Даша между тем старательно хозяйничала, то скрываясь на кухне, то появляясь; она щеточкой с костяной ручкой смела со скатерти на совок крошки, принесла мороженое, разложила его на блюдца, полила вареньем. И было видно, что хлопочет она с удовольствием, любуясь собой: так споро и ловко управлялась она со своими обязанностями хозяйки.
В холле зазвонил звонок; пожав плечами: "Кто бы это мог быть?", Даша пошла отворять и вернулась с Артуром Корабельниковым.
- Ах ты черт! Жив курилка! - закричал тот, увидев Глеба.
Он не знал еще, что Голованов освобожден, и в первую минуту искренне и шумно порадовался. Но вскоре притих и даже надулся - Даша забыла, что они условились пойти сегодня в Лужники на футбол; играла сборная Союза со знаменитой заокеанской командой, и он предусмотрительно за несколько дней запасся двумя билетами. И уж совсем не вызывало в нем энтузиазма решение Даши: "Глеб тоже пойдет с нами". Можно было, конечно, заметить ей, что раздобыть еще один билет перед самым началом состязания - задача фантастически трудная. Но Артур промолчал и принялся за свою порцию мороженого - он слишком привык уже к тому, что Даша всегда твердо знала, что кому надо делать в каждую данную минуту.
Глеб тоже не выразил большого восторга перед этой новой открывшейся ему перспективой - ему рисовались на сегодняшний вечер другие возможности. Но и он не стал прекословить - он был слишком благодушно настроен, и, в конце концов, у него имелось еще время: можно было пойти на футбол, если Даша этого потребовала и успеть часов в девять к Люсе.
После мороженого Даша села к роялю; в ее семье и среди ее друзей она слыла музыкантшей, и издавна так повелось, что, когда приходили гости, ее обязательно усаживали за рояль. Но сейчас ее самое потянуло сыграть для Голованова - уж очень почему-то хотелось ей сегодня блистать, поражать и нравиться.
- Ты любишь Скрябина, Глеб? - спросила она, - Говорят, что он устарел, но это чепуха, по-моему.
- Скрябина? А я его что-то слабо представляю, - признался он.
- Ты не знаешь Скрябина? - У Даши округлились глаза.
- Ей-богу, имею смутное представление! - проговорил безмятежно Глеб.
Играла Даша и вправду, должно быть, недурно, легко одолевая сложные пассажи, но Глеб давно решил про себя, что в музыке он плохо разбирается. И, честно сказать, не очень об этом горевал... Самая обыкновенная - простенький вальс с заигранной, хрипящей пластинки, под который в летнюю ночь танцуют где-нибудь во дворе, около крохотных городских палисадников, две-три бессонные пары, или походный марш, выдуваемый из медных труб в голове солдатской колонны, - единственно, пожалуй, пробуждала в нем душевный отзвук. И когда Даша кончила играть и ее руки, как бы обессилев, упали вдоль тела, Голованов не почувствовал сожаления.
Она повернулась на вертящемся стулике и ожидающе-доверчиво посмотрела на Глеба; косо поставленная крышка рояля вздымалась позади нее, как черный парус над ладьей, готовой плыть дальше. Голованов, заспешив, сказал:
- Здорово! Мощно у тебя получается...
- Нет, правда, тебе понравилось? Я давно не играла эту вещь... - Даше хотелось услышать что-то еще, более определенное.
- Евтерпа не сыграла бы лучше, - сказал Глеб. - Муза музыки и лирической поэзии. То есть наша общая муза. - Он не нашел, как уж лучше отблагодарить Дашу за все, что она сделала для него.
Корабельников отвернулся и стал смотреть в окно - сам он не умел так пышно высказываться.
И Даша, удовлетворенная, поднялась из-за рояля.
- Я пойду, мальчики, переоденусь, - объявила она. - Всего пять минут.
Когда она вышла, Артур повернулся к Голованову и грубовато спросил:
- Ну как?.. Хлебнул? Понравилось?
- Да, спасибо тебе, - сказал Глеб. - Я знаешь, даже не ожидал, что вы все...
- Ладно, брось, - сказал Артур. - Вопрос не в этом. Что ты думаешь дальше делать?
