- Как - чего хочу? - крикнул Симак. - Как - зачем пришел? Неужели вправду не понимаешь? Людям спускаться в шахту - что мы скажем им? Арсеньев запутался, он не может найти причины катастрофы. А ты ушел в сторону, замкнулся в своей спеси - не хотите моей помощи, не надо, сам не навязываюсь. И заранее подставляешь по-благородному шею - нате, рубите, если виновен, вон я какой обходительный! Фу, смотреть противно! Слушай, Владислав, - быстро и серьезно сказал Симак, схватив за руку Мациевича, - ты должен поработать вместе с Арсеньевым, без тебя он не справится. И самое главное - выступи на шахтерском собрании завтра, расскажи людям о положении, на Арсеньева не оглядывайся, говори, что сам думаешь, ты больше его знаешь.
Теперь наступила очередь Симака удивляться. Мациевич заговорил быстро и возбужденно. Совсем это не напоминало его обычной плавной иронической речи. И лицо у него было неожиданное, невозможное у него - растерянное.
- А что я скажу людям? Что я сам ничего не знаю? Что я запутался хуже Арсеньева? Это, что ли, сказать? Ведь я главный инженер, главный! Одно это слово показывает, что я должен разбираться лучше всех, все должен знать по своей отрасли, а что я знаю об этом несчастье, что, я тебя спрашиваю? Ничего не знаю, ничего не понимаю! Это сказать на собрании - себе в лицо плюнуть! И самое страшное: раз я не знаю причины катастрофы - значит я не могу ее устранить. Над людьми нависла опасность, я обязан ее ликвидировать, а я не могу! Чего же я стою сам? Чего, чего, ответь мне? Прежде я был уверен в безопасности, а люди боялись. А теперь я ни в чем не уверен, как же я могу уверять других? Кто мне поверит, если сам я себе не верю?
Симак слушал его с сочувствием - только теперь он понимал всю глубину терзаний Мациевича. Меньше всего они были связаны с нападками на него со стороны, этот человек нападал на себя более жестоко, чем могли то сделать другие, он слишком уважал и ценил себя прежде, чтобы щадить теперь. Но как ни взволновало Симака горестное признание Мациевича, было другое, что волновало его больше. Симак мрачно проговорил:
- Положение, однако… Просто выхода нет. И уголь нужно выдавать - больше комбинат не может ждать, иначе все заводы станут. И людям приказать спускаться в шахту, где на каждом шагу непонятная, неустраненная угроза гибели… Д-да…
- Теперь ты сам понимаешь, - с горечью отозвался Мациевич. - Озеров отдаст приказ о возобновлении работ только после того, как я гарантирую безопасность. Я не могу ее гарантировать, не могу! А ты говоришь - собрание, речь…
- Что же ты думаешь делать? - повторил свой первый вопрос Симак.
На это Мациевич ответил:
- Не знаю. Думаю - ничего не могу придумать. Одно понимаю: для должности главного инженера я не гожусь, нужно отказываться. И отказаться тяжело…
Симак нетерпеливо отмахнулся.
- Чепуха, слушать не хочу! Подумаешь, отставка кабинета министров. Никому она не нужна, суть не в этих личных перестановках. Назначат вместо тебя другого - загадка не прояснится от этого, так ведь?
Они молчали, думая каждый о своем, - мысли их были двумя сторонами одного и того же. Нового Симак не узнал ничего из этой беседы с Мациевичем, но то, что он знал и раньше, стало определеннее и безрадостнее. Он поеживался, представляя завтрашнее собрание. На него прибудет Пинегин, тот знает одно - пора выдавать уголь. И правильно, нужно выдавать, но как же сказать людям, в самом деле: идите, а безопасность не гарантируем? Симак угрюмо проговорил:
- Пришел к тебе посовещаться. Откровенно признаюсь - надеялся, что ты страхи мои рассеешь. Раньше у тебя все было ясно и просто, ты с этим - с психологией всякой - мало считался. А теперь техника твоя, со всеми ее загадками, в прямую психологию переросла. Вместо успокоения еще больше меня запугал.
Мациевич не ответил. Симак встал.
- Ладно, Владислав Иванович, поговорили. А собрание завтра состоится, тут уж поздно менять. Прошу тебя еще раз - выступи. Озеров занят тысячью всяких неотложных дел, тебе лучше, чем ему.
- Выступить могу, - ответил Мациевич. - Даже обязан выступить. Но не уверен, будет ли польза от моего выступления. Рабочие шахты меня не очень любят, для тебя это не секрет.
- Польза будет, - сказал Симак. - А насчет любви - что же, во многом ты сам виноват, не сумел завоевать души.
- И не собираюсь завоевывать души, - сердито возразил Мациевич. - Я уголь добываю, вот моя задача. С очаровыванием подчиненных это не имеет ничего общего… И если останусь главным инженером, буду вести себя точно так же, не надейся на перемены.
- Ну и глупо, - спокойно заметил Симак. - Ты, конечно, любишь шахту, но не один ты ее любишь, другие не меньше к ней привязаны - вот в чем суть… Никак этого не хочешь понять, а понял бы, сразу бы и относиться к тебе стали по-другому.
- Понес! - досадливо поморщился Мациевич. - Давай хоть сегодня не надо этого - политпросветработы.
После ухода Симака Мациевич пытался вернуться к старым размышлениям и не сумел. Все в нем было сбито - мысли, чувства. Нужно было сосредоточиться на шахте, думать о причинах взрыва - он вспоминал, что Симак спорил из-за него с Арсеньевым, стал на его защиту. Мациевич не мог так скоро отделаться от привычных представлений, это был длинный и нелегкий путь, он только начинал его. Мациевич усмехался, упрямо думал по-старому - далеко же зашло у них в комиссии дело, если Симаку пришлось защищать своего главного противника!
Когда он выходил, ему в коридоре встретилась Полина, возвращавшаяся домой после вечерней смены. Она радостно улыбнулась ему, он ласково кивнул ей. Полина была одной из немногих девушек на шахте, с которыми замкнутый Мациевич поддерживал какое-то внешнее подобие личного знакомства, а не только служебную субординацию. Высокая, сильная и красивая, в нерабочие часы нарядно одетая, она нравилась ему всем своим обликом. Еще больше привлекал его характер Полины - неровный и колючий, как кусок дикого камня. Мациевич не терпел обкатанных и степенных людей, особенно не выносил это свойство у женщин - он считал таких людей серыми.
- Владислав Иванович, - сказала Полина. - Правда, что шахта послезавтра начинает работу?
- Правда, - ответил Мациевич.
- Девушка продолжала:
А среди рабочих разговоры, что ничего не нашли, почему люди погибли. Это ведь неверно?
Он ответил уклончиво:
- Имеются разные предположения. Поиски причин продолжаются.
- И такие нехорошие слухи ходят, - говорила Полина. - О комиссии, о начальнике комбината… Будто бы… Да нет, все чепуха!
Он уточнил, усмехаясь:
- Все же, что это за слухи? Смелее, смелее, Полина! Наверно, о том, что меня снимают с работы?
- Да, - призналась она, краснея.
Он безжалостно допрашивал:
- И что меня отдают под суд? Это ведь?
Она молчала, опустив голову, раскаиваясь, что начала этот неприятный разговор. Мациевич закончил:
- И вас, конечно, интересует, правда ли это? На это я вам отвечу так - сам я ничего не знаю. Все может быть! Во всяком случае, на шахте найдется много людей, которые будут рады любой жестокой расправе со мною.
- Нет, нет, никогда! - воскликнула она горячо. - Это вы напрасно, совершенно напрасно.
Мациевич слушал ее, улыбаясь. Он лучше Полины знал, как относятся к нему подчиненные. Ругательное словечко "граф Мациевич" не раз долетало до его ушей. Девушка путала свое личное отношение к нему с отношением к нему других, для девушек подобные вещи естественны, им кажется, что все должны глядеть только их глазами.
Мациевич дружески сказал Полине:
,- Мы еще с вами обо всем этом поговорим, после того, как эти неприятности закончатся. Думаю, найдем время для обстоятельной беседы. Тогда я вам докажу, что лучше знаю людей, чем вы их знаете. Сами факты будут говорить за меня.
- Хорошо, поговорим, - согласилась Полина. - Я всегда с радостью поговорю с вами. А в факты я никакие не поверю.
Мациевич протянул руку Полине и ушел, подтянутый, строгий и холодный. Все же ему было приятно, что еще один человек в общей враждебной к нему массе думает о нем по-настоящему хорошо. Впрочем, иного от Полины он не ожидал.
5
После споров в комиссии Арсеньев провел бессонную ночь. Мациевич в это время метался по кабинету и спорил с Симаком, а Арсеньев ворочался в кровати, допрашивая самого себя. Дело было не в том, что он уверовал в правоту Семенюка, - открытое Арсеньевым упущение оставалось серьезным упущением, виновные должны были ответить за него, от этого Арсеньев не отступался. Он упрекал себя в другом. Он не позволял себе прежде судить о людях по внешним признакам, даже собственным их словам не доверял - только их поступки имели у него силу. Разве не начал он свое расследование с того, что внимательно изучил личные дела погибших отпальщиков? Он обо всей их жизни расспрашивал, чтобы получить ответ, как они могли повести себя в этом единственном случае. Как же тут он изменил самому себе? Только оттого, что ему не понравилось лицо Семенюка, он разрешил себе произвольно толковать его действия, приписывая ему вздор, сам в этот вздор поверил. "Нехорошо, очень нехорошо!" - твердил себе Арсеньев.
И на следующее утро он с совсем иным чувством всматривался в лицо Семенюка.
Семенюк был плох, напряжение последних дней почти сломило его. Он минут двадцать отдыхал в своей служебной каморке. Это был уголок электромонтажного цеха, отгороженный от остального помещения дощатой перегородкой. Семенюк не пошел даже на планерку - аккуратный Озеров, несмотря на то, что шахта не выдавала угля, ни одного раза не отменил планерок, дел и забот с избытком хватало. Когда Арсеньев вошел в цех, Семенюк встрепенулся, с усилием придал себе более официальный вид: он уже догадался о неприязни Арсеньева и, человек опытный, понимал, что нельзя раздражать строгого председателя следственной комиссии. Однако выдержки его хватило ненадолго.
- Мною обнаружено серьезное нарушение правил эксплуатации электрических механизмов, я прошу вашего объяснения, - начал Арсеньев. - Вам, вероятно, уже докладывал мастер о нашем совместном обходе шахты. Я имею в виду отсутствие защитного заземления электроаппаратуры.
- Боже мой, обратно заземлитель! - Семенюк покачал головой. - Сколько мне крови испортил, просто никто не поверит. Ночью даже снился, проклятый. А теперь еще вы!
- Все-таки не понимаю, - проговорил Арсеньев, сколько мог дружественно. - Возможно, он вам снился. Но почему его нет?
- Вот потому и нет, - вздохнул Семенюк. - Ах, Владимир Арсеньевич, мне мастер столько напередавал, что вы ему говорили, - и гибель людей, и взрывы шахты, и прочие преступления. И все из-за. него, заземления. Ну, слово вам даю, не стоит оно того, ну, ни капельки не стоит! Тысячу раз проверяли, сам я, как вы, на дыбы вставал, теперь уверен.
- А я нет, - возразил Арсеньев. - И прошу мне доказать, что я неправ. Прежде всего вот это, - он вынул ту же книжечку, правила безопасности при горных работах, что уже показывал Симаку. - Тут прямо сказано, что никакая шахта не может работать без центрального заземлителя, устроенного в любом подходящем и удобном месте.
- Да нет же его, этого места! - закричал Семенюк. - Ни подходящего, ни удобного! И никогда не было на нашей шахте. И не будет его, честное слово, хоть всю шахту переройте. Наша же шахта в чем проложена? В вечной мерзлоте, это же Заполярье. А вечная мерзлота не подходит для заземления. Вот постойте, я вам покажу.
Он торопливо рылся в своем сейфе, вытаскивал чертежи, кипы бумаг. Все это было свалено на стол, разбросано перед Арсеньевым. Семенюк хватал то одну, то другую бумагу.
- Вот глядите, Владимир Арсеньевич. Нет, не та… Эта, что ли? Вот, вот, нашел! Дивитесь, прошу вас, общий чертеж расстановки оборудования. Где здесь заземление? Нет его! Проектировщики считали его ненужным. А вот моя записка - вместе с Мациевичем подписывали. Мы чего требуем? Вот посмотрите! Чтобы все было по правилам - центральный заземлитель, защитная заземляющая сеть, не больше одного ома сопротивления - ну, все, понимаете? И даже грозили… где это здесь? Ага, послушайте: "Только при строжайшем выполнении настоящего требования мы считаем возможным принять шахту в эксплуатацию" - это мы с Мациевичем, розумиете? И знаете, что нам ответил руководитель проекта? "Требовать вы, конечно, можете - это не возбраняется. Но требование ваше так же осуществимо, как организация домов отдыха на Марсе, - если это и произойдет, то не при моей жизни".
Арсеньев спросил с негодованием:
- Кто этот руководитель проекта, который осмеливается шутить в деле, от которого зависит безопасность людей и шахты?
- Это Гилин, Марк Осипович Гилин, - ответил Семенюк, пожимая плечами. - Поговорите с ним, он и сейчас не откажется. А знаете, кто его поддержал на техсовете проектной конторы? Профессор Газарин.
- Гилин, Газарин, - повторил Арсеньев. - Странно… Я привык считать их самыми грамотными электриками в нашем комбинате.
- И правильно! - подтвердил Семенюк. - Страшенного ума люди. Других таких нет. Да вы поговорите с ними, они вам живо растолкуют.
Старая безотчетная неприязнь к Семенюку поднялась в Арсеньеве. Он не удержался от ядовитого замечания, его возмутила торопливость, с какой Семенюк отсылал его к другим.
- Да, конечно, товарищ Семенюк, для вас это мощный щит, эти чертежи Гилина, можно укрыться за ними, всю ответственность с себя свалить.
И тут Семенюк не вытерпел. Он знал, что очень многое в его личной судьбе зависит от того, как сформулирует свое заключение Арсеньев, но обида была слишком непереносима. Руки его тряслись, он перешел на родной украинский язык.
- Ни, кажу вам, ни - не маете права, Владимир Арсеньевич! Який щит - я же всю шахту облазив, не знайшов мисця для того проклятого заземлителя… Столько шукав, сам шукав - в сто раз больше вас усе облазил! А у вас совести хватает… Говорю вