Дина весело рассмеялась. Космач поднял уши и энергично замахал пушистым хвостом. Толя Зайцев посмотрел из-под очков своим обычным серьезным взглядом на большие ноги Саши, на ее черные косы, вспомнил школьную сторожиху Семеновну. Улыбаясь, Толя сказал:
– Как Семеновна-то говорила про твои косы: "Вожжи подбери".
– А тебе, Витька, она как говорила? – со смехом спросил Слава.
– "Стружки подрежь"! – рассмеялся Витя.
– Какая старуха замечательная была! – задумчиво сказал Толя. – За такую еще бы десяток немцев уложить надо было…
– Уложили бы, да не успели, – отозвался Слава.
Дина порывисто встала и, желая скрыть слезы от товарищей, быстро пошла в горы. Космач поднялся, потянулся и лениво двинулся за ней.
Саша приподнялась на локте, посмотрела ей вслед и с упреком сказала:
– Вечно вы так, не понимаете, что ли… Ведь Семеновну за нее замучили.
– Пора привыкнуть, – сердито буркнул Слава.
Все замолчали.
Первым молчание нарушил Толя.
– Где Мирошка? – спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
– Кто его знает, куда он бегает, – вздохнула Саша.
Слава поднялся и сел.
– Знаете что, ребята, я давно хочу сказать вам…
Толя заметил, что Слава волнуется, и, внимательно глядя на товарища, тоже сел, приготавливаясь слушать что-то интересное.
– Я хочу вас спросить, – продолжал Слава, – неужели вам не кажется странным поведение Мирошки?
Все молчали. Слава сказал то, что мучило ребят в последнее время. Да, Мирошка стал не тем с того самого момента, когда не захотел признаваться своим товарищам, зачем он жил у Прохорова.
– Почему Мирошка зазвал нас сюда и сам каждый свободный час проводит в горах, – с нарастающим возмущением продолжал Слава. – Тарас Викентьевич недаром сказал нам, что мы прошли такую жизненную школу, которую не знают до самой старости многие взрослые… А школа эта нас, как видно, ничему не научила.
– Почему? – удивилась Саша.
– Да все потому же, – с раздражением передразнил ее Слава, – у нас под носом всякие странные вещи творятся, а мы их замечать не хотим.
– Но ведь Мирошка, помнишь, обещал нам объяснить потом все, что произошло у него с Прохоровым, – спокойно возразил Витя.
– Потом? Потом может быть поздно…
– Да ты что думаешь-то? – спросил Толя. – В чем ты подозреваешь Мирошку?
– А может быть, даже в измене! – задыхаясь, сказал Слава.
Все тихо ахнули.
– Какая чушь! – возмущенно воскликнула незаметно подошедшая Дина. – И ты смеешь так думать о командире нашего отряда?! Ты дурак, ты…
– Постой, Дина, – поднимаясь на ноги, сказал Толя, – горячиться не нужно. Вспомни Куренкова. Я предлагаю: Мирошке – ни слова и проследить, куда исчезает он, что делает в горах, и тогда…
– Тише! – прошептала Саша.
С выступа скалы с кошачьей ловкостью к самой воде Байкала спрыгнул Мирошка, сгреб в объятия Толю и, сдвинув кепку на ухо, пропел:
– Куда, куда вы удалились?..
Все молчали. Всем было неловко.
Мирошка внимательным взглядом окинул товарищей, от него не укрылось их смущение. Он принужденно весело воскликнул:
– Ишь куда забились! А я-то ищу их!
– Долго искал? – язвительно сказал Слава.
Мирошка сделал вид, что пропустил мимо ушей и замечание, и язвительный тон Славы.
– Сколько времени? – спросил он, поднося левую руку к глазам.
Как по команде, каждый взглянул на свою левую руку. Часы, подарок правительства, были еще новинкой для ребят, и они смотрели на них то и дело, не снимая с рук даже ночью, так же, как не расставались с орденами и медалями.
– Пора на работу, – сказал Мирошка и первым по тропе стал подниматься в гору.
Ребята молча последовали за ним.
На опасной тропе
В воскресенье, на закате, Мирошка возвращался домой усталый и невеселый. Уже около поселка он спустился к самой воде и на пологом берегу сел на большой камень. Он настолько углубился в свои думы, что не заметил, как в двух шагах от него остановился двенадцатилетний мальчуган-бурят из поселка – Цирен Домбаев. У Цирена были мокрые ичиги, видно было, что он бродил по колено в воде. В одной руке он держал прутик с надетыми на него широколобками, в другой длинную самодельную вилку.
– Из-под камней достал, – сказал он, посмеиваясь. Узенькие хитрые глаза его стали совсем как щелочки.
Мирошка, вздрогнув от неожиданности, взглянул на мальчика и с удивлением стал рассматривать похожих на лягушек, пузатых рыбешек с огромными головами и длинными плавниками. Он никогда не видел ничего подобного.
– Страшные! – брезгливо сказал он. – Я бы не стал их есть.
Цирен хитро улыбнулся:
– Я бы тоже!
– Так зачем они тебе?
– Так… – сказал Цирен.
– Кошке?
Цирен покачал головой.
– У меня нет кошки… А это ты видел? – ткнул он пальцем в ноги Мирошке.
Мирошка с удивлением взглянул на свои новые сапоги и у самых ног увидел странную рыбу: она была небольшая, белая, с чуть кремовым оттенком, нежная и прозрачная настолько, что видны были ее внутренности.
Мирошка присел и с любопытством смотрел на рыбу.
– Это голомянка, – с важностью сказал Цирен. – Вот завтра к концу дня приди сюда, – добавил он, – и посмотри, один хребет останется.
– Почему? – удивился Мирошка.
– Растает на солнышке.
– Интересно! А ее едят?
– Не, ревматизм лечат жиром, – с видом знатока сказал Цирен и с удовлетворением добавил: – Вот! – точно хотел сказать, что и он иногда знает больше партизанского командира.
Он подумал немного и решил еще больше удивить Мирошку:
– А у нас на Байкале есть бухта Змеиная. Знаешь, почему так называется?
– Не знаю.
– На берегу там горячие ключи, пар от них валит зиму и лето. Можно картошку варить, опустишь на пять минут – и готово! А змеи тепло любят, так в бухту их столько наплывает, что пароход еле проталкивается!
– Врешь! – недоверчиво сказал Мирошка.
Но Цирен не стал убеждать его и начал рассказывать о другом:
– А мы с дедкой в горы ходили далеко, через "Господи, пронеси!" как пошли…
– "Господи, пронеси"!! – вдруг вскричал Мирошка и вскочил на ноги. – Что это за "Господи, пронеси!"? Где это?
– Где? – Цирен даже удивился волнению командира. – А от Лысой горы напрямки, вправо, влево, потом назад немного, вверх на гору…
– Да ты мне толком объясни, что это "Господи, пронеси!" – местность, гора? – с досадой перебил его Мирошка.
– Не! – Цирен неосторожно махнул рукой и несколько широколобок соскользнули с прутика на гальку.
Он замолчал, присел на песок и, посапывая носом, с увлечением начал вставлять прутик в жабры упавших рыбок.
– Ну? – нетерпеливо спросил Мирошка.
Но Цирен, прежде чем продолжать объяснение, добросовестно насадил всех рыбок на прут.
– Это тропа, – наконец сказал он, – тут гора, – он показал вправо, – тут море, глубоко, голова кружится, – он махнул рукой, – а тропа вот такой ужины, – он развел руками не более как на четверть, – человек тут боится ходить.
– Так ведь по такой узкой тропе невозможно ходить?
– Невозможно! – согласился Цирен.
– Стало быть, и не ходят?
– Ходят, – упрямо сказал Цирен. – Мы с дедкой ходили.
– Ты покажешь мне эту тропу? – с волнением спросил Мирошка. – Пойдешь со мной?
– До тропы пойду, – хитро улыбнулся Цирен. – А там по тропе страшно, а после тропы опасно, кто пройдет – того убьют.
– Ну, пошли, – заторопился Мирошка.
– Сейчас? – удивился Цирен.
– Ну да, сейчас.
Цирен поскреб пятерней в ежике густых черных волос, подумал и согласился.
– Только я поесть сбегаю да рыбу унесу.
