо отвратительное в этом признании себя полным неудачником, что-то стыдное, как и во всяком обнаженном уродстве.
- Ну хорошо, - решила Даша. - Если ты не хочешь говорить, я буду за тебя.
- Собираешься на юридический, хочешь попрактиковаться в адвокатуре, - попробовал съязвить Глеб.
Он подумал, что в целом свете был только один человек, от которого он ничего не скрывал - ни своих поражений, ни надежд. Но этот хранитель его тайн - друг сердца, поверенный всех мечтаний - находился далеко, за тысячи километров от Москвы. И они давно уже не виделись... Вот кто был нужен ему сейчас, сегодня! Хотя бы для того только, чтобы не чувствовать себя таким одиноким...
- Ну что же, Даша, говори, если хочешь, - сказал Глеб, - а я, пожалуй, пойду... Извини, конечно.
Он поднялся - длинный, на тонких ногах, и его большая встрепанная голова ушла в тень от абажура, точнее, от бумажного прогоревшего колпака, надетого на свисавшую с потолка лампочку.
- Не валяй дурака, куда ты пойдешь?! - закричал Корабельников. - Сиди и не чирикай. - Он прямо-таки не находил слов от раздражения.
- Садись, Голованов! - сказал Виктор, прервав свое копание в телевизоре, и сказал так, точно отдал распоряжение. - Тебе же хотят сделать лучше.
- Откуда вы знаете, что мне лучше, что хуже? Все всё знают, один я не знаю... - бросил Глеб.
- Старая песня, - сказал Виктор, - вся рота шагает не в ногу, один лейтенант в ногу. Садись!
Глеб повел плечами и молча опустился на пол - подчиниться ему всегда было легче, чем настоять на своем.
- Тут нет ничего обидного, Глеб, - сказала Даша. - Я понимаю: тебе неприятно слушать. Но нельзя же пассивно ждать...
И она вновь повернулась к Белозерову, казалось, она вознамерилась не просить, а требовать: нежное лицо ее выглядело немного надутым от строгой решимости.
- Товарищ депутат, это жутко неправильно, это несправедливо, - начала она. - И если с Глебом Головановым - вот он здесь сидит, - если с ним поступят, как он говорит, мы все придем в суд, всем классом. Голованов наш бывший соученик, и мы его хорошо знаем.
Белозеров обеспокоенно поглядел на девушку - только сейчас он вспомнил, что дома на столе лежат его предсмертные письма, партбилет, ордена, и он испугался при мысли, что он еще жив. Если он этой же ночью не приведет в исполнение приговора себе, он должен будет вернуться домой и все со стола убрать. "Но к чему, зачем? - спрашивал он себя. - Чтобы завтра ночью опять все выложить на тот же стол? Нет, дело надо было кончить без этой унизительной суеты, сегодня же, до рассвета".
Белозеров посмотрел на часы на стене - стрелки подходили к двум ночи, в его распоряжении, стало быть, имелось еще пять-шесть часов. И странно, это показалось ему сейчас довольно большим сроком: он мог позволить себе посидеть еще немного здесь - он устал, очень устал! А затем... В конце концов, не так уж важно, где именно прогремит его выстрел, здесь или в другом месте. И у него родилась новая идея: он мог с первым утренним поездом отправиться куда-нибудь за город и сойти ну хотя бы на станции Отдых или на станции Белые Столбы, там есть хороший старый лес. И там ему, наверно, никто не помешал бы... Все таким образом решилось, и Белозеров почувствовал облегчение: у него оставалась еще масса времени - пять-шесть часов.
- Я не считаю, что Глеба надо полностью оправдать, - дошел до него голос нарядной девушки. - Учился Глеб жутко, на одни двойки. Правда, у него не было условий. Он сирота, ему помогали родственники. Только по литературе у него были иногда пятерки. И его исключили из девятого класса, - этого следовало ожидать. Он был еще жутко упрямый и не поддавался никаким уговорам. И сочинял на учителей стихи - довольно остроумные, между прочим.
- Окончить школу Голованов должен был во всяком случае, - перебил Дашу Виктор. - Среднее образование должен иметь каждый, даже если он Гомер.
- Почему Гомер? - Она удивилась.
- Если Голованов не Гомер, тем более ему надо было учиться.
- Не остри, пожалуйста, вопрос слишком серьезный, - сказала Даша. - У Глеба есть призвание; у тебя одно призвание, у него другое.
- Что, однако, не мешало мне посещать все уроки, даже уроки пения, хотя, ты знаешь, я не Шаляпин и даже не Вертинский.
- Не понимаю, почему тебе все время хочется острить, - холодно сказала Даша.
- Но я действительно не Вертинский... А уж если Голованов бросил учиться, ему надо было пойти работать, как все, - сказал Виктор.
- Но он работал. Как ты не понимаешь!.. Стихи - это тоже работа. Ты что, согласен с тем, что Глеб тунеядец? - Даша покраснела от волнения и приложила к щеке ладонь. - Прости, Глеб, что мы при тебе...
- Я этого не говорил, - сухо поправил Виктор. - Давай уж будем точными. Я сказал только, что Голованов во многом сам виноват.
И вновь раздался голос самого Голованова:
- Ладно, ребята, хватит. Пусть я буду неисправимый, пусть думают обо мне, что хотят...
- Что ты выдумываешь! - воскликнула Даша. - Несешь несусветную чушь. - Она все как бы остужала ладонью свои горящие щеки. - Простите, товарищ депутат, он просто изнервничался.
- Это не чушь. Возможно, я действительно тунеядец! Я и сам часто так думаю, - сказал Глеб.
- Ну вот, пожалуйста, - обиженно закричал Корабельников. - Да ты в своем уме?
Белозеров слушал, находясь словно бы на одинокой высоте, с которой все внизу представляется маленьким, игрушечным. И совсем детскими и легко устранимыми казались ему заботы и несогласия этих зеленых юнцов. Он уже не злился на них, ему лишь хотелось, чтобы они не тревожили его и замолчали. "Все у вас обойдется... - хотелось ему сказать. - Все будет ладно". Он прислонился спиной к стене, закрыл глаза и - как ни удивительно! - задремал вдруг: усталость осилила его. Будто теплая мгла окутала Белозерова, и в ней, заглушая красивый, певучий голос девушки, зазвучали другие голоса:
"Здравия желаю, товарищ майор!" - приветствовал его комбат-три Орлов, старший лейтенант, а ныне таксист.
"Покидаете нашу красавицу Москву", - послышался тенорок старичка парикмахера.
"Спартак" не в авторитете..." - надрывался паренек из телефонной будки.