Наступила вторая перемена. Иван Павлович велел остаться в классе только дежурным, а остальных попросил одеться и выйти на улицу: пусть-де класс проветрится. Сам же направился в хату уборщицы - обедать.
Колька Зубков и Пашка, однако, выходить не торопились, хотя дежурные и подталкивали их в спину. Я тоже пока не спешил, делая вид, что ищу в сумке нечто такое, без чего на улицу выйти мне нельзя.
Наконец Кольку с Пашкой дежурные вытолкнули. А через несколько секунд вышел и я. Ребята поджидали меня в сенцах.
- Бросил? - кинулся ко мне Колька.
- А ты как думал? - невозмутимо ответил я.
Перехитрю их, решил, а коли не поверят моей хитрости - их дело, пусть не верят. Я буду твердить свое: бросил, бросил, бросил! Сомневаетесь - вон берите кочергу, открывайте плиту и ищите патрон. Может, как раз в это время он и рванет. Боязно? Опасно? Тогда верьте мне.
Прошло уже минуты две, Колька и Пашка томительно ожидали взрыва. Я читал в Колькиных глазах: "Ох, и расшумится Иван Павлович, узнав о взрыве! Конечно, в первую очередь подумает на меня. Будет выпытывать признание. А я только стану ухмыляться: "Честное слово, не виноват"".
- Точно бросил? - шепотом спросил Колька.
- Точно.
- А чего ж не рветь?
- Откуда я знаю?
- Можить, в поддувало патрон проскочил?
- Откуда я знаю?
- По-моему, Паш, он брешить, - заблестели у Кольки глаза.
- Иди проверь! - возмутился я.
- Что я - дурак?
- А чего ж говоришь: брешить?
- Потому что уже должно жахнуть. Признавайся: брешешь? - И Колька больно наступил своей ногой на мою.
Я ойкнул и оттолкнул Кольку.
- Гля, он еще толкается! По сопатке захотел?
Колька явно затевал драку. Я слабее его - он, как и Пашка, на год старше меня, мне с ним не сладить.
Колька зажал меня в углу сеней, не давая возможности ускользнуть.
Впрочем, я и не пытался. Если ударит, решил, я тоже ему врежу куда попало, а там, надеюсь, Пашка не даст в обиду: или разнимет нас, или поможет мне справиться с Колькой. Друг мне все-таки Пашка или не друг?
Пашка стоял сзади, выжидал.
Колька держал меня за рукава фуфайки.
- Егор сказал: если он не исполнить, что обещал, набей ему сопатку. Иди загляни в плитку.
- Сам загляни.
- Не пойдешь - получишь.
- Не пойду!..
Он целил мне в нос, Колька Зубков, отчаянный задира и драчун. В классе он чуть ли не верховодил, по крайней мере, лишь два или три человека могли побороть его. В драке он любил пускать "кровянку", всегда стремился разбить губы или нос. Но я успел чуть присесть и повернуть голову, и Колькин кулак угодил мне под правый глаз. Удар был резкий, неожиданный, я ойкнул от боли.
Пашка не двинулся с места.
Колька продолжал стоять передо мной, испуганно оглядываясь на дверь - не возвращается, ли Иван Павлович. Злость, обида и отчаяние овладели мной в эти секунды, и, не думая о последствиях, я собрал все силы и тоже ударил Зубкова в лицо. Теперь он ойкнул, зажав ладонью нос. С ужасом я увидел, что сквозь Колькины пальцы проступает кровь.
Наша стычка не осталась незамеченной. Нас полукругом обступили мальчишки. Заметив окровавленное Колькино лицо, переспрашивали друг друга: "Кто его так? За что?" Кольке советовали выйти на улицу и умыться снегом. Снег или холодная вода, говорили, быстро останавливают кровь.
Колька внял совету, и толпа мальчишек двинулась за ним. В том числе и Пашка.
Я остался в сенцах один. Нет, еще и Вовка Комаров не вышел, он не спеша приблизился ко мне, тихо сказал:
- Здорово ты ему припечатал!
- Он первый начал.
- Ну и правильно ты поступил: Зубков вечно божком себя чувствуить, а сдачи ему дать все боятся.
- После уроков теперь будить меня подкарауливать.
- А мы давай вместе домой пойдем, - предложил Вовка.
- Заступишься, что ль?
- Заступлюсь.
- На Пашку, видно, надежда плохая.
- Пашка - трус, а я, посмотришь, не испугаюсь.
- Лады.
До прихода Ивана Павловича Колька успел смыть следы крови. Однако Иван Павлович заметил припухший Колькин нос, спросил:
- Что случилось?
- Играли, ну и нечаянно…
- Надо осторожней.
Что Кольку кто-то ударил, Иван Павлович, поди, и предположить не мог, а потому легко поверил его словам.
У меня горело под глазом, я сидел, прикрывая ладонью больное место.
Третьим уроком было рисование. Иван Павлович нарисовал на доске красивую кружку (он здорово рисовал!), и мы должны были скопировать его рисунок. У кого были цветные карандаши (таких счастливчиков насчитывалось человек пять-шесть), тот рисовал кружку в цвете, а остальные срисовывали простыми карандашами. У меня был огрызок зеленого карандаша (Танька дала на урок рисования). Низко склонившись над тетрадкой, чтобы Иван Павлович не заметил мой синяк, пыхтел над кружкой.
На третьей перемене я засиделся за столом, и проходивший мимо Колька злорадно бросил:
- Что, боишься выходить?
- Ни капельки.
И в доказательство я вышел из-за стола. Пусть, думаю, хоть пальцем только тронет, я теперь смелый, могу и ответить, да Вовка Комаров обещал помочь.
Но Колька приставать ко мне не стал, возможно, решив проучить меня позже.
А после четвертого, последнего, урока, отпуская ребят домой, Иван Павлович показал пальцем на меня, Пашку и Кольку:
- Ты, ты и ты останьтесь.
"Карты", - обреченно догадался я.
Да, так оно и вышло. Иван Павлович посадил нас всех вместе за стол перед собой, вытащил из полевой сумки карты, которыми мы вчера резались в очко.
- Чьи? - спросил он и провел глазами по нашим лицам.
Ни звука с нашей стороны.
- Твои? - посмотрел на Кольку Иван Павлович.
Кольке деваться было некуда: не скажет же он, что карты сделал я или Пашка.
- Егоровы, - опустил голову Колька.
- Я так и догадался. Что ж он жульничает, Егор-то? Наметил карты иголкой, обчистил, поди, до копейки этих? - кивнул учитель на меня и Пашку.
А-а, так вон почему нам "не везло"! Поначалу, значит, Егор поигрался с нами, как кошка с мышками, разжег в нас азарт, а затем вместе с Колькой легко облапошил. Колька еще ерепенится: "По сопатке захотел?" Это ему и Егору нужно за жульничество как следует надавать!
Иван Павлович рвал карты пополам и складывал их горкой.
- Передай своему Егору, чтобы моих учеников на дурное дело не подбивал. И сам, кстати, побольше в учебники заглядывай, чем в карты… А что это у тебя под глазом? - вдруг заметил Иван Павлович мой синяк: я на какие-то секунды опустил руку.
- Нечаянно…
- Все понятно, - вроде бы двусмысленно сказал Иван Павлович, но я не сомневался, что правда ему известна. - Идите, горе-картежники, по домам, и чтоб я больше вас за этим занятием не заставал. Застану - тогда не пощажу. А о Егоре я сообщу его учительнице. Это ж надо до чего опуститься - первоклассников обдуривать!
Мы вышли из класса цепочкой: я, Пашка, Колька. За углом школы меня поджидал Вовка Комаров. Он подскочил ко мне с вопросом:
- Здорово досталось?
- Пойдем, но дороге расскажу.
Мы взялись за руки и ускорили шаг, чтобы отдалиться от Пашки Серегина и Кольки Зубкова. Видать, и вправду, подумалось мне, я дружил не с теми, с кем надо.
ПОМЕТКИ И. П. ЖУРАВЛЕВА
Ну и ученики у меня были, нечего сказать! Я полагал, что мне известны все ваши проделки, а тут вдруг такое открывается! Мой лучший ученик проигрывает в карты патроны, и один патрон заставляют его бросить в плиту. Это ж надо додуматься! Как ты еще таким образом не умудрился снаряд проиграть - их тогда за вашей деревней, на бывшем военном складе, полно валялось?
Но в общем ты молодец: вовремя одумался, не поддался на угрозы, проявил характер.
11
В классе у нас висит лозунг: "Знание - сила". Я долго не понимал его смысла. Как это могут знания стать силой? Сила - это мускулы. У Кольки Зубкова они потверже, значит, он сильней меня. Пашка тоже ловкий, хоть и уступает Зубкову. В первом классе мы с ним не дрались, а раньше до драки доходило часто, и в этих поединках Пашка успевал больше надавать тумаков. Значит, и ловкость - сила.
А знания - представить себе не мог, чтобы были сильными.
И вдруг я совершил открытие! Нашел смысл! Я знаю больше, чем Пашка и Колька, и они, чувствую, к концу второй четверти явно заискивают передо мной: чуть ли не каждый день слышу:
- Давай вместе учить уроки, я жмыха принесу, наедимся от пуза.
Это Пашка просит. А Колька:
- Не будем больше драться, идеть? А если тебя кто хоть пальцем тронить, я заступлюсь… Слушай, отчего у меня двойки да тройки по письму? Дай твою тетрадку посмотреть, возможно, я что-то не так делаю… Дашки дома не будить? Тогда я забегу. И коньки принесу. Хочешь на коньках покататься?
Вот что такое "Знание - сила"! Правильно на стене написано.
Колька с последней просьбой сегодня пристал. Ладно, уважу. Неделю мы с ним не разговаривали, теперь вот колобком подкатился. Хотя мы, ребята, обычно быстро миримся, но я на принцип пошел: Колька виноват, пусть первым и ищет примирения. По-моему и получилось.
Через час, может, после возвращения из школы Колька явился ко мне. С тетрадкой и коньками-снегурками.
- Садись, - указал я на коник, - гляди, как я писать буду.
Колька, плотный крепыш, снял ватный, не по росту, полусак. Поудобней уселся, развернул тетрадку.
- Ну, пиши, - сказал я. - Э-э-э, да ты тетрадь неправильно ложишь, вот у тебя и не получается наклон. Надо вот как, чтобы нижний угол тетради упирался тебе в грудь. Иван Павлович ведь объяснял. Не слышал? Не надо мух ловить во время урока (это выражение я у Ивана Павловича перенял). Потом: зачем все перо в чернила обмакиваешь? Надо только кончик, иначе будить клякса.
Колька пыхтел, сопел от страдания, а я, почувствовав власть над ним (знание - сила), продолжал его поучать:
- Следи за нажимом… Так, молодец. А теперь напиши строчку большого "Щ".
- Нам ведь "Щ" не задавали.
- А ты напиши: Иван Павлович за это не заругаить. У тебя "Щ" плохо получается, потрудись.
Кольке ничего не остается делать, как подчиниться. Раз на помощь напросился, получай ее, только, чур, не лениться. Думаешь, пятерки легко даются? Терпение и труд нужны, говорил по этому поводу Иван Павлович. И еще одну пословицу приводил: "Без труда не вытащишь и рыбку из пруда". Так что пиши, Николай Зубков, и не выкаблучивайся.
- Фу, - облегченно вздохнул Колька, справившись с моим заданием.
- Все? - заглянул я в его тетрадку. - Ну, а ты не знал, отчего у тебя двойки да тройки бывають. Вот постарался - и хорошо получилось. Четверка верная будить.
- Шутишь?
- Спорим?
- Ладно, если поставять четверку, я у Егора твои патроны стырю и верну тебе.
- Не нужны они мне…
- Тогда пойдем кататься.
- Пойдем. Только давай и Пашку прихватим.
- У нас же одни коньки.
- А мы по очереди.
Вышли на улицу: я - в лаптях, сплетенных Надей, Колька - в бурках с галошами. Только что перестал падать снег, глаза резало белизной. Пока к этой белизне не привыкнешь, смотришь прищурившись, подслеповато.
Пашка жил по соседству - в тридцати шагах. Мы по припорошенной тропке направились к нему - я впереди, Колька следом.
Едва я отворил дверь, как столкнулся с Пашкой носом к носу. Он как раз возвращался из закута - давал корове сено.
- Уроки сделал? - спросил я.
- По чтению осталось.
- Вечером прочитаешь?
- Прочитаю. А что?
- Айда на коньках!
- На чьих?
- Колька достал. Он за дверью дожидается.
Пашка покрутил головой: нет ли рядом матери.
- Идем. Корову накормил - что еще?
Речка Снова от Пашкиной хаты близко, не далее пятидесяти метров. К речке с крутого берега ведут скользкие ступеньки. Скользкие они по одной причине. Внизу - прорубь, где женщины полощут белье. Когда они его несут, с белья капает вода и тут же замерзает на ступеньках. Потому спуск небезопасен.
Но это взрослые спускаются еле-еле. Мы, мальчишки, поступаем просто: скатываемся, как с горки. Только б в прорубь не угодить. Впрочем, угодить в нее может лишь слепой: прорубь находится немного в стороне от сбегающей с кручи дорожки.
Мы подошли к спуску и друг за дружкой съехали на стекольный, надежный уже, лед. У берегов замело его снегом, а середина реки была чистая, подметенная ветром.
- Ну, кто первый? - спросил Колька, снимая с плеча коньки.
- Я, - вызвался Пашка.
- Не, пусть он, - кивнул на меня Колька ("Знание - сила!" - вспомнил я свое открытие).
Пашка необидчиво махнул рукой:
- Он так он.
Я на коньках маленько кататься умел. И не кататься даже, а стоять. Если меня тянуть за руку или подталкивать сзади, то я мог еще с горем пополам катиться. А чтобы самому разогнаться - ни-ни.
Примерно так же освоил коньки и Пашка: мы с ним прошлой зимой вместе учились.
А вот Колька уже заправски катался. Оно и понятно: Егору его друзья часто давали коньки на день-два, а Егор - Кольке. Стыдно было бы ему не уметь!
Коньки крепились к обуви веревками, которые у взъема закручивались крепкими, длиной сантиметров по двадцать, палками.
- Не больно? - спрашивал Колька, приспосабливая к лаптю первый конек (мне это дело он не доверил).
Было больно, особенно пальцам, но я терпел. Лапоть мой под натиском веревок сжался, сморщился.
- Порядок. Давай вторую ногу.
Таким же макаром Колька прикрутил и другой конек.
- Теперь катись.
Я попытался сделать по гладкому льду шаг, но коньки разъехались в разные стороны.
- Давай руку, - бесцеремонным тоном, каким я командовал Колькой полчаса назад, сказал он.
Он взял меня за руку и потащил за собой. Шахтерские галоши его почему-то не скользили, Колька бежал по льду быстро и легко. Вот он достиг наивысшей скорости и, отцепив свою руку от моей, юркнул в сторону, а я, подгоняемый попутным ветром, далеко покатился один. Но тут левый конек неожиданно попал в трещину, и я спикировал. Упал на колени, больно ушибся.
Подбежали Колька с Пашкой, спросили в один голос:
- Не убился? А вообще понравилось?
- Понравилось, - сквозь слезы ответил я. - Кто следующий? - спросил и принялся откручивать палки.
- Почему так мало?
- И вам же надо, - не сознавался я в истинной причине. - А то вечер скоро.
И тут Пашка сказал:
- Ну их, коньки, айда, ребя, на санях кататься.
- На каких?
- На колхозных. Возле конюшни стоять. Анадысь взрослые ребята укатили их и целый вечер катались.
- А сторож?
- Он приходить, когда стемнеить.
Мы с Колькой переглянулись и приняли Пашкино предложение без слов. К тому же мороз сегодня слабый, не страшно, если с саней свалишься в снег.
По тем же скользким овальным ступенькам мы вскарабкались на берег. Запыхались, Колька чуть коньки вниз не упустил: они у него связанные висели на плече.
На санях, я знаю, взрослые ребята и подростки лет четырнадцати-пятнадцати катались часто. Сядет их десятка полтора и несутся со смехом, с шумом-гамом в низ покатого оврага, что начинается невдалеке от колхозного двора. И нам, мелкоте, иногда выпадала удача скатиться со взрослыми. Сани неслись с ветерком, опасно кренясь на поворотах. Иногда и опрокидывались, и тогда все огромным черным комом летели в сугроб. Потом кто-то искал в снегу шапку, кто-то вязенки, а то и валенок, смеха и шума было еще больше. И странно, что при этом никто не получал ушибов. А может, кто и получал, но помалкивал - во избежание насмешек.
Сторож Пантелеич, сухонький, вечно покашливающий, незлой мужичонка, во время катания обычно стоял на верху оврага и, когда сани поднимали туда, жалостливо просил:
- Только не поломайте сани, а то я буду отвечать. И привезите их на место.
- Хорошо, Пантелеич, привезем, - успокаивали его ребята, но он не уходил и продолжал наблюдать за катанием. Может, в эти минуты вспоминал он свою далекую молодость, тоже, должно, озорную и шумную, и теплое чувство былой радости согревало вдруг его душу.
Но это взрослых да подростков не трогал Пантелеич, когда они без спроса угоняли сани. А как он на нас посмотрит? Прогонит от конюшни, а то и огреет ореховой палкой, что неизменно носит с собой? Ввечеру заявится на работу Пантелеич? Это Пашка так сказал. А вдруг он уже сейчас там? Ну, не он, так бригадир или председатель, что еще хуже. Председатель, говорила Даша, уже ругал Пантелеича: "Зачем разрешаешь сани брать? Поломають, а у нас их и так - раз-два и обчелся. Заметишь, кто сани береть, - сообщай мне, я лично буду меры принимать". Вот еще не хватало, чтоб нас Пантелеич застал, доложил предколхоза. Каково будет Даше, если ее однажды вызовут в правление и скажут: "Ты оштрафована на столько-то трудодней". - "За что?" - "Твой брат замешан в краже саней". Ничего себе будет подарочек для сестры!