Она обернулась к румяному веселому восходу и наскоро перекрестилась несколько раз. Казалось, что кто-то невидимый стоит над душой, требует от нее утренней обязательной молитвы, и она в сердцах, оттого что ее отрывают от важного дела и что ей недосуг, кинула эти несколько крестов, как долг, который надо вернуть в положенное время. Сделав это, она крикнула в сторону стайки: "Иду, матушка, иду", - и начала неторопливо собирать все, что надо для утренней дойки.
- Приходила вчера Зиминчиха, как раз в обеденное время. Я уж сразу поняла, что дело у них не простое, если сама не побрезговала, приплыла. И сразу мне в сердце кинулось, что выйдет про тебя разговор. А она сидит и языком своим всяки кружева плетет, про то, про это. А потом уж и высказалась, зачем пришла. "Доченька, говорит, твоя как заневестилась, тьфу-тьфу, не сглазить бы". Ну ведь со мной-то говорить не заскучаешь, у меня что поспело, то и на столе, в печи не застоится. Я и засмеялась: "А ты уж не сватать ли?" А она: "Высоко берешь! Уж не было ли у вас такого разговору?" А я: "Я на свою дочку не доносчица, ты у Ивана спроси". "Не очень-то у него наспрашиваешься. От людей скорее узнаешь, чем от нашего Ивана". Это она мне призналась. "Ну, говорю, совсем твое дело плохое, если ты по всему селу полетела мух ловить".
С непонятной для мачехи злобой Ольга проговорила:
- Ну и правильно!..
- А может, не надо мне было так с ней. - Мачеха даже подойник поставила на крыльцо: так вдруг задумалась. - Ведь всякое может быть, Олечка.
- Правильно, - повторила Ольга и даже вздрогнула, как от внезапной боли, - не ровня они нам!
Мачеха рассмеялась, подхватила ведро и, на ходу оборачиваясь и размахивая рукой, весело заговорила:
- Да ты моя красавица, да заботница, да какие у тебя руки всемогущие, да они еще походят вокруг тебя, в ковровых санях приедут. Ох ты, моя Олечка! Да иду, иду, не стони!
И уже глядя на стайку, где мачеха разговаривала с коровой, Ольга негромко, больше для себя, проговорила:
- Мне даже и любить-то его - против всего пойти…
8
Так она сказала, думая только об Ивановых родителях. Она была уверена, что уж они-то никогда не согласятся принять ее в свою семью - батрачку, бесприданницу, да еще такую непокорную. А если и примут, то ладу в семье не будет, потому что она никогда не покорится своенравной их воле.
Теперь все будет зависеть от Ивана: ему-то тоже придется пойти против родителей. Он у них один, вот в чем все и дело-то. Легко его не отпустят.
Она рассуждала, сама недоумевая, что так много и так определенно думает о своей жизни с Иваном, когда все еще совсем неопределенно. Ведь он-то даже и слова не сказал о своей любви и о своих намерениях. Ни ей и никому. Но все уже сами как-то догадались. Теперь от разговоров нет прохода, и все говорят громко, как на сходке, будто мирское дело обсуждают.
А дело-то простое: Ольга любит Ивана, в этом она призналась сама перед собой и знала, что он тоже любит ее, а раз так, то пусть люди говорят что хотят.
Гришу Яблочкина она увидела еще издали: он сидел на высоком сельсоветском крыльце и перематывал веревочные оборки, потуже прилаживая на ногах сыромятные поршни. Другой обувки на нем никогда не видывали. Поршни да лапти. Валенки у них на всю семью одни, да и те не раз подшитые. Эти валенки Грише выдали на уездном съезде комсомола в позапрошлом году. С тех пор и носят их всей семьей.
Увидев Ольгу, он поднялся:
- Что так поздно? Заявление принесла?
- Как его писать-то, этого я не знаю. Ты научи.
В пустой избе, где помещался сельсовет, Ольга написала заявление. Положив его перед собой на столе, Гриша долго разглаживал большими обветренными ладонями, так долго, что Ольга сразу поняла, какой у них сейчас выйдет разговор. И не ошиблась.
- Болтают тут про тебя… - начал Гриша мстительным голосом.
Но Ольга так же злобно перебила его:
- Уже слыхала.
- Нельзя этого, Ольга, - решительно заявил Гриша.
- Сама знаю, - с прежней злобой ответила она, - все я знаю, Гриша. Одного я только не придумаю, что мне теперь делать?
- Да ты что? В самом деле? - Он даже вскочил со своего места и наконец-то посмотрел на нее. Посмотрел и умолк.
Ольга стояла перед ним, сильная, решительная, прочно стояла, чуть расставив босые загорелые ноги и крепко прижав к груди ладони. Лицо ее горело. Она сейчас показалась ему очень красивой. И в то же время ненавистной. Именно своей красотой она привлекла кулацкого сына, и значит, именно в ней, в этой преступной красоте, заключается все зло. А с красотой как бороться?
Прикрывая возмущением свою растерянность, он выкрикнул:
- Да ты что? Ты в самом деле?
Губы ее растерянно дрогнули.
- Ага! - жарко выдохнула она, жарко и решительно.
Он покачнулся, как от толчка, и услыхал ее смех.
- Выбирай! - Он шлепнул по ее заявлению. - С нами тебе идти или с ним?
Широко размахнувшись, Гриша показал на окно, где разгоралось веселое летнее утро. Она посмотрела, куда он показывал, и вздохнула:
- А если в комсомоле, то уж и любить нельзя?
- Смотря кого.
- Хоть кого. Он от отца уйдет.
- Кто? Ванька? Как же! Дожидайся!..
- Захочу - уйдет.
Стоит перед ним, босая, красивая, и так смотрит, будто знает что-то такое, чего ему знать не дано. Стоит, смотрит в окно и о чем-то думает.
- Любовь! - по-прежнему мстительно заговорил Гриша и потряс кулаком, будто пригрозил этому неуместному в данное время слову. - А классовое самосознание в тебе есть? Ты забыла, кто ты и кто он? "Захочу - уйдет". Из дому своего кулацкого уйдет, а сам от себя, от своего нутра ему не оторваться. Будешь с ним жить, как овечка с волком.
Он на минуту примолк, смешался: вряд ли Ольга походила на овечку и особенно сейчас. Но, увидев, что она не заметила его оплошки, он продолжал с прежней горячностью:
- Перед тобой весь мир открытый, а ты в какую петлю голову суешь. Я тебе доверчиво заявляю: скоро всему кулацкому племени конец сделаем. Согласно историческим решениям пятнадцатого съезда нашей партии.
- А мне-то что? - возмущенно воскликнула Ольга. - Что вы все на меня?
- Вот с какой стороны к тебе враг подбирается…
- Врат! Все у тебя враги да кулаки.
- Подожди, он еще покажет себя, твой Василий Ипатыч.
- Когда еще это будет?
- Говорю, не долго ждать.
9
Почему-то из всего этого разговора Ольге только и запомнились Гришины слова о том, что враг подбирается к ней с той самой стороны, откуда его и не ждать, - со стороны сердечной. Надо же вообразить такое! Подбирается. А она просто полюбила парня, не подумав о его социальном положении. И он тоже не подумал об этом. Так что же им теперь делать?
Ждать? Этого Ольга не умела и не хотела.
Теперь и скрывать ничего не надо, когда уже все знают о ее любви. Так она думала, но как раз именно теперь ей и хотелось все скрыть от людей, и даже от того, которого любила и которого ей нельзя было любить. И вот именно потому, что все обстоятельства были против них, Ольга стремилась к Ивану и знала, что он тоже стремится к ней.
Но они так оберегали свою любовь, что даже ни разу не встретились. Им казалось, что люди видят не только их поступки, но даже все их мысли. Все видят и следят даже за их взглядами. Все. Вся деревня. Им и т голову не приходило, что никто за ними не следит, никто, кроме хозяйки.
Ольга все время замечала на себе ее цепкое, неотвязчивое бабье внимание и удивлялась только, почему ее не прогоняют. Хозяйка, она все может. Наверное, потому и не гонит, чтобы на глазах была. Но Ольга уже и сама надумала уходить. Только ждала подходящего случая. Она решила уйти ближе к сенокосу, тогда в любом месте работы по горло. А без заработка ей жить невозможно.
Однажды подошел такой случай. Ольга опоздала к утренней дойке, и когда бежала по улице, уже от конца деревни доносился переливчатый звук пастушьей дудки. Зиминчиха сама начала доить. Увидав Ольгу, она сказала:
- Милку подои. Не дается она мне. Хозяйку не признает. Чем ты тут всех приворожила?
Даже как будто ласково сказала, со смешинкой, но и с намеком в то же время. Можно обидеться, можно и посмеяться. Ольге не хотелось ни того, ни другого. Она просто ответила:
- Привыкла. Я Милку с первотела дою, вот и вся моя ворожба.
- Уж так и вся?
- Стой, Милушка, постой. - Присаживаясь к корове, Ольга, насколько хватило спокойствия, проговорила: - А вашего Ивана я не привораживала.
В тишине шумно вздыхали коровы и звенели подойники под стремительными струйками молока. А потом, когда подойники стали наполняться и звон становился все глуше, пока не перешел в монотонный шорох, Ольга сказала:
- Ухожу я от вас.
- Да ты что?
- Не век же мне…
- Не говори, ничего не говори! - испуганно забормотала хозяйка. - Сам услышит, ой беды не оберешься…
10
Сразу после ужина Иван ушел, сказал, что к товарищу. Ольга поняла, что он будет ждать ее где-нибудь по дороге к дому. Поняла это и хозяйка - так она посмотрела сыну вослед, - а Ольгу спросила:
- Домой пойдешь?
Пока Ольга думала, что сказать, чтобы ее не задерживали, в разговор вступил Василий Ипатыч:
- Домой иди, Ольга. Иди. А то еще скажут, что ни днем ни ночью тебе отдыха нет. И так уж говорят. Иди с богом.
Она пошла и всю дорогу ждала, что вот сейчас откуда-нибудь из темного угла выйдет Иван и возьмет ее за руку. Возьмет и скажет одно только слово. Не обниматься же на виду у всей деревни. Да он и не посмеет.
Дошла до самого дома, и никто не встретился.
Удивленная и раздосадованная, распахнула калитку в свой двор - мачеха к ней навстречу:
- Оленька, пришел!
- О! Отважился?
- В огороде сидит. Звала в избу, не идет.
Иван сидел в тени на старой перевернутой колоде, прислонившись к стене сарая. Увидав Ольгу, встал. Русый чуб свалился на глаза. Он бросил фуражку на колоду.
- Что поздно?
Засмеялась, сама не понимая отчего, и хорошо, что темно: не видно, как она покраснела. Но тут же нахмурилась:
- Не знала, что меня ожидают, а то бы и совсем не пришла.
Вот тут Иван подошел и, как она и думала, взял ее руку.
- Выходи за меня замуж.
- Прямо сейчас?
- Не смейся.
- А мне и не до смеху, Ваня. Все против нас.
- Я упорный…
- И я не сговорчивая. И не пугливая. Сам знаешь.
- Ты только скажи свое согласие, а уж я не отступлюсь. Ты только скажи, любишь ли?
Вот они эти слова, ждала их, всем сердцем страдая, дождалась, Ах, милый мой, как нам теперь быть?
- Как нам быть? - спросила Ольга и покорно склонила голову к нему на грудь. И сейчас же услыхала, как сильно и часто застучало его сердце.
Иван обнял ее.
- А что, - с ликующим вызовом ответил он, - время нынче вольное. Мамане твоей в ножки поклонюсь.
- Бели б только ей…
- А дома разговор короткий. Уйду.
Ольга вспомнила то утро, когда она бежала на работу, и подумала, что на ее пути стоит только одно и не очень большое препятствие - его родители. Утро было чистое и свежее, как всегда бывает на исходе весны, когда уже опадает черемуховый цвет и наступает долгое прочное тепло. В то утро хорошо думалось о своей любви, которая заслонила все помехи. Так они малы и не сильны перед силой ее чувства.
И в такое утро Гриша сказал: "Вот с какой стороны подбирается враг". Враг? Вот эти руки, обнимающие ее, эти удары горячего сердца, этот голос, хрипловатый от волнения, и эти слова любви - все это враг? Да нет же! Если есть любовь, то может ли быть что-нибудь еще?
- Нет, - сказала она, - нет и нет!
- Почему? - спросил он, не разжимая рук.
Ольга не сразу сообразила, что она говорит вслух. Ей показалось, что Иван проник в ее мысли. Она в ужасе отпрянула от его груди.
- Ты что? - спросил он.
- Ничего, - ответила она задыхаясь, - поздно уже.
- Ну и что? Чего испугалась?
- Я ничего не испугалась, - заговорила Ольга торопливо. - А ты иди, Баня. Уходи…
И он покорился. А Ольга стояла и смотрела, как он пошел огородом, прямиком по грядкам, по картошке, перемахнул через плетень к речке и пропал в темноте.
Только теперь поняла, что она испугалась, подумав, будто Иван проник в ее мысли, а еще больше оттого, что у нее есть такие мысли, которые ей надо скрывать от него. Как же тогда любить, если не доверяться во всем, даже в мыслях? Она любит и боится доверить ему свои сомнения. Как же так? Ведь ей-то он не враг. И она ему тоже.
А Гриша говорит - враг… Ох, как все в жизни закручено!
11
Когда Ольга сказала хозяйке о своем уходе, она и не думала, что это произойдет так скоро. По правде говоря, уходить она и в самом деле собиралась, но потом раздумала: без работы на стороне не проживешь, а раз так, то не все ли равно, на кого батрачить? К Зиминым она привыкла, большой обиды от них не видела, а к мелким с детства приучена - на то она и батрачка. Хороший, расчетливый хозяин зря не обидит ни батрака, ни скотину.
И после той ночи, когда у нее с Иваном получился решительный разговор, он успокоился и даже повеселел, чем очень насторожил свою мать. Она все хотела понять, отчего это, начала приглядываться к сыну, а с Ольгой сделалась даже ласковее, чем всегда, но глаз с нее не спускала. Ну и дура, как будто можно за девкой уследить? А может быть, она догадывалась, что все это затишье временное, что любовь, если она есть, в сундук не запрешь, но никаких разговоров больше не заводила.
Прошумела весна в буйных травах, в зеленых прохладных уремах, в задумчивых березовых ростошах. Облетел сладкий черемуховый цвет, и, сменяя его, по берегам Тока брызнуло в зарослях шиповника алыми звездами. Лето началось беспокойное, шалое и богатое. Гулевое лето. Жара, от которой не было спасения, часто сменялась разудалыми грозами. Отрада от них и беда: где-то выгорело полдеревни, где-то молнией убило корову. Гулевое лето, но богатое: до петрова дня еще далеко, а трава - хоть сейчас коси, но по времени рано, не зацвела еще. И хлеба вытянулись почти я человеческий рост.
Прошумела весна, и покатило лето, все в тревогах и ожиданиях, от которых трепет в груди. Никогда еще жизнь не казалась Ольге такой изменчивой и такой неожиданной на поворотах: не знаешь, что тебя ждет через день, через час.
Гриша Яблочкин сказал:
- Вот теперь ты комсомолка. Смотри держись. Ты у нас первая в ячейке, да и по волости девок в комсомоле немного. Надо бы тебе от Зимина уйти.
- И сама знаю, что надо. А как тогда жить?
Он горячо, как давно уже продуманное и решенное, заговорил:
- Этого ты не бойся. Скоро артель организуем из бедноты. А то еще, знаешь, в совхоз можно. Слыхал я, зимой на курсы набирать начнут. Вот махнуть бы! Ты как?
- Это хорошо, - согласилась она и подумала: "Вот нам с Иваном и выход. Он только о том и мечтает".
А Гриша как подслушал.
- Все про Ивана думаешь, забудь. Ольга покачала головой:
- Гриша, это любовь.
Так сказал, что парень в замешательстве только и свистнул.
- Втюрилась?
- Гриша, не трави ты меня, - вдруг попросила Ольга. - Ты не думай, я против совести не пойду. Так Ивану и сказала, чтобы ушел и безоглядно. Не думай! - Она убедительно постучала кулаком по столу и вскинула свое пылающее возбуждением лицо. - И ты мне поверь…
- Ну что ты будешь делать!.. - пробормотал он растерянно. - Я ведь за тебя поручился. И ты гляди.
Он сжал кулак, но стучать по столу не стал. Просто погрозил.
12
Пололи картошку. Работа нудная, всю спину разломило, а тут с востока дышит жаром. От соленого пота, от черной суховейной пыли всему телу злая истома. Все спасение - в воде. Бабы-полольщицы и обедать не идут, пока в Току не искупаются.
Ну, а после обеда полегче, жары той уже нет, и дню конец виден.
Хозяин с хозяйкой тоже работали, не отставали. А после обеда Василий Ипатыч неслышно подобрался к Ольге, так что она услыхала только когда он с тихой ласковостью спросил:
- Не спишь, Ольгунька? Лежи, лежи. Я вот тут посижу. Пышет-то как! Не иначе ночью дождик.
Ольга только что устроилась в тени, на теплой траве и едва успела опустить отяжелевшие веки, в глазах еще ходили алые горячие волны, а он и явился. Ох, как не вовремя. Но все же приподнялась, от удивления больше. Что это ему вздумалось и что за срочность такая? Еще больше удивилась, когда услышала от него почти то же, что и от Гриши.
- В ячейку записалась, это ты правильно. Слыхал я, начальницей тебя поставят над бабами. Делегаткой. Вот ты какая. А про артель что говорят?
Сидит под орешником в тени, привычно покашливает для солидности. Кепку свою на траву положил. Ждет ответа.
- Ничего я не знаю, - ответила Ольга и подумала: "Что это он?"
- А знать тебе это надо. - Он отвел от нее свой тяжелый взгляд. - Партийный съезд в Москве постановил всех хозяев собственности лишить. Все будет общее. Это, я считаю, правильное решение. Мужик - существо общественное. И те дураки, которые против идут и даже решаются на преступления. Мне обидно, что и меня к ним причисляют. Кулаком называют. Я кулак? Скажи: людей я обижал? Я все выполняю, что требуется. Осенью Ивана отделю, и тогда будут у нас два средних хозяйства. А Ивана женю, пусть берет кого хочет. Запрету от нас не будет. А ты слушаешь ли?
- Да, - удивленно ответила Ольга. "Да он вроде сватает! Ох, что делать?.."
Но он тут же переменил разговор и снова заставил Ольгу задуматься, для чего он все это говорит ей, открывает свои мысли и даже вроде советуется. С ней, с работницей!.. Никогда этого не было.
- Советская власть маленько ошибается. Промашку дает: крепкий хозяин - это опора всей власти. На крепком мужике империя держалась и угнетала его же. Советская власть народу волю открыла, земли и леса отдала, тут бы только и жить. Разве мы против социализма? А в постановлении написано: ликвидировать как класс. Это что же? Как понимать? Куда же нас теперь, крепких-то, хозяев? Ведь нас - сила. О-хо-хо. Ты подумай-ка, Ольгунька. Ведь какая мне обида! Ты думаешь, мне добра жалко? Собственность меня угнетает? Не-ет. Пропади оно. Я хоть сейчас в артель все отдам и сам взойду с дорогой душой. Недоверчивость со стороны наших руководителей, которые нам не верят, вот что горько и обидно… Ты, говорят, "элемент". Конечно, есть среди нас слепые мужики, не видят своей будущей жизни и делают вредительство. Есть, чего там говорить.