- Ничего не думаю. То же, что и раньше, наверно...
- То есть ничего не делать! - перебил Артур. - Силен, ничего не возразишь...
Глеб миролюбиво промолчал и потянулся за книжкой, лежавшей на рояле, - это оказался томик Шекспира.
- Если хочешь знать мое мнение, - вновь заговорил Артур, - тебе лучше уехать - не навсегда, конечно...
- Да, может быть, ты прав, не знаю... Я еще не думал... Не знаю, - чистосердечно ответил Глеб; он не сомневался в искреннем расположении Корабельникова. - Надо будет подумать.
Открыв книгу, он стал ее листать...
Даша и в самом деле скоро возвратилась, и на ней был теперь чудесный белый крупной вязки свитер и синяя в складочку юбка, оставлявшая открытыми круглые с ямочками колени. Корабельников, увидев ее, встал, точно его подняло со стула, его розовое лицо доброго молодца сделалось испуганным. И Даша невольно смутилась - было уже просто неловко производить столь сильное впечатление.
- Вечером может быть прохладно, - попыталась оправдаться она. - Ты что читаешь, Глеб? А... Это я "Гамлета" смотрела в кино и потом взяла перечитать. Я всегда так делаю... Ты смотрел "Гамлета", Глеб? Поправилось тебе?
Он оживился и отложил книгу.
- Мне? Нет, совсем не понравилось. - Он помотал головой. - Какой же это Гамлет?! Это такой изнеженный меланхолик, а не Гамлет.
- Ну что ты! - сказала Даша.
- Постановка довольно богатая, - сказал Артур и с надеждой взглянул на нее.
- Да, наверно, но безвкусная, очень уж все там красиво... Да нет, ребята! И совсем это не средние века, не замок Эльсинор, похожий на тюрьму.
- Тебе, конечно, виднее, - сказал Корабельников.
И Глеб засмеялся - ему было слишком хорошо сейчас, чтобы он мог заподозрить Артура в неприязни к себе.
- Эльсинор был страшнее нашего отделения милиции - этот мрачный замок с привидениями. А в кино получилась опера... опера днем, - ответил он, радуясь своему меткому слову.
- И Смоктуновский тебе не понравился? - спросила Даша.
- Нет. Ты понимаешь: Гамлет - это воин. И он не так уж нерешителен - он ищет доказательств, он ведет следствие, но он непримирим. И он разит направо и налево. Полония он протыкает, как мешок с трухой. Он вовсе не колеблется, когда представился удобный случай... Да нет, товарищи! Гамлет смел, силен, беспощаден... ну и так далее... А Смоктуновский - он такой элегантный, и он так красиво умирает! - И Глеб опять засмеялся.
- Пора уже идти, - сказал Корабельников. - И вообще, нет ли у вас темочки поновее?
- Да, идем. - Глеб тоже поднялся. - А насчет того, чтобы поновее... Как тебе сказать? Прошло уже четыреста лет или около того, а Шекспира все смотрят... Сменился уже десяток или сколько там поколений, а его все смотрят. И знаешь, в чем тут секрет?
В ясных глазах Артура отразилось бессилие: он жаждал возразить Голованову, опровергнуть его, но не знал, как к нему подступиться. "Чего он улыбается? - спрашивал себя Корабельников. - И улыбка у него лошадиная, все зубы наружу".
- Шекспир - это что-то вроде зеркала, - ответил за него Глеб. - Это невероятно! И Гамлетов столько, сколько поколений смотрелось в Шекспира, как в зеркало.
Он вновь взял книгу, точно желал, в свою очередь, посмотреться в волшебное зеркало, и раскрыл ее.
- Быть или не быть? - тысячи людей спрашивали себя. - И Глеб осклабился еще шире, открыв свои и вправду крупные зубы; для него самого этого вопроса теперь уже не существовало. - И каждый тоже выбирал, как Гамлет, что ему в жизни лучше: быть или не быть? И сегодня, сейчас, кто-нибудь, наверно, выбирает: не быть.
Дашу вдруг, как открытие, поразила мысль: Глеб Голованов, ее бывший соученик, сам был похож на Гамлета - такой худой и бледный в своем черном потрепанном свитере. И тоже гонимый и окруженный интригами, и одинокий, как датский принц.
