Когда человек снял солдатскую ушанку с отчетливо заметным следом от снятой звездочки и, не торопясь, расстегнул шинель, он как-то удивительно стал похож на сидевших в вагоне крестьян. Такое же грубоватое, но крепко вылепленное лицо со сдержанно нащупывающим взглядом; брови и густые волосы гораздо светлее обветренных красных скул и носа. И сидел он также по-крестьянски - прочно, чуть ссутулясь, и даже прикуривал, как и они, бережно заслоняя огонек ладонями, хотя ни снег, ни ветер тут не мешали.
Человека мало кто замечал, но он жадно смотрел на всех светлыми, словно оттаявшими и потеплевшими в многолюдном вагоне глазами.
Пауль Рунге с документами демобилизованного в кармане возвращался в родные края.
Маленький паровоз, извергая из трубы густой коричневый сланцевый дым, медленно полз от станции к станции, надсаживаясь упорно брал подъемы, быстро катился под уклон, и тогда людей, сидящих в узких вагонах, похожих на товарные, толкало как в трамвае.
На станциях поезд стоял долго - так долго, что на одной остановке гигантского роста крестьянин в полушубке и в нахлобученной на уши меховой шапке успел обойти все вагоны, не спеша обращая в раскрытые двери, в вагонное душное тепло все тот же вопрос:
- Нет ли здесь Юкку Лукка?
Дойдя до паровоза, удивленно сказал машинисту, вышедшему покурить:
- Не приехал Юкку Лукк…
На что машинист ответил:
- Да, что-то его не видать было на вокзале, - приедет завтра…
Пауль Рунге, наблюдавший это со стороны, усмехнулся. Он узнавал родные края. Ничего удивительного не было в том, что машинист знал Юкку Лукка, как и гиганта в меховой шапке. Здесь машинисты знали пассажиров, садящихся на полустанках. Деревенские старухи в пестрых шерстяных платках, подъехавшие к поезду санях, запряженных сытыми конями, знали в лицо машинисток.
Этих старух на ковровых санях, встречающих родственников, узнавал Рунге, как узнавал и маленькие опрятные станции и дальние сельские огни, по-домашнему приветливо мелькавшие между перелесками средь синих зимних полей.
Места родные…
Сосед Пауля Рунге, веселый толстяк-крестьянин, парившийся в своем меховом жилете, вытащил из недр туго набитого заплечного мешка бутылку и пустил вкруговую в группе мужчин. Он церемонно предложил ее сначала Паулю.
- С большой дороги, - благодушно сказал он.
Пауль отпил, и настроение его стало еще лучше.
Кто-то рассказывал о приключениях неизвестного Паулю лесника Юхана Килька. Как-то показалось леснику, что он напал на логово медведя: над снежным сугробом в чаще поднимался столбик пара. Сообщил об этом господину фабриканту, страстному охотнику. Тот внес сто крон в казну за право убить медведя. И повел Юхан Кильк охотника с его друзьями-собутыльниками добывать медвежью шкуру. Однако под снегом дышал не медведь, а ручей… С горя охотники выпили. А потом господин фабрикант, услышав треск в кустах, заметил там медведя и выстрелил картечью. А это был не медведь, а Юхан Кильк, который отошел по нужде. За беспокойство господин фабрикант извинился перед Кильком и подарил ему одну крону.
- …Все-таки штаны лесника при клике стоили в сто раз дешевле шкуры медведя… - подмигнул рассказчик, лысый старик с подвижным лицом и ехидным прищуром глаз.
Потом в вагоне кто-то затянул песню.
В Вяндраском лесу, в Пярнумаском уезде,
ухайди, ухайда.
Старого медведя застрелили,
ухайди, ухайда…
Соседи подхватили, и с ними вместе Пауль Рунге. Потом пели "Лодочника из Вильянди" и "Куста запряг белого копя". На большой станции кто-то принес еще бутылку вина. И каждый, отхлебнув из нее, рассказывал что-нибудь веселое и забавное из жизни, как и полагается в хорошей компании в пути. Но если вдуматься, то над каждым рассказанным пустяком стоило поразмыслить, ибо вместе с забавным крылось в нем и грустное, как это часто бывает в жизни.
Ехали всю ночь. На пути многие выходили, но в вагон входили новые пассажиры, и так как тут было много знакомых, компания не таяла.
Уже рассвело, когда поезд остановился у станции Пауля Рунге. Он застегнул шинель и надел шапку.
- Твой хутор здесь? - спросил его сосед.
- Да… - запнувшись, ответил Пауль Рунге.
Его не встретили ковровые сани, запряженные гладким сытым жеребцом, - некому было встретить, но это не могло испортить его настроения. Оно было ясное и радужное, как и этот солнечный и яркий декабрьский день. Рунге быстро шагал по широкому, гладко раскатанному шоссе, острым внимательным взглядом всматривался в окружающее. Знакомая дорога… Вот там на развилке старинный полуразрушенный трактир, грубо сложенный из плитняка. За ним крутой поворот с мостом через узенькую речку Коорди и с водяной мельницей у самой дороги. На эту мельницу он, Пауль Рунге, до войны приезжал молоть муку Курвеста.
Дальше путь Рунге лежал мимо каменного здания старинной помещичьей усадьбы, - белая колоннада его хорошо была видна из-за зимних деревьев парка. В парке с криками бегали дети. "Теперь там школа", - догадался Пауль. Недалеко от мызы помещалось здание волисполкома; красный флаг виднелся с дороги.
- Туда зайду завтра, - решил Пауль. - Раньше посмотрим…
Он свернул с дороги и минут через десять стоял у приземистого каменного дома, давно не покрывавшегося известкой. В таких одноэтажных, построенных из плитняка зданиях у помещиков когда-то жили ключницы, садовники и челядь. Вошел на широкий двор. Из раскрытых дверей сарая слышались звонкие удары по железу. Под окошком хлева дымился свежий конский навоз.
Пауль Рунге постучался в тяжелую дверь. Она неторопливо открылась. Среднего роста человек, стройный, весь словно сбитый из мускулов и жил, стоял на пороге и, держа в руках клещи, с минуту спокойно всматривался в Пауля.
- Пауль Рунге вернулся, - так же спокойно сказал он через плечо в комнату. - Входи, Пауль.
- Здравствуй, Каарел Маасалу, - поздоровался Пауль.
В большой темноватой кухне было немного дымно. В очаге трещал огонь; две женщины хлопотали около него. В одной из них Пауль узнал Альвину, жену Маасалу, в другой старуху Меету, мать Кристьяна Тааксалу.
Женщины пододвинули гостю стул.
- У меня подковы в огне, - кивнул Маасалу на клещи. - Лошадь подковываем. Я скоро освобожусь, не обращай внимания. Раздевайся, садись. Скоро будем обедать.
- Действуй… - засмеялся Пауль. - Я посижу, посмотрю…
Он узнавал Каарела. Не в привычках Маасалу было волноваться. Говорил он сейчас так, словно и не было долгой разлуки и они только что распилили гигантскую сосну там, в Водьясском лесу, где целую зиму работали на одной пиле, валили деревья в зимней белой чаще. В полдень, посмотрев на небо, Каарел хлопал рукавицей об рукавицу.
- Пора хлеб из мешка вынимать, - говорил он. - Будем обедать.
На скупо тлеющий костер ставили черный ячменный кофе, из холщевого мешка с провизией вынимали круглый крестьянский хлеб, соленую салаку и шпиг. Черствый, твердый, как полено, хлеб толсто нарезали острым финским ножом; шпиг, соленый как треска, резали тонкими пластинками. По-братски делили сухую батрацкую еду, запивая обжигающим кофе.
Пауль не без удовольствия осматривал жилистую фигуру Каарела, одетого в рабочую куртку из толстого сукна и в брюки, подхваченные у щиколоток. Забыв снять шинель, Пауль следил, как Каарел, запустив клещи в плиту, ловко вынул докрасна накаленную подкову и молниеносно заработал молотком. Ох, умел этот человек работать - пилить лес, пахать, сеять!..
- У кузнеца очереди не добьешься… - отрывисто говорил Маасалу, отбрасывая подогнанную подкову. - И зачем… Я и сам сумею - Тааксалу поможет. Он сейчас в конюшне у лошади. Я скоро… А ты молодцом выглядишь - молодцом, - сдержанно, по-мужски похвалил он Пауля.
Он вышел с подковами.
- Вы извините его, - смеялась Альвина, поспешно расчищая гостю стол, заставленный какими-то коробками с гвоздями и инструментами. - Вы знаете, Пауль, он и в день свадьбы рабочую куртку надел, - насос колодца испортился, - чинить пошел… А теперь в особенности работы много. Вы - насовсем в Коорди?
- Насовсем, - медленно ответил Рунге и задумался, разглядывая инструменты на столе.
Маасалу не задержался. За его крутыми плечами Пауль увидел смеющееся широкое лицо Кристьяна Тааксалу.
- Подковали, - сообщил Маасалу и со стуком бросил инструменты в ящик под столом. - А теперь пообедаем и поговорим. Вот и Тааксалу здесь, и Семидор придет. Хорошо…
Тааксалу, весь сияя доброжелательной улыбкой, долго не хотел выпустить руки Пауля из своей широкой лапы, распухшей и побагровевшей на морозе. Его низкий рокочущий бас сдержанно загудел на кухне.
- Ну вот, теперь и ты на месте, а? Хорошо, хорошо… Тысячи верст прошел, а волости Коорди не миновал, а? Хо-хо-хо…
Он оглушительно захохотал и шутливо подтолкнул Пауля локтем.
- Нет, это хорошо, что ты пришел, - успокоившись и усаживаясь на скрипнувший под ним табурет, говорил он. - Уж раз мы Семидора-неудачника пристроили к делу, так тебя подавно устроим.
Толстые щеки Кристьяна стали надуваться, и он снова захохотал.
- Куда же вы пристроили Семидора? - усмехнувшись, спросил Пауль.
- Как, ты не знаешь? - удивился Кристьян Тааксалу, словно все должны были быть в курсе событий в волости Коорди. - Землепашец. Его поля теперь с нашими граничат. Спроси Каарела.
- О, Семидор-неудачник землю пашет? - искренне удивился Пауль.
- Пашет, - кратко подтвердил Каарел Маасалу. - Осенью вместе пахали. Сначала у себя с Кристьяном, а потом у Семидора.
- У Семидора, брат, теперь пол-лошади имеется… - снова стал надуваться Кристьян. - Нет, ты спроси у Каарела…
- Ну, будет тебе, - нахмурился Каарел. - Эти мы с Семидором лошадь на двоих купили, - пояснил он Паулю. - У Тааксалу лошадь имеется, у меня с купленной выходит полторы лошади, а у Семидора - половина. На троих три лошади. Осенью пахали вместе, - два коня в плуге.
- Семидор пахал… - подхватил Кристьян. - Оставили мы его как-то на часок одного, ушли с Каарелом. Возвращаемся, - лошади стоят, а Семидор на камешке сидит. "Ну, - говорю Каарелу, - Семидору, как всегда, не повезло, наверное…" Подходим, а он обломок лемеха в руках вертит и в затылке чешет: "И откуда этот проклятый камень взялся на дороге. Словно из-под земли выскочил…"
Кристьян нахлобучил шляпу на уши, изобразил на толстом своем лице крайнее недоумение, сокрушенно поскреб в затылке, и Пауль, узнав Семидора, засмеялся.
- Ну что ж, наверное досталось бедняге? - спросил он.
- Да нет, что там, - сморщил нос Кристьян. - Ругать его - хуже теряется. Его всю жизнь ругали. Мы ему - ни слова… В тот же день сварили лемех в кузнице, и опять пошло дальше. Один бы Семидор, наверное, три дня камень этот там разглядывал.
Пауль вытащил из кармана папиросы и предложил. Закурили. Альвина пронесла дымящийся картофель на стол.
Пауль почувствовал голод.
- Как же вы живете? - спросил он, оглядев задымленный потолок кухни и пустые ее стены.
- Еще не успели побелить, пока черной работы много, - словно извиняясь, сказал Кристьян Тааксалу, проследив за его взглядом. - Первый год ведь только…
- Живем дружно, - сказал Каарел Маасалу. - Вот дом дали. Кристьян занял левую половину, я - правую. Сходимся на середине, на кухне, тут наш совет семейный. Семидор частенько наведывается.
- Поля осенью засеяли, на весну семена есть. Хлеб есть, - поддержал Тааксалу.
- Значит, идет дело? - жадно затянулся дымом Пауль.
- Идет, - кивнул головой Каарел. - Жить можно.
Кто-то зашаркал в передней, отряхивая снег с обуви, потом вежливо постучал.
- Вот и Семидор, - сказал Тааксалу. - Он и в свой дом всегда стучится. Не привык еще…
И все увидели Семидора таким, каким он был всегда. На большой голове старая смятая фетровая шляпчонка, на острых плечах обвисшее протертое пальто, когда-то черного, а теперь неопределенного цвета. С морщинистого кирпично-румяного маленького лица задорно и далеко не уныло смотрели голубоватые быстрые глаза. Лицом он не был похож на неудачника, хотя он и был им по общему признанию. Из-под шляпы обнажилось лысое темя и пучки волос на висках, тронутые сединой.
- Из дальнего плавания? - весело спросил он надтреснутым тенорком Пауля и проворно схватил его за руку. - Оснастка цела? Ну и хорошо…
И заговорил. В несколько минут он наговорил больше, чем Маасалу и Тааксалу за час. Он вмиг осмотрел Пауля всего, не только осмотрел, но и потрогал. Потрогал медали на груди и орден.
- Это что - Красная Звезда? Ну и ну… - Подивился толстым подметкам фронтовых сапог, пощупал их добротность. Даже алюминиевый портсигар Пауля на столе привлек его внимание. - Он что - алюминиевый? И сам гравировал? А это что за рубчики здесь?
- Рубчик - месяц войны, - сдержанно объяснил Пауль.
- Много, - вздохнул Семидор, - много рубчиков.
Затем, заметив выжидательный взгляд Маасалу, он спохватился и поспешил сказать ему:
- На мельнице я был сегодня, - все в порядке.
Видно, Маасалу среди этих людей задавал тон. Недаром Кристьян Тааксалу чуть ли не после каждой фразы повторял: "Спроси у Каарела, если я вру…"
- Прошу к столу… - попросила Альвина. И все - Пауль, как гость, впереди - проследовали на половину Маасалу, где на чистой скатерти дымилось громадное блюдо баранины, обложенное вареным картофелем, брюквой и капустой.
- Вина нет, - огорченно сказал Маасалу, - извини, Пауль. А пиво из будущего урожая сварим. Подождать придется.
- Минуту! - попросил Пауль.
Выйдя на кухню, он покопался в своем вещевом мешке и вынул бутылку, запечатанную сургучом. Альвина принесла стаканы. Все молча следили, как Пауль наполнял их вином, потом также молча посмотрели ему в лицо, когда он поднял руку со стаканом.
- На слова я не щедрее Каарела, - торжественно сказал Пауль. - Да и зачем их говорить много, надо искать самые нужные… Мы здесь все новоземельцы, правда? Так выпьем за то, чтоб мы все, здесь сидящие, стали хозяевами жизни в Коорди. Вы понимаете меня? Выпьем за советскую власть, что дала нам землю! Elagu!
- Elagu! - сказали Каарел Маасалу, Тааксалу и Семидор, и все выпили, а потом заработали ножами и вилками.
- Как же ты решил, Пауль? - спросил наконец Маасалу после продолжительного молчания, отставив тарелку. И все за столом положили вилки, ибо это было сигналом к серьезному разговору.
- Я еще из армии подал заявление на хутор Курвеста, - сказал Пауль. - Не знаю, как волисполком на это смотрит…
- Хутор хороший, земля хорошая, - одобрил Каарел.
- Прекрасная земля, - восторженно подтвердил Семидор, - и какой колодец в этой земле я пробурил старому Курвесту. Только он мне остался порядочно должен, а потом вместо долга всучил шляпу, ту, что я донашиваю сейчас…
- Да, шляпа неказистая, - с презрением заметил Тааксалу.
- Но земля хорошая… - пробормотал Семидор.
- Что сейчас на хуторе делается? - с интересом спросил Пауль.
- Пустует… - коротко объяснил Каарел. - Анна Курвест умерла осенью, Сааму теперь за хутором присматривает. Поля не засеяны. Но слышно, что на хутор еще заявления есть, - кусок-то лакомый.
- Вот как, - удивился Пауль, неприятно пораженный. - Кто такой?
- Не знаю, не наш, говорят, из соседней волости. Председатель Янсон, кажется, к нему благоволит.
- Ну что ж, - помедлив, сказал Пауль. - На хуторе Курвеста двоим места хватит.
- Вполне, - согласился Маасалу. - Уживетесь, как мы с Кристьяном. На хуторе скот есть, семена. Все получишь. Вот тебе и начало. Ну, что ж тебе еще сказать? На помощь позовешь - не откажусь. Ты меня знаешь.
- Я тебя знаю, - кивнул головой Пауль. - Ты придешь.
- Не забудь позвать меня, - напомнил Кристьян Тааксалу.
- Мы все придем, - гордо сказал Мартин Семидор.
В голове у Пауля шумело, когда он, в отличном настроении, направлялся на хутор Курвеста. Думая о новых хозяевах хутора Яагу, он усмехался. Положительно нравились ему эти два друга - Маасалу и Тааксалу. Каарел Маасалу, - старый приятель, - это такой кремень, - из любого камня огонь добудет. Кристьян Тааксалу тоже славный мужик, правда - несколько рыхлее Каарела. И теперь к ним примкнул еще Семидор. Семидора Пауль знал меньше. Этот человек, родом с острова Сааремаа, появился в волости лет двадцать тому назад и стал бурить колодцы крестьянам. Все как-то очень быстро узнали, что он неудачник, прогорел на Сааремаа, плавал матросом, тонул, что дела, которые предпринимал, редко удавались ему. И жена ему досталась злая, и дети рано все поумирали. Крепкие мужички-хозяева любили поднять его насмех; он, кажется, не обижался. И вот теперь Семидор на земле? Странно… трудно поверить.
Хутор Курвеста, спрятавшийся за еловой изгородью, издали казался необитаемым. Только одни узкие и совсем свежие следы вели к нему по полузанесенной тропе.
- Кто бы это? - подумал Пауль, стараясь ступать по следам.
Он немного волновался, думая о том, что вот вступает в дом, который, вероятно, станет его домом. Пристально смотрел на живую зеленую стену, словно ожидая, что из-за елок, косолапо шагая, выйдет старый Март в высоких сапогах с твердыми офицерскими голенищами. Что сказал бы Март, увидев бывшего своего батрака входящим в его владения, да еще с такими мыслями в голове?
- Он бы лопнул со злости, - не без удовольствия усмехнулся Пауль.
На кажущемся нежилым хуторе все же была жизнь. Из трубы шел легкий дымок. Мало того - огибая угол дома, Пауль услышал за окном звонкий женский смех.
- Кто бы это? - еще раз подумал Пауль.
Дверь на стук быстро распахнулась, и он с удивлением увидел смеющееся круглое лицо молодой женщины, одетой скромно, но по-городскому, в легкое зеленое платье. Что-то в лице ее показалось ему очень знакомым. И в следующее мгновение он узнал… Ее присутствие здесь показалось ему добрым предзнаменованием.
- Айно Вао, - безошибочно сказал он, - дочь Йоханнеса Вао.
- Ой, смотрите, кто это! - весело закричала Айно. - Сааму, Сааму, ты знаешь, какой гость к тебе пришел?
- О, добрый гость? - посмеиваясь и вставая из-за широкого стола, спросил Сааму, поворачивая к вошедшему свое лицо.
- Здравствуй, Сааму, вечный труженик, - тихо сказал Пауль. - Ты узнаешь меня?
- Ты - Пауль Рунге… Голос изменился, но я узнаю, - заулыбался Сааму. - Сегодня радостный день для Сааму - день гостей. То-то сорока утром на дворе кричала.
Пауль обвел взглядом кухню. Мало что изменилось, только несколько потускнело все, словно слоем пыли покрылось, да паутинка кое-где повисла под потолком. Сааму не видит ее. Но там, где доставали руки Сааму, - пол, окна, стол, - все было чисто. Вот у этого стола он, Пауль, садился ужинать вместе с другим батраком Яаном, с девушкой Тильде и с Айно. Айно Вао тогда пасла коров Курвеста.
Пауль вслух вспомнил об этом.
- Как же, как же… - встрепенулся Сааму. - В том углу сидел, где сейчас сидишь… Ты на паре гнедых пахал, помню. Теперь только Анту остался, да и тому работы нет - нового хозяина ждет.
- Я пойду коров подою тебе, Сааму, - сказала Айно, хватая подойник и надевая полушубок.
Напевая, она вышла, бросив на ходу Паулю: