- А когда ее покушались убить? - спросила я медленно. Никто не знал. Неужели Зомби пришел к нам после того,
как… нет, этого не может быть.
- Володя, я схожу позвоню Ермаку. Узнаю, - попросилась я.
- Иди звони, - расстроенно ответил Володя.
Я не очень надеялась найти сейчас Ермака. И действительно, не застала. Он был и ушел. Я медленно вернулась в мастерскую. У меня было какое-то состояние заторможенности.
Работали мы в тот день из рук вон плохо. В перерыв я сбегала к Елене Ивановне и спросила, в каком состоянии Зина.
Елена Ивановна информировала с большой охотой.
- Зина в сознании, но плоха. Ей сделали переливание крови. Возле нее сам Владимир Петрович.
Только я пришла домой и кое-как пообедала, зазвонил телефон. Звонила Наташа Бережкова.
- Владя! Как хорошо, что я тебя застала. Пожалуйста, сейчас же приезжай в больницу. Зина Рябинина плачет и зовет тебя. Рябинин… Он… потом скажу. Приезжай скорее. Захвати чистый халатик. Врач разрешила тебе быть с ней до конца…
- Ей плохо? Наташа…
- Она умирает, Владя. Может, мочью или утром… Подожди, Владя! Передаю трубку сотруднику угрозыска.
Это был Ермак. Я не узнала его голос.
- Выходи на улицу и жди, - сказал он как-то хрипло, - буду сейчас на машине.
Я только успела переодеться и сойти вниз, как Ермак уже подъехал. Он сидел позади и открыл мне дверцу. Шофер повел машину на предельной скорости.
- Ты видел Зину? - спросила я.
- Да. Ей плохо. Говорит, что ее ударил ножом незнакомый парень… Не хочет выдавать.
- А может, правда, не знает. Почему она вызвала меня?
- Не знаю, - сказал Ермак, - может, тебе что-нибудь скажет? Ты ее убеди, что покрывать негодяя незачем.
Ермак был не просто расстроен, он был удручен и разбит.
Он стиснул мою руку так, что стало больно, но разговаривать был не в состоянии. Я его вполне понимала. Ведь это он уговорил Зину помочь угрозыску захватить Морлока. Несомненно, ее за это. Уголовный мир держится на терроре. В вестибюле больницы он сказал мне:
- Я пойду в угрозыск. Там наши ребята. Если Зина что-нибудь скажет или захочет сказать мне, сразу позвони.
- По-моему, она уже все тебе рассказала, - вздохнула я и увидела Наташу.
Она помогла мне застегнуть белый халат и повела куда-то вверх по лестнице. Моя милая подруга, которую я совсем редко стала видеть. Худенькая, стройная, большеглазая, в белом халате и белой косынке. Нянечка!
- Множественные ранения живота и грудной клетки, - тихонечко говорила Наташа, взяв меня под руку. - У нее шок, но… она в полном сознании, и вообще… у нее шок протекает не так, как у других. Ты увидишь.
Наташа наскоро сообщила следующее. Покушение на убийство было в шесть утра. Видимо, за ней охотились еще с вечера, но Зина весь вечер была не одна, а с девушками из общежития. Они коллективно ходили в театр и вместе возвратились домой. А утром Зина, как всегда, вышла одна (она всегда выходила по утрам одна, пораньше, чтоб "надышаться воздухом", и шла бульваром. Видно, это знали).
Полчаса спустя ее увидели в луже крови девушки из общежития и сначала сочли мертвой. Но "скорая помощь" обнаружила признаки жизни.
Оперировал Зину профессор Гусев. Он же приказал послать за Рябининым.
Когда Зина пришла в себя, возле нее сидел отец. Он был очень бледен. Что он передумал за эти часы возле изувеченной дочери, знает лишь он один.
После дядя мне рассказывал, что отнюдь не склонный сочувствовать Рябинину, он сказал ему напрямик, что если его дочь и выживет, то работать она вряд ли сможет и за ней потребуется уход. Изрезана она зверски, "подлатать" ее было крайне трудно, а сделать ее теперь здоровой практически невозможно. Но шансов, что она выживет, ничтожно мало.
Хотя Зина была очень слаба, узнав отца, она заплакала и потянулась к нему. Рябинин наклонился и поцеловал ее.
Зина лежала в отдельной палате. Ухаживала за ней Наташа.
Если может быть, что человек в таком состоянии способен чувствовать себя счастливым, то это как раз произошло с Зиной. По словам Наташи, она была очень счастлива: ее отец с ней, он расстроен из-за нее, значит, еще ее любит, Никаких Геленок, он только с ней, хотя бы эти последние часы Зинки на земле. (Почему-то она знала, что умрет!) Зина мужественно переносила невероятные страдания, лишь бы отец был с нею, хоть теперь, перед смертью. Зина просила узнать у профессора: сколько она еще протянет? Хорошо бы еще дня два или три…
- Что ты, Зина. Еще поправишься! - успокоила ее Наташа.
Зина строго покачала головой.
- Я ведь знаю, зачем обманывать, ты только узнай сколько?
Ей казалось, что два дня с отцом - и никто им не мешает - такое счастье, что с лихвой оплатит страдания.
Но… или он устал, или неотложные дела его призывали, не знаю, но он не разделял этого восторга примирения. И наблюдательная Зина скоро поняла это.
Наташа принесла больной холодный клюквенный напиток (Зину мучила жажда), поправила постель, подушки. Рябинин, стараясь сделать это незаметно, скосил глаза на свои часы… И Зина увидела. Ее охватило отчаяние. Она начала метаться, плакать, гнать отца к его Геленкам. Наташа позвала врача. Пришел профессор Гусев. Зину стали успокаивать, - хотели сделать укол, она отшвырнула шприц.
Сконфуженный Рябинин разводил руками. Зину кое-как успокоили. Дядя уже хотел выйти, когда Зина подозвала его. Голос ее прерывался.
- Профессор… Пусть он уйдет. Пусть уходит… Пожалуйста, позовите Владю. А его не пускайте ко мне. Он мне не отец.
Зина горько плакала. Рябинина попросили удалиться, чтобы не волновать больную. Зина все звала меня. Тогда послали за мной. Разрешили остаться до конца… потому что теперь: конец был неизбежен. Зина! Неужели это Зина Рябинина? Огромные лихорадочные глаза. Черты лица заострены. Кожа пепельно-серого цвета. Рот распух и воспалился от жара. Под легкой рубашкой бинты. Всюду бинты.
- Зина! Зиночка!
Слезы хлынули у меня ручьем, хоть Наташа строго предупреждала меня "не показывать вида". Я села на табуретку у кровати, склонилась над ее левой рукой - единственное, что у нее было не изрезано, и плакала, плакала, как никогда в жизни.
Я знала ее маленькую в детском садике, потом в школе - и это была одна Зина. Знала в тяжелые ее дни, когда она, чтобы досадить отцу, губила себя, - это была другая Зина. И только она стала третьей - серьезной, хорошей, доброй, но еще незнакомой, неузнанной, как ее убили…
Прошлое не выпускало ее из своих рук - вот почему я плавала. Пока я возилась с трусливым, податливым, ничтожным Зомби, отпаивала его после снотворного кофе и везла на Петровку, Зина Рябинина одиноко и мужественно выходила навстречу своей судьбе. Лучше бы я была возле нее.
Я вдруг поняла, что как это ни странно, но хулиганку Зинку я все-таки любила больше чистой, как горный лед, воспитанной и одаренной Геленки. Грудь моя разрывалась от рыданий.
- Перестань, - прошептала Зина, - Владя!
Я подняла на нее залитое слезами лицо. Она удовлетворенно улыбалась.
- Я знала, что ты обо мне поплачешь, - сказала она.
У нее уже изменился голос: стал глухим и низким. Я продолжала плакать, но уже тише, слезы попадали в рот соленые, как морская вода.
Немного погодя Зина сказала:
- Спасибо, Владя. Мне уж так надо было, чтобы кто-нибудь обо мне поплакал…
Зина в изнеможении закрыла глаза.
Потянулись долгие мучительные часы - очень долгие и очень мучительные. У Зины было крепкое, здоровое сердце, не задетое ножом преступника, и оно не хотело переставать биться. У нее был здоровый юный мозг, и он не хотел давать команду о прекращении борьбы… Он давал команду бороться, хотя тело умирало.
Врачи делали все, чтобы спасти Зину. Дядя Александр съездил домой и опять вернулся в клинику. Новокаиновая блокада, переливание крови, вливание противошокового раствора, капельные вливания растворов и крови. Когда Зина начинала задыхаться - кислород, глюкозу, инсулин, какие-то еще лекарства и уколы. Измучили они ее, но я понимала: надо было бороться до конца.
Зина лежала словно без сознания, закрыв глаза, стиснув зубы - дыхание вырывалось со свистом, серое лицо искажено страданием, но время от времени она открывала гласа, чтоб взглянуть, здесь ли я.
- Владя… ты здесь?
- Я никуда не уйду, Зина, я буду за тобой ухаживать.
- Не уходи… карауль меня… Я боюсь.
Вечером для меня Принесли раскладушку, постелили постель, и Вина успокоилась. Как будто я могла бросить ее в такой час.
Заглянула Наташа: меня вызывали к телефону. Зина была в забытьи, и я посадила на свое место Наташу, чтоб Зина не испугалась, когда придет в себя.
Звонил Ермак. Из угрозыска. И опять я не узнала его голос.
- Как Зина? - спросил он. Я рассказала.
- Это хорошо, что ты при ней, - сказал он. И как-то странно поперхнулся. - Слышишь, Владя, всю жизнь меня будет тяготить сознание вины. Если бы мы только раньше поймали этого лупоглазого зверя! Дождались, когда он сделал свое гнусное дело и сам поспешил прийти. Вот он - я! Всего лишь покушение на кражу. Пусть я получу взыскание, но я ему…
О чем он говорит? У меня в голове мутилось. Я не понимала.
- Слушай, Ермак, вы еще не поймали убийцу?
- Он у нас. Только не признается. Ничего, негодяй, расколется… С ума можно сойти.
- Ермак. Надеюсь, ты говоришь не о Валерии Шутове?
- Да. О нем.
- Шутов не убивал.
- Он убийца, Владя. В кустах нашли его записную книжку… Потерял, когда удирал.
- У него есть алиби совершенно точное.
- У него нет алиби. Прятался где-то на чердаках. Никто не видел.
(Какой идиотизм! Валерий Шутов показывает "благородство"… Даже не сослался на меня. Вот балда!)
- Слушай, Ермак… Ты меня хорошо слышишь?
- Отлично.
- Так вот, доложи своему начальству, что Валерий Шутов ночевал у нас, в папиной комнате. Пришел вчера в одиннадцать вечера, а утром я сама отвезла его на такси к вам, в угрозыск. Понятно? Не теряйте времени, ищите убийцу. Я пошла к Зине. Пока!
Я опустила трубку.
Теперь Ермак с ума сходит, но что поделаешь!..
Глава девятнадцатая
БЕЛЫЕ ЖУРАВЛИ
Я шла по коридорам клиники. Больные уже спали. В палатах потушили свет. Сквозь полуоткрытые двери доносились то спокойное дыхание, то стоны. Коридоры были длинные, и на каком-то расстоянии друг от друга стояли столики медсестер с лампами под плотным абажуром. Сестры читали или заполняли какие-то карточки.
Я никогда еще не была в больнице ночью - маму навещала часов в пять-шесть вечера. Чем-то мне больница напоминала корабль. И вдруг я вспомнила письмо Дана. Как он шел ночью пустынными коридорами корабля и машины стучали, как сердце здорового человека, и все было как будто спокойно, но рядом притаилась смерть. А потом Ян Юрис простился со всеми на корабле и ушел навечно.
Но старший механик был стар, он прожил добрую, долгую жизнь, и он уходил, удовлетворенный этой жизнью. А Зина Рябинина, кроме мутного тяжелого детства, которое она сама себе исковеркала, ничего еще не видела и не знала. И вот - смерть тоже бродила по коридору.
Я заглянула к дяде. Он увидел зареванное мое лицо и покачал головой.
- Дядя Александр, ты профессор, ты хороший хирург, неужели нельзя спасти Зину? Она ведь только стала человеком, и вот…
- Она родилась человеком, - поправил меня дядя. - Мы делаем, Владлена, что можем… Но эти негодяи так ее искромсали… Еще не пойманы?
- Поймают, они не там искали. Может, она все-таки выживет, дядя Александр?
Он как-то странно и грустно посмотрел на меня.
- Я завидую Сергею, - сказал он вдруг. - Не представляю своих ребят в такой ситуации… Это невозможно. Такая рационалистичность. Много рассудка и мало сердца. Словно их воспитала твоя мать.
- Она их тетка, - сказала я, всхлипнув, потому что он обошел вопрос о Зине.
- А ты ее дочь, - с досадой сказал дядя. - Не смогла же она сделать рассудочной и холодной тебя?
Я вернулась к Зине. Она только что пришла в себя.
- Ты здесь, Владя?
- Я здесь, Зинушка.
- Ты устала. Придвинь раскладушку… ляг рядом со мной. Держи за руку.
- Я посижу возле тебя.
- Нет. Ляг. Ты устала.
- Нужен подход к кровати, - пояснила Наташа. - Но мы сделаем так…
Мы осторожно подвинули кровать с Зиной на середину палаты. С одной стороны мы поставили раскладушку, а с другой был свободный проход.
- Тогда позови, если что… - сказала Наташа.
Я прилегла на раскладушку и взяла Зинину холодную руку в свои горячие.
- Владя! - зашептала Зина. - Ты не боишься, когда я буду… отходить… держать мою руку?..
- Ты поправишься, Вина.
- Ответь.
- Я буду держать тебя за руку. Я буду с тобой все время.
- Пожалуйста, Владечка, а то я… боюсь…
Она в изнеможении умолкла. Я лежала рядом, держа ее руку в своей. Потом я уснула незаметно для себя, как провалилась в сон, не выпуская ее руки. Проснулась, когда пришли врачи для очередной процедуры.
- Спят, как две сестрички, - сказала дежурный врач, - улыбаясь.
Я сконфуженно села. Когда все опять ушли, я уже. больше не спала.
- Зина, тебе очень больно? - спросила я шепотом.
- Очень…
- А ты почему не стонешь?
- Ты будешь плакать.
- Подумаешь, если и заплачу. Ты постони, тебе легче будет. Не сдерживайся.
После этого Зина стонала.
- Ты все ведь понимаешь? - спросила она вдруг. - Пусть Геленка не приходит на мои похороны.
- Ее сейчас нет в Москве. Она уехала на конкурс пианистов в Бельгию, кажется.
Мне хотелось сказать ей, что не Геленка виновата в ее неудавшейся жизни, а отец. Но разве могла я спорить! Не спор был ей нужен, не возражения, а ласка, чтоб не чувствовать себя одинокой в грозный, великий час. Я села рядом и стала тихонечко гладить Зинины волосы.
Слезинка медленно поползла по ее щеке.
- Словно мама, - сказала она и долго молчала. Потом окликнула меня.
- Зажги свет поярче…
Я включила свет и подвинула кровать к окну, чтоб свет не бил ей в глаза.
- Владя!
Я наклонилась.
- Владя, спой мне… тихонечко… ту песню про журавлей. Спой. Спой!
Я могла бы, конечно, сослаться, что не помню слов. Но я их помнила. И я тихонечко напела ей песню Гамзатова.
- Еще, - попросила Зина.
И я снова, и снова пела ей совсем тихо:
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый,
Быть может, это место для меня.
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле.
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на Земле.
- Владя, неужели я умру, и ничего больше не будет!.. Ничего. А может, и правда… С белыми журавлями. Видеть небо, солнце, облака, землю… Владя, это может быть?
- Конечно, может, - заверила я Зину.
Не могла же я вести антирелигиозную пропаганду у постели умирающей, охваченной ужасом. И я, комсомолка, рассказала ей, что, по верованиям индусов, человек после смерти может стать и цветком, и птицей, и любым животным или другим человеком.
- Человеком у меня не вышло… пусть белым журавлем… - четко произнесла Зина и опять закрыла глаза.
Но она не спала, так как все крепче сжимала мою руку.
Рано утром вынесли раскладушку, вымыли пол. Зина очень страдала. Почему-то обезболивающее не помогало. Лицо ее заострилось еще больше, а страдание так исказило его, что Зина не походила на себя.
Врачи уже не уходили, и я поняла, что это агония. Я села рядом и взяла ее за руку.
Врач и медсестра присели на стулья у двери, Наташа стояла, прислонившись к косяку, и плакала.
- Наташа плачет, - прошептала я Зине.
- Правда?
- Наташа, иди сюда, - позвала я.
Врач что-то пробурчала недовольно. Наташа подошла и поцеловала Зину. Зина слабо улыбнулась, довольная, что еще один человек о ней плакал. Разве врач понимала, что это было нужно умирающей - чтобы о ней кто-то плакал. Ничего она не поняла.
Зина лежала ногами к окну, и Наташа приоткрыла окно, чтобы она могла видеть сад и небо, но Зина от боли не могла смотреть. Она дышала хрипло, все с большим трудом.
- Я здесь, Зина, рядом с тобой, - повторяла я, не выпуская ее руки.
- Белые журавли… - сказала она.
Внезапно боль полностью отпустила ее. На лице выразилось такое облегчение, такая отрада, что я обрадованно прошептала:
- Ей легче!
Врач наклонилась, внимательно посмотрела на Зину и медленно закрыла ей глаза. Потом заставила меня отпустить Зинину руку.
- Отмучилась, - сказала Наташа.
Все ушли, а я, ошеломленная, сидела возле тела Зины.
Таинство смерти потрясло меня. Так вот как это бывает! Я сидела часа два. Потом тело отнесли в морг, а я пошла домой.
Рябинину забыли сказать, что его дочь умирает. Когда он утром позвонил, все было кончено.
Его секретарша сказала, что Рябинин долго рыдал у себя в кабинете. Она хотела войти, чтобы как-то успокоить его, но не осмелилась. Значит, и у него пробудилась жалость, а может - раскаяние?
Я была настолько измучена физически и морально, что, приехав домой, даже не поела, а сразу легла в постель и уснула. Я видела сон. Залитую солнцем поляну и на поляне танцующую Зину. На ней было красное, широкое, прозрачное платье, в точности такое, как у нее было у маленькой, лет семи, но Зина была теперешняя - не девочка, а девушка. Как она танцевала! Опьяненная весной и солнцем, она носилась по поляне, почти не касаясь земли, раскинув руки, легко и непринужденно. Лицо ее смеялось и радовалось. И звонили колокольчики. А я стояла, улыбаясь, и смотрела, как Зина танцует, и слушала, как звенят мелодичные, нежные и невидимые колокольчики…
Постепенно звон их стал резок и неприятен. Я проснулась. Звонили к нам. Я вскочила заспанная и бросилась к телефону. Оказывается, звонили в дверь. Накинула на себя платье, отперла дверь, увидела милое, взволнованное, измученное лицо Ермака. Рядом с ним стоял какой-то угрюмый лейтенант. Оба они были в форме и, когда вошли, без приглашения сняли плащи и повесили их в передней. Я, не дожидаясь, когда они разденутся, прошла в столовую и села в кресло. Я была не причесана - ну и пусть. И платье впопыхах надела мятое…
Ермак крепко пожал мне руку, его товарищ холодно кивнул. Они сели на стулья. Ермак сильно нервничал.
- Зина умерла, - сказала я Ермаку.
- Знаю, Владя, ты не спала всю ночь… мне рассказывали. Прости, что тебя побеспокоили, но…
- Я понимаю. Убийцу надо поскорее ловить. Но чем я могу помочь?
Коллега Ермака забарабанил пальцами по столу. Ермак взглянул на него - тот перестал.
- Я тебе не представил товарища, - спохватился Ермак. - .Старший лейтенант Суриков.
- Родня художника Сурикова? - апатично спросила я. Должно быть, его об этом спрашивали, он так и дернулся. - Не имеет отношения к делу, - рявкнул он.
- Однофамилец, - мягко сообщил Ермак.
Этот самый Суриков был несимпатичный: какой-то резкий, недоверчивый.
- Ермак Станиславович, разрешите я ее допрошу, - сказал он.