- Знаете, почему трагедии Шекспира не стареют? - закричал, увлекшись, Глеб. - Потому что в жизни не кончаются трагедии.
- Да, да, ты прав, - подтвердила тихо Даша.
Корабельников не в состоянии был дальше это слушать.
- Может быть, мы все-таки пойдем, - сказал он. - Нам надо достать еще один билет... Дело гиблое, конечно.
- Если это трудно, я могу и не пойти, - с готовностью отозвался Глеб. - Я не такой уж болельщик.
- Ты пойдешь с нами, - твердо сказала Даша. - Или мы все не пойдем.
Голованов и Корабельников - оба промолчали.
- Ну что ж... "Век расшатался, и скверней всего, что я рожден вновь укрепить его", - проговорил Глеб.
- Ты любишь Гамлета, - сказала Даша. - Я понимаю, почему ты его любишь.
- Люблю? Нет... Это самая безнадежная, самая что ни на есть трагическая трагедия, полный мрак...
Глеб был совершенно искренен сейчас, у него решительно переменилось настроение после того, как его главная беда осталась как будто позади.
- Мне больше нравится "Отелло", если на то пошло.
- "Отелло"? Но это тоже трагедия, - сказала Даша.
- Оптимистическая трагедия, - сказал он.
- "Отелло" - оптимистическая! - Даша изумилась. - Когда ты ее читал?
У Корабельникова, в его голубых глазах, которые ничего не могли скрыть, загорелась надежда.
- Ты офонарел, - сказал он.
Голованов весело посмотрел на них обоих.
- Я читал "Отелло" давно, еще мальчишкой. Но я хорошо помню: я был рад за мавра. Вы не верите?.. Но это понятно, - сказал он, - я подумал, что было бы ужасно, если б Отелло умер, не узнав, что Дездемона невинна. Вот это было бы действительно трагично. Но в "Отелло" над всем торжествует верность - верность и любовь! А что торжествует в "Гамлете"? - всеобщая гибель. И только топает своими сапогами Фортинбрас, тщеславный офицерик. "Гамлет" - трагедия всеобщего крушения - и добра и зла.
Даша ответила Глебу зачарованным взглядом: трудно было поверить, что это говорит тот самый Глеб, который недавно возбуждал к себе одну жалость. Сейчас он казался ей и сильным, и почти красивым, и главное - он был уже совсем взрослым мужчиной, а не мальчиком-соучеником, из тех, кто во все школьные годы вертелся около нее.
14
Против ожидания, билет для Голованова удалось раздобыть без всяких хлопот, еще в автобусе, доставившем всю тройку - Дашу, Глеба и Артура - в Лужники. Какая-то девчонка с тощей косой, переброшенной через плечо, в сереньком платьице с кружевцем на воротнике - по всему не москвичка, - прижатая в автобусе к Даше, попросила, именно попросила купить у нее билет, сказала, что должна была идти с дядей, но дяде помешали гости; кажется, даже она боялась, что ей не удастся сбыть этот "лишний билетик", о котором сотни болельщиков мечтали сейчас на всех подступах к стадиону. И она так благодарила Дашу, заплатившую за билет, точно та сделала ей одолжение.
- Мне ужасно неудобно, - вполголоса сказал Голованов Даше. - Я тебе обязательно отдам. Я, может быть, завтра разбогатею!
- Ну что ты! О чем ты! - сказала Даша и покраснела.
А их благодетельница, продавшая билет, старалась теперь, выйдя из автобуса, держаться к ним поближе: она явно заробела, оказавшись вовлеченной в грандиозное действие, называвшееся футбольным матчем в Лужниках. Оно начиналось уже на площади перед входом в этот спортивный парк и вбирало в себя все новые тысячи участников. Бесконечными вереницами подходили с разных направлений автобусы и, мгновенно опустев, осторожно разворачивались и бессильно сигналили в неоглядном человеческом разливе; всадники в синих милицейских мундирах, державшие охранение, осаживали коней, и те мотали мордами, выгибая атласные шеи; болельщики, которым не досталось мест, чего-то еще дожидались у входа, спрессованные в одну колыхавшуюся, глухо шумевшую массу. А мимо них, убыстряя шаги, подгоняемые заразительным нетерпением, шли и бежали со странно озабоченным, даже встревоженным видом счастливцы с билетами. За воротами, на широких аллеях, ведущих к большой арене, продолжался все тот же беспокойно-радостный бег. Разноцветные флаги реяли на тонких флагштоках в безоблачном небе, гремела музыка из сотен репродукторов, нагнетая праздничную тревогу. И девушка из автобуса проталкивалась в бегущей толпе, боясь отстать от бывалых москвичей, с которыми свел ее добрый случай... Выяснилось уже, что в Москве она впервые, что ее зовут Зоей и что она приехала откуда-то из-под Серпухова, из совхоза на Оке, поступать в институт иностранных языков.
Голованов не жалел теперь, что попал в Лужники на большой матч. Его нимало не интересовала игра как игра и ее действительные или мнимые сложности и тонкости. Но исполинский, заполненный сверх меры овал стадиона, по травянисто-зеленому дну которого метались пестрые, красно-белые и желто-голубые человечки, этот невероятный корабль, поднявший сто тысяч буйных пассажиров, был необыкновенным зрелищем. Стадион словно бы качало на гигантских волнах всеобщего душевного волнения, незримое электричество бушевало в совершенно чистом воздухе, сотрясаемом шквальными ударами. И люди вскакивали с мест, как в ужасе, и обнимались, как после долгой разлуки. На дальних скамьях никого, конечно, нельзя было различить в отдельности - точно неисчислимый бисер, красноватый на солнце, лиловатый в тени, покрывал трибуны, и лишь слитный, штормовой гул наплывал оттуда. А все, вместе взятое, вызывало даже не у болельщика замечательный подъем и жажду общения.
Было интересно смотреть и на соседей - ближайших соучастников праздника: на Дашу, на Артура, на Зою (она и Глеб поменяли свои места на более низкие, худшие, с точки зрения знатоков, чтобы сидеть всем рядом). Зоя быстро освоилась, целиком ушла в игру и вела себя несколько загадочно: казалось, эта загорелая девушка в матерчатых босоножках - "дитя полей", как глупо сострил Артур, - болела не за нашу сборную, а за гостей. Она приподнималась и стискивала сложенные руки с туповатыми пальчиками, когда футболисты в красно-белом скапливались у ворот противника и мяч коротко, почти неуловимо перелетал от игрока к игроку - вот-вот он должен был очутиться в сетке... Но вдруг, отскочив от штанги или пролетев мимо нее, он уходил в сторону, за линию поля, и Зоя вздыхала с облегчением и оправляла машинально кружевце на воротнике - старенькое, пожелтевшее, отпоротое, должно быть, от платья мамы и мамой же пришитое к платьицу дочери. Возбуждал интерес и гражданин в пропотевшей рубашке со сбитым на сторону галстуком, сидевший ниже Голованова. Каждый раз в критические моменты он припадал к своей плоской бутылке и, отхлебнув из нее, тихо постанывал; его малиновое, распаренное лицо становилось мученическим - такое наслаждение он испытывал.
Спортивное счастье словно бы колебалось в выборе - какой из команд отдать свою улыбку: первая половина игры не дала результатов, никто не сделал "штуки", как назывался гол на языке болельщиков. Но после свистка судьи "на перерыв" началось состязание спринтеров, и Глебу оно понравилось даже больше, чем футбол, - сразу было видно, кто бежит быстрее и побеждает. Длинный, костлявый парень, весь составленный из острых углов, оборвал ленточку финиша и долго еще потом, как заведенный, перебирал по дорожке своими жилистыми ногами, пока не свернул в сторону на траву; голос с неба, усиленный репродукторами, хрипло возвестил, что установлен новый рекорд страны и Европы, и победителя обступили фотокорреспонденты. А непомерный корабль стадиона со всеми его трибунами качнуло на гигантской, как цунами, волне, и сто тысяч человек разом зашумели и задвигались.
Немного мешал Голованову лишь Артур Корабельников - он без устали что-то объяснял, доказывая преимущество новой тактики игры в футбол, бранил одних игроков, одобрял других, и со всеми он был как будто в близких отношениях, притом он непрерывно острил. В конце концов, он утомил и Дашу, и она начала ему задавать вопросы, вроде:
- А что важнее для футболиста: голова или ноги?
- Важнее всего, конечно, хорошие отношения с начальством в комитете физкультуры, - отвечал Артур.
Нагибаясь и выворачивая шею, чтобы поймать взгляд Даши, он продолжал свое:
- Ты читала? К нам приезжают бразильцы - лучшая команда мира, профессора футбола. Один Пеле чего стоит... Или Гарринча! В Чили Гарринча спас бразильскую команду от поражения.
Артуру необходимо было - он чувствовал это - взять реванш за свое молчание в разговоре о Шекспире. Но Даша отворачивалась, смотрела в сторону, и, теряясь и тоскуя, он возвысил голос:
- Между прочим, знаешь, сколько у Хусаинова пластинок всяких? С ума сойти можно! Колоссальная коллекция, собрал со всего света. В команде его называют меломаном.
- Как интересно! - сказала Даша, поводя вокруг своими прекрасными глазами. - А кто он такой - Хусаинов?
- А кто такой Евтушенко? - ответил Артур, не придумав ничего лучшего.
И опять внизу, на зеленой прямоугольной лужайке, забегали красно-белые и желто-голубые человечки. Временами там происходило что-то похожее на детскую забаву "куча мала" - пестрые человечки сбегались все вместе, жестоко толкались, валились друг на дружку, а мяч, как заколдованный, выскальзывал из этой свалки и уносился куда-нибудь вбок. И разочарование и досада все ощутимее витали над стадионом, - люди жаждали победы для своих фаворитов и почти ненавидели их сейчас за то, что победа не давалась им. Гости не рассчитывали больше на выигрыш (хозяева поля играли явно сильнее), оттянули всю свою команду в оборону; они были измотаны, но держались. И даже Голованову сделалось любопытно: кто же одолеет - сила и умение или судьба и случай?
Минут за пять до конца игры вопрос как будто решился: в ворота гостей был назначен штрафной удар. И они, грязные, распаленные, построились перед воротами стенкой - плечо к плечу. На стадионе воцарилась молитвенная тишина; Зоя стиснула пальцы в кулачки, привстала, села; рядом послышалось бульканье - гражданин с малиновым лицом глотнул из своей бутылки... Но и штрафной мяч был отбит - кто-то из желто-голубых человечков, вытянувшись в прыжке, встретил его головой и сам упал навзничь. Единый, огромный звук - повальное, подобное стону "А-ах!" пронеслось над трибунами; заплескали аплодисменты. И Зоя тоже застучала ладошками, смешно подскакивая на сиденье.
Оставалась всего одна минута до свистка судьи, когда футболисты в красно-белом вновь прорвались к воротам противника. И как-то неожиданно легко, незаметно мяч оказался в сетке - запрыгал, забился там, точно рыба в неводе.
- Гол! - беззвучно шевельнулись губы Артура. Его никто не услышал.
Корабль стадиона сорвало со всех якорей и понесло на штормовом гребне; люди вопили, вставали, размахивали руками. А малиновый гражданин швырнул с размаху наземь пустую бутылку...
Одна Зоя расстроилась и осуждающе, с укором поглядывала на это ликование.
- Ты за кого болела? - изумившись, крикнул ей Корабельников; победа нашей сборной заставила его позабыть о собственном поражении.
Она не ответила...
Поле внизу в несколько минут опустело, победители и побежденные покинули его, и медленно, вдоль скамеек, двинулись к выходам болельщики, ослабевшие и примолкнувшие после всего пережитого.
- Ты что, мечтала, чтоб нашим забили? - закричал Артур. - Идешь как в воду опущенная.
- Вовсе я не мечтала, - ответила неохотно девушка.
- Чего же ты тогда?
- Ничего, - сказала Зоя.
В толпе зрителей они вышли к новому двухъярусному длиннющему мосту через Москву-реку, и здесь, у входа в метро, Голованов решил проститься: пора было ехать домой, чтобы не опоздать в гости к Люсе. Но он и рта не успел раскрыть, как Даша предложила, а вернее, приказала: