"Ну, ребята, выпьем за счастливое будущее именинницы и всех вас!" – вспомнилась Дине фраза отца. Дина поставила на землю чемодан и с трудом удержала подступившие рыдания.
Над городом послышался рев немецких самолетов. Сирена уже не извещала население о налетах. Поднялась ожесточенная орудийная пальба.
– Это они виноваты! – с ненавистью прошептала Дина. И вдруг ей стало легче, точно в безграничной ненависти к врагу и нашла она утешение. Неожиданно она почувствовала прилив энергии и, без усилий подхватив тяжелый чемодан, взглянула на мать.
Сухими, блестящими глазами смотрела Екатерина Петровна на брошенный дом. Губы ее были сжаты, и у щек легли новые складки.
Они закрыли калитку и побежали, пригнув головы и стараясь держаться ближе к заборам. Над домами низко метались вражеские самолеты, выли и рвались бомбы. Город был охвачен огнем и дымом.
У школы их ожидал Костя. Екатерина Петровна договорилась с дирекцией завода взять его с собой. Костя бросился к ним навстречу.
– Скорее, – торопил он. – Уже садятся в машину. – И, помогая Дине тащить тяжелый чемодан, бежал рядом с ней.
– Я не поеду с вами, – задыхаясь, говорил он. – У меня здесь есть дело.
– Костя, ты с ума сошел! – на ходу кричала ему Екатерина Петровна. – Какие могут быть теперь дела?! Где ж ты останешься?
– У Семеновны, – упрямо возражал Костя.
– Зачем?
– Нужно!
– Зачем нужно, я спрашиваю тебя, Костя? – возвысила голос Екатерина Петровна.
– Я не могу сказать, – ответил Костя.
Екатерина Петровна замедлила шаг и сказала сухо и твердо:
– Ты еще ребенок, Костя, у тебя нет матери и отец на фронте. Я не разрешаю оставаться тебе здесь, слышишь?!
Они свернули за угол и, оглядываясь, выжидали удобный момент перебежать на другую сторону улицы, забитой людьми.
По дороге в ручных тележках торопливо везли домашний скарб убегающие горожане, плакали дети на руках измученных матерей, уныло плелись голодные собаки, изредка останавливались и, ощетиниваясь, обнюхивали убитых, лежащих на дороге.
– Я не послушаюсь вас, Екатерина Петровна! – твердо сказал Костя, отступая назад. – У меня важное дело. Я должен быть здесь.
– Костя, что ты, поедем! – пыталась уговорить его Дина, но Екатерина Петровна схватила ее за руку и, увлекая на дорогу, воскликнула:
– Если этот безумец хочет погибнуть, так я хочу спасти тебя!
Дина боком бежала за матерью, волоча тяжелый чемодан и поворачивая лицо к Косте. Костя стоял на тротуаре и махал вслед им рукой. Лицо его было решительным и бодрым, и Дина поняла – он что-то задумал.
Тяжелый чемодан оттягивал руки. Они тащили его по очереди, но вскоре почувствовали, что он помешает им вовремя подойти к машине.
– Мамочка, бросим! – в изнеможении предложила Дина.
Екатерина Петровна попробовала еще полквартала тащить чемодан, но вскоре поставила его к забору и бессильно махнула рукой.
– Ворвались!
– В город ворвались!
– Немцы! – слышались крики в толпах народа.
Жители с воплями, обезумев от страха, бестолково метались по улицам.
Дина и Екатерина Петровна выбежали на набережную. Две машины уже неслись за город, третья, наполненная людьми, только что двинулась.
– Товарищи! Подождите! – закричала Екатерина Петровна, бросаясь наперерез машине.
Шофер затормозил.
– Некуда! – послышались протестующие голоса.
Но шофер решительно крикнул:
– Садись! – и остановил машину.
Первой, судорожно цепляясь за борт, торопливо полезла Екатерина Петровна. Она с трудом втиснулась в машину и протянула руки Дине.
В этот момент из-за крыши пятиэтажного дома с оглушительным гулом вынырнул вражеский бомбардировщик.
Мелькнули со свистом крутящиеся моторы и черный крест. Даже можно было увидеть блестящие стекла очков летчика.
С самолета обрушилась пулеметная очередь.
Машина рванулась и понеслась, набирая самую большую скорость.
Мелькнуло безумное лицо матери, ее протянутые руки… раздался отчаянный вопль…
В пыли на дороге, подняв руки, еще не совсем понимая, что произошло, стояла Дина. Самолет с черным крестом низко кружил над ней и поливал свинцом одиноко стоящую девочку, но пули, как заколдованные, вздымая легкую пыль, ложились вокруг, не задевая ее.
Дина побежала вслед за машиной.
– Мамочка! Мама! – жалобно закричала она.
Но вскоре она поняла, что бежать бесполезно, и, горько плача, вернулась на прежнее место.
Самолет исчез за домами. А Дина стояла и с тоской смотрела туда, где за поворотом дороги скрылся запыленный грузовик. Чувство страха и одиночества охватывало ее все больше и больше. Совсем близко послышался страшный взрыв, но, занятая своим горем Дина не слышала его. И никогда не узнала она, что именно в этот момент погибла ее мать и все, ехавшие в заводской машине.
Теперь особенно остро почувствовала она, что осталась одна в городе, на окраины которого уже ворвались немцы, и вдруг вспомнила о Косте. Она подумала, что вместе с Костей пешком уйдет из города. Они найдут мать, может быть, даже и Юрика. От этих мыслей ей стало легче. Она решила скорее бежать к Семеновне, сделала шаг и почувствовала, как что-то хрустнуло у нее под ногой. Дина наклонилась и в дорожной пыли увидела крошечного Юркиного пупсика. Он удивленно смотрел черными глазками, широко растопырив пухлые пальчики рук. Должно быть, он выпал из кармана ее жакета. Дина подняла пупса, поцеловала и бережно прижала к груди. Маленькая целлулоидная игрушка осталась единственной памятью о дорогих людях и старом доме в густом, разросшемся саду.
Город задыхался в огне и в дыму. Страшно смотрели пустые рамы брошенных домов. Горожане убежали и попрятались. В западной половине города уже хозяйничали немцы, гремели танки, хрипели машины, слышались немецкая команда и брань.
До улиц, по которым бежала Дина, немцы еще не дошли, и здесь царила зловещая тишина. Самолеты оставили город в покое, замолкли орудия. Красная Армия отступила за реку. Но это безмолвие было еще более ужасным, и Дина бежала и думала о чем-то неизбежном, более страшном, чем бомбы и снаряды.
Она миновала безлюдную площадь и не могла не задержаться на углу. Отсюда был виден родной зеленый сад. Второй раз в этот день поднялась в душе Дины пылкая ненависть к тем, кто все это сделал. И снова она заслонила горе, страх и тоску, но в то же время подняла какие-то неясные чувства. Дина не смогла разобраться в них.
Она вбежала во двор школы, обогнула двухэтажное здание и постучала в окно пристройки. Здесь жила Семеновна.
Всю жизнь потом помнила Дина эти страшные минуты ожидания. Она напрягала последние силы.
Всегда открытая дверь квартиры Семеновны была заперта, и два окна у крыльца плотно заложены подушками.
Она ждала, ответит ли кто-нибудь на ее стук. Если нет – значит, бежали из города Костя и Семеновна и она осталась одна, больше идти ей некуда.
В доме была тишина.
Дина еще раз стукнула в дверь и с отчаянием в голосе крикнула:
– Костя! Семеновна! – и уже почти теряя сознание, уцепилась руками за карниз окна.
Дверь тихо скрипнула, и в узкую щель выглянула Семеновна. Вначале она не узнала Дину, но потом, вскрикнув от изумления, широко открыла дверь, подхватила на руки девочку и, осторожно поддерживая, повела в комнату.
"Жар-птица"
Дина болела тяжело и долго.
– Горе и страх жаром выходят, – говорила Семеновна про ее болезнь. Но что в действительности было с девочкой, никто не знал. Звать врача к больной было невозможно.
С первого же дня вступления в город немцы расположились в школе. Они обследовали двор, сделали обыск у Семеновны и, не обнаружив ничего подозрительного, оставили в покое старуху с двумя детьми.
Вскоре один из начальников призвал Семеновну к себе и на ломаном русском языке сказал, что она будет помогать кашеварам, варившим на костре в ограде пищу солдатам.
С этого дня Семеновна с утра до позднего вечера таскала воду, чистила картошку, мыла посуду и домой приходила измученная и мрачная.
– Не устала я, родненький, – говорила она Косте, заботливо подставляющему ей стул. – Тут вот болит, – показывала она на грудь. – Собакам служу – неладно это, а что делать, не знаю.
Длинными бессонными ночами не раз думала Семеновна уйти к партизанам, но не решалась бросить детей. "Бог сиротам меня послал", – шептала она, и эта мысль поддерживала ее.
Каждый вечер, возвратившись домой, Семеновна доставала из карманов своей широкой юбки кусочки хлеба, мяса, картошку и делила все это на две равные части.
Строго-настрого запретила она Косте выходить во двор, опасаясь, как бы по виду его не поняли немцы, что мальчик еврей.
Сама Семеновна держалась тихо, за пределы двора не выходила и не знала, что делается в городе. В щелку забора изредка украдкой смотрела она на пустую, безмолвную улицу и видела выбитые стекла окон да обуглившиеся ворота дома Зараховичей, стоявшего напротив школы.
Так шли день за днем.
Однажды в дом Семеновны вошел немецкий солдат.
С первого же момента, когда его сутулая, далеко не бравая фигура появилась в сенях, все трое – Семеновна, Дина и Костя – насторожились.
Чем-то он отличался от солдат, заходивших сюда. Те чувствовали себя хозяевами – широко раскрыв дверь, не утруждали себя закрыть ее, хотя на улице было уже холодно. А этот, быстро закрыв за собой дверь, перешагнул порог кухни, вздохнул облегченно, громко, сел на табурет против окна, снял стальную каску и положил ее на стул.
Все тихо ахнули. В этом восклицании были удивление, радость и тревога.
Перед ними сидел похудевший, но такой же свежий и румяный Тарас Викентьевич Гринько.
– Это письмо ты, Затеева, передашь Игорю Андреевичу Куренкову. Он и еще группа товарищей скрываются у Марфы Злобиной. Ты, а не Зарахович, – повторил он, увидев, как дрогнули густые брови Кости, – передашь еще этот револьвер. Он заряжен. Осторожнее. Ну, да помню – в тире ты первой была, с оружием, стало быть, умеешь обращаться.
Тарас Викентьевич осторожно передал Дине записку, маленький револьвер и устало поднялся.
Только теперь пришла в себя от изумления Семеновна.
– Да куда же вы? Отдохните. Сюда они не зайдут… – зашептала она. – Да как же это вы среди бела-то дня?..
– Да так вот! – улыбнулся Гринько. – Прощайте, друзья, не отчаивайтесь. О вас я все знаю. Будет время -и вы услышите о партизанском отряде "Жар-птица".
Он направился к двери.
– Подождите, Тарас Викентьевич, – умоляющим голосом остановил его Костя. – Скажите, где искать вас…
– Этого я пока не скажу тебе, Зарахович.
Костя опустил голову.
– Что же дальше-то будет? – прошептала Семеновна.
– Когда-нибудь снова все будет хорошо, – ответил Тарас Викентьевич. – Только не нужно терять надежды. Да еще, Зарахович, не нужно горячиться. Я ведь знаю тебя.
Тарас Викентьевич с улыбкой погрозил пальцем Косте, надел каску и пошел.
– Боже милостивый, хоть бы темна дождался, – умоляюще прошептала Семеновна.
Но Гринько молча вышел, а Семеновна, Костя и Дина бросились к окну и, замирая от страха, смотрели вслед его коренастой фигуре.
Он шел тихо, точно прогуливаясь по двору. У костра на корточках сидели немцы. Тарас Викентьевич остановился, достал папироску и, к величайшему ужасу Семеновны, Кости и Дины, остановился около немцев и, разговаривая, стал прикуривать от костра.
– Ох, отчаянный человек! – воскликнула Семеновна.
– Ой, скорее, скорее идите, – шептала Дина, прижимаясь лицом к стеклу, будто Гринько мог услышать ее.
Костя тяжело переводил дыхание, нервно сжимал кулаки.
Тарас Викентьевич затянулся, сплюнул и пошел к воротам.
Когда он скрылся из вида, Костя сияющими глазами взглянул на Дину.
– Вот это сила! – горячо воскликнул он, и Дина сквозь слезы радостно улыбнулась ему.
* * *
Ночью на разные лады завывала вьюга, пела она заунывно и жутко в трубе дома, стонала под окнами и грохотала оторванным железом на крыше.
В эту ночь Семеновна, Костя и Дина не могли уснуть. Появление Тараса Викентьевича настолько взволновало и обрадовало их, что им было не до сна.
Они делились друг с другом предположениями о том, где может находиться партизанский отряд "Жар-птица", как удалось Гринько пройти в школьный двор, как узнал он, что Дина, Костя и Семеновна находятся здесь.
Они решали сообща, когда и как выбраться Дине для выполнения поручения Тараса Викентьевича.
Дина радовалась тому, что именно ей поручил Гринько это важное дело, радовалась предстоящей встрече с Куренковым и вместе с тем холодела от ужаса, представляя, как пойдет она одна по городу, занятому врагами.
Семеновна посоветовала Дине идти искать Куренкова через несколько дней, а пока помогать ей в работе, чтобы примелькаться немцам.
– Тогда тебе будет совсем нетрудно из двора выйти, – заключила она, и Дина с Костей согласились с предложением Семеновны.
Не откладывая, Дина пришила в складки юбки потайной карман и спрятала туда маленький револьвер с запиской.
Под утро Семеновна прилегла на кровать и, не раздеваясь, заснула. А Дина с Костей продолжали сидеть на ящике.
– Костя! – вполголоса спросила Дина. – В тот день, когда мы с мамой бежали к машинам, помнишь, ты сказал, что останешься в городе выполнять какое-то важное дело? Скажи, какое это дело?
Она опустила голову и подумала, что Костя откажется отвечать на этот вопрос. Но он неожиданно сказал:
– Хорошо!
Дина легко вздохнула и подняла голову.
– У меня от тебя, Дина, нет тайн, – продолжал Костя, внимательно глядя ей в лицо.
Когда Костя смотрел на нее такими глазами, она вспоминала фразу из его письма: "Ты лучше всех девчонок в мире", и ей казалось, что в такие минуты он думал именно об этом, и она боялась, чтобы Костя не сказал этого вслух.
Но сейчас она почувствовала, что Костя расскажет ей что-то другое, более значительное.
Он взял Дину за руку, придвинулся к ней и зашептал, склонившись к ее уху.
Пионер
Поздно вечером раздался громкий стук в дверь.
Семеновна вздрогнула и, украдкой взглянув на Дину и Костю, пошла открывать.
Дина побледнела. Чашка с чаем выпала у нее из рук и разбилась. Не сводя глаз с двери, она растерянно, медленно поднялась со стула.
Волнение Дины передалось и Косте. Он вскочил, шумно отодвинул стул и дрожащими пальцами почему-то старательно стал застегивать курточку.
В сенях Семеновна торопливо перекрестилась и прошептала:
– Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! – Она отодвинула засов и не успела потянуть к себе дверь, как та с шумом открылась, больно ударив ее в плечо.
В комнату, оттесняя старуху, быстро прошли вооруженные немцы: офицер и два солдата. Равнодушным взглядом окинули они Семеновну и прошли мимо, не замечая ее, так же, как не заметили в сенях кадку с водой и в углу ворох лыж с палками.
Тоненькую, высокую девочку с испуганными глазами они, однако, заметили, и один из солдат сказал про нее на своем языке, должно быть, что-то пошленькое и смешное. Остальные засмеялись.
Костя хорошо владел немецким языком и понял смысл фразы. Он вспыхнул и опустил голову. Немцы внимательно и долго рассматривали Костю.
– Иудей? – спросил офицер.
– Да, я еврей, – твердо ответил Костя и поспешно добавил, указывая на Дину: – Она русская.
– Где отец, мать? – чисто выговаривая слова, спросил тот же немец.
– Он сирота, у меня живет, – проговорила Семеновна. Она стояла у двери, по привычке замотав фартуком кисти рук, и мрачно смотрела на немцев.
Офицер с ног до головы окинул взглядом дородную старуху и вдруг пошутил:
– Ну, баба! Гренадер! – Он очень хорошо владел русским языком, но, как у большинства иностранцев, выговор его был слишком мягок.
Он подошел к Дине, похлопал ее по плечу и сказал:
– Пусть барышня не боится нас.
Дина взглянула на него.
Высокий, стройный, молодой офицер в самом деле не казался ей теперь страшным. У него было добродушное, простое лицо, смеющиеся серые глаза и прямой нос, но легкие складки у тонкого бледного рта придавали лицу его усталое и надменное выражение.
– Я не боюсь… – сказала Дина.
– Ну, и отлично, отлично…
Мимо Кости он прошел, брезгливо улыбаясь, играя хлыстом с тонкой, резной ручкой.
Солдаты равнодушно стояли у двери. Усталость чувствовалась в их опущенных плечах и скучающих взглядах.
Семеновна молча ждала, зачем пожаловали к ней незваные гости.
Неожиданно в тишине комнаты раздалось: "Мяу!" – и, громко мурлыкая, подняв хвост трубой, белоснежный красавец кот сибирской породы медленно прошелся по комнате. Его пушистая шерсть висела до полу. Он подошел к офицеру, выгнул спину, закрыл глаза и принялся тереться боком об его блестящие, начищенные сапоги.
– Какой красавец! – воскликнул офицер, наклонился и взял кота на руки. – Русский кот. Я увезу его в Германию. Вы, барышня, подарите его моей дочери? – обратился он к Дине.
Дина молчала. Но страх постепенно проходил.
Офицер, не выпуская из рук кота, прошел в другую комнату. Когда-то здесь жил Тарас Викентьевич Гринько, и, хотя он ушел партизанить, Семеновна сохранила все в порядке. Дину она укладывала спать на полу, Костю в кухне на ящике. Кровать Тараса Викентьевича стояла нетронутой. "А вдруг вернется ночью", – не раз думала Семеновна.
Немцы с первых же дней заняли школу, а пристройку для квартиры директора до сих пор не тронули.
Офицер внимательно осмотрел комнату Тараса Викентьевича. Пышная кровать, с чистыми, взбитыми подушками, рояль, шкаф с книгами понравились ему.
– Здесь буду жить я, – сказал он Семеновне. – Вы будете служить мне. Барышня может тоже заходить в мою комнату. Я люблю красивых русских барышень.
Он пощекотал шею кота, осторожно сбросил его на пол и очистил мундир от приставшей шерсти.
– Кормили его сегодня? – спросил он.
Глаза Семеновны вспыхнули недобрым огнем.
– У нас людям есть нечего.
– А! – и, обращаясь к солдату, офицер по-немецки распорядился не забыть принести молока коту.
Солдат вытянулся и откозырял. Офицер вышел на середину комнаты и встал, подперев бока руками.
– Но ариец не может жить под одной крышей с иудеем. Его здесь не должно быть, – продолжал офицер, брезгливо указав на Костю.
У Кости побледнело лицо. Он с ненавистью взглянул на офицера и протянул руку к окну. На подоконнике лежала его кепка.
"Куда же он пойдет? – с тоской подумала Дина. – Хоть бы Семеновна попросила их…"
Но Семеновна не просила. Она стояла все так же неподвижно, завернув руки в передник, и лицо ее было мрачным.
Дина умоляюще протянула руку к офицеру, но мгновенно опустила ее, встретив холодный взгляд серых глаз. Она поняла, что просить бесполезно.
"Он такой же ужасный, как все немцы", – подумала она, и снова ее охватил страх. Она хотела сказать Косте что-то хорошее, успокаивающее, но зубы ее стучали, она дрожала и чувствовала, что ладони ее рук становятся влажными.