Цирен побежал в поселок, а Мирошка с завистью посмотрел ему вслед. Он из дома ушел с утра, ему хотелось есть, но он боялся расспросов товарищей и решил не ходить домой.
Мирошка ждал Цирена в Зеленой пади. Ее покрывала сочная, молодая зелень. Здесь росли тонкостволые молодые сосны. Лучи солнца пронизывали мелкую листву, грели поляну и взгорье, покрытое кустами отцветшего багульника. По ветвям порхали птицы и пели. Мир и покой царствовали здесь. Непривычно было Мирошке стоять вот так на открытом месте, ничего не боясь, ни от кого не скрываясь. "А что там?" – с болью подумал он, и в памяти его встала сырая землянка "Жар-птицы", ожили тревожные темные ночи на островке, в трясине… И странно – Мирошке стало жаль этого незабываемого прошлого.
– Вот с этим закончу и на фронт удеру! – вслух сказал он.
– Что? – не расслышал подбежавший Цирен. Он запыхался. На нем был овчинный полушубок, другой он тащил для Мирошки.
– На фронт удеру! – повторил Мирошка. – Куда идти-то?
– Туда! – указал Цирен в горы. – Надень, командир, тут тебе не джунгли. – Он подал Мирошке полушубок, довольный своей фразой, услышанной только вчера от инженера.
Мирошка послушно взял полушубок и надел.
Летний зной давно миновал. От скал, от ущелий, с Байкала тянуло холодом. Они шли чуть заметной тропой, огибая горы, переходя пади. Цирен был горд тем, что провожал командира. Присочинив немного, он расскажет об этой прогулке приисковым ребятам. Он тараторил без умолку, но Мирошка думал о своем и не отвечал.
"Кажется, я напал на верный след. Так вот что означает эта таинственная фраза "Господи, пронеси!", – думал Мирошка, примечая путь. На ходу он заламывал ветки деревьев и кустарника, камнем делал царапины на скалах.
Часа через два они вновь вышли на берег Байкала, и Мирошка без указаний Цирена узнал тропу "Господи, пронеси!". Не узкой лентой, как принято говорить о тропах, а коварной змеей вилась она по обрыву. Над ней поднималась высокая скала с громадными нависшими камнями, с глубокими трещинами, из которых веками сыпался щебень, заваливая и без того узкую тропу и скатываясь с нее в бездонный Байкал.
"Господи, пронеси!" – очевидно крестясь, говорил раньше человек, вступая на этот опасный путь. Так и прозвали страшную тропу над Байкалом: "Господи, пронеси!"
На горы быстро спускался мрак. Цирен торопил Мирошку домой, и тот вынужден был повернуть назад.
Шли молча. Вокруг было тихо, только глухо шуршали падающие из расщелин скал пески да изредка с грохотом скатывались с вершин и падали в Байкал валуны.
Цирен на ходу обдумывал, как увлекательнее сообщить ребятам о его путешествии в горы с партизанским командиром. Конец он уже придумал. Он скажет ребятам, что около поселка Мирошка крепко пожал ему руку и сказал:
"Вот если бы ты, бесстрашный и умный Цирен, партизанил с нами, так мы бы еще не то сделали".
Ребята шли, не замечая, что за ними, прячась в кустах, осторожно пробирались пять человек, а на большом расстоянии, скрываясь за выступы гор, шел, а временами полз по взгорьям человек. Он не спускал глаз с пятерых и порой быстро, по-звериному поднимался как можно выше на гору, чтобы не упустить из виду Цирена и Мирошку.
42 и 23 года тому назад
В облаках тонут вершины Байкальских гор, покрытые непроходимыми хвойными лесами. В густых ветвях стройных кедров скачут пышнохвостые белки, паучки спешно плетут затейливые паутинки в низко стелющейся по земле мягкой хвое пахучих пихт. Сетки-паутинки висят, искрятся на солнце. Только раз-два в лето косолапый, пробираясь в зарослях леса, намотает себе на морду тонкие нити, чихнет и смахнет их с носа. Горы-дома устроили себе хлопотливые муравьи, высотой полтора-два метра, и все тащат и тащат былинки и тонкие прутики в свое гнездо. Земляникой, смолой и грибами пахнет в тенистых листвягах, не проникает в них байкальский зной. Здесь вечная прохлада, вечная тишина и покой.
Царство солнца и зноя начинается с предгорий Байкала. Здесь редеет лес, горячие лучи до самой земли проникают через кустарники, дикую яблоню, рябину и черемуху. От зноя в начале лета осенней желтизной покрываются опаленные солнцем поляны и пади.
В трех километрах от главного стана золотых приисков, в вершине речки Безымянки работает бригада "Чертова дюжина". Из ущелья гор с шумом вырывается Безымянка, быстро бежит под гору, холодная и болтливая, а ниже, огибая подножье горы, она становится неузнаваемой – молчаливой и степенной. Небольшая запрудка опоясывает Безымянку, от нее к бутарке по наклонному деревянному желобу бежит чистая, холодная вода горной речушки.
Солнце давно взошло и ослепительно сияет над Байкалом, а трава и листочки кустарника, как инеем, подернуты легким серебром росы. Сегодня на работу не вышел бригадир Мирошка. С половины ночи он охал и ворочался на скрипучем топчане, а утром, когда ребята стали собираться на работу, он попросил положить ему на голову мокрое полотенце и на табуретку, около кровати, поставить воду. Дина крепко выжала полотенце и, повязывая его на голову Мирошки, рукой дотронулась до лба. Ей показалось, что жара у него нет, но все же перед уходом она спросила Мирошку, не позвать ли доктора. Он решительно затряс головой:
– Отлежусь, к концу дня отлежусь.
Но "отлежался" он значительно раньше.
В девять часов утра на участок "Чертовой дюжины" прибежал Цирен. Отец его, Аполлон Иннокентьевич, как опытный золотоискатель, руководил бригадой ребят. Цирен сообщил, что вскоре после ухода ребят на работу Мирошка ушел в горы искать лечебные травы. Все это Цирен сказал работающему в забое Вите Беленькому. Сел подле него на корточки и, внимательно следя за кайлой, тихо, с хрипотцой в голосе рассказывал:
– Чудак он, ваш командир-то, травой лечиться в горы убег, так, с мокрым полотенцем на голове… Ой, блестит! Золото, да?
– Как же, золото! – презрительно, с раздражением в голосе ответил Витя, даже не взглянув по направлению руки Цирена.
Ему, как и всем ребятам, первое время тоже казался золотом каждый блестящий камешек, но теперь он знал, как обманчив вид золотоносных песков.
С пустыми тачками подъехали откатчики – Толя и Слава.
– Загнали? – осведомился Толя. – Одному трудно… Ну, подкачал Мирошка со своей болезнью.
– С болезнью! – отбрасывая кайлу, воскликнул Витя Беленький. – Вон Цирен говорит, что он забрал хлеб и в горы ушел, будто бы целебные травы искать.
– В горы ушел?! Не уследили, значит… Вот черт! – с досадой выругался Слава и, помолчав, добавил: – Сегодня нам надо последний раз обсудить все это и до чего-то договориться, или я приму свои меры.
– Надо его по-честному спросить… – предложил Толя, растерянно моргая близорукими глазами.
– "По-честному"! Эх ты, ребенок! – передразнил его Слава. – Так-то он тебе и скажет по-честному… Достукаетесь вы со своей гуманностью. Все Дина смущает да ты. Все в психологию лезете – не такой он, да не верим…
– Да ты не горячись, – вступился за товарища Витя. – Необходимо прежде проследить, понять, в чем тут дело, а тогда и меры принимать. Да и, кроме того, это же просто интересно. Меня так и подмывает бросить все и бежать за ним в горы.
– Бежать бы и надо, да вот куда? – задумчиво сказал Слава.
– Куда? Ну, ясно, к этой самой "Господи, пронеси!".
– Да, ясно, – после небольшого раздумья сказал Слава. – Знаете что, ребята? Вы уж как-нибудь без меня управьтесь, а я побегу за ним.
– Верно! – одобрил Витя.
– Эй, Цирен! – крикнул Слава.
Цирен копошился в гальке на отвале. Он вскочил и со всех ног кинулся на зов.
– Ты отцу говорил, что Мирошка в горы ушел? – спросил его Слава.
– Не.
– Ну, и не говори. Ладно?
– Ладно.
– А я у Аполлона Иннокентьевича отпрошусь. Скажу, что я за больным ухаживать буду.
– А чего? – непонимающе моргая глазами, спросил Цирен.
– Ничего! – отрезал Слава.
Цирен надул губы и приготовился обидеться. Но Витя сообразил, что сейчас не время портить отношения с Циреном, и поспешил утешить его:
– Потом все расскажем.
Слава поспешно ушел разыскивать Аполлона Иннокентьевича, а Витя со вздохом окинул взглядом забой и сказал:
– Одному урок не выполнить!
Вчера вечером он и Мирошка приготовили урок на сегодня: острыми кайлами подсекли низ забоя на полметра в глубину, затем по бокам пробрали проухи, влезли наверх, ломами пробили и отвалили весь намеченный на завтра урок. Крупные глыбы речников рухнули вниз и разбились на сотни мелких комьев. Теперь Витя разбивал кайлой эти комья и бросал их на Толину тачку.
– Есть! – Толя схватился за ручки тачки и повел колесо по покати. Он еще не вполне овладел мастерством откатчика, тачка шла неуверенно, виляя в стороны. Но с каждым днем колесо соскакивало с покати все реже и реже, и Толя мечтал о том, когда он сумеет так же, как Аполлон Иннокентьевич, одним махом, бегом, без крушений домчать тачку от разреза до бутарки.
– Получай! – вытирая рукавом рубахи с веснушчатого носа пот, сказал Толя Саше, подкатывая тачку к уровню правого края бутарки.
Саша работала на промывке золота. С засученными рукавами, вооружившись железным гребком с деревянной ручкой, она старательно промывала песок, то увеличивая, то уменьшая струю воды из желоба.
– Давай! – важно сказала она.
Толя перевернул тачку и в воронкообразную верхнюю часть головки бутарки, на железный грохот, усеянный дырочками, высыпал песок.
– Мирошка в горы ушел, будто бы за лечебной травой, – сказал он Саше.
– Ушел?! – с досадой воскликнула Саша, не переставая помешивать песок гребком. – Ну, я так и знала. Я же говорила, что кому-нибудь нужно остаться с ним, а вы меня никогда не слушаете.
– Славка вдогонку побежал! – попытался успокоить ее Толя.
– "Вдогонку"! – передразнила Саша. – Ищи теперь ветра в поле.
С пустой тачкой к свальному люку бутарки подбежала Дина.
– Открывать! – скомандовала она.
Саша открыла люк, и обмытая галька с грохотом посыпалась в тачку.
– Мирошка в горы ушел. Не уследили… – сказала она Дине.
– Да ну? – живо отозвалась та, вопросительно поглядывая на Витю. – К той тропе ушел?
– Неизвестно.
Дина покачала головой, подхватила тачку и повезла гальку на отвал. А Витя бегом помчал свою тачку к забою.
В двенадцать часов дня бригада "Чертова дюжина" собралась в бараке возле забоя на обед.
На чисто выскобленном столе стояли плоские деревянные чашки, расписанные в старинном русском стиле красной краской с позолотой. В них дымился суп. Около каждой чашки лежала новенькая деревянная ложка. На черемуховых листьях аккуратными, ровными ломтиками был нарезан хлеб. А на середине стола в банке с водой красовался огромный букет полевых цветов.
– Как дома! – оглядывая стол, пошутил Витя, с шумом пролезая между столом и лавкой. Но шутка была неуместной. Дома не было ни у кого, кроме золотоискателя Домбаева, обедавшего вместе с ребятами.
Все заняли свои места и молчаливо начали есть. Чтобы развлечь ребят, Домбаев заговорил о золоте. Он знал, что эта тема интересует всех присутствующих. Ребята оживились. Суп был съеден, и, когда принялись за гречневую кашу, возобновили обычную "литературно-обеденную игру". Игра заключалась в том, что все по очереди рассказывали самый интересный случай из своей жизни.
В этот день черед дошел до Аполлона Иннокентьевича. Он подумал немного, откашлялся в кулак и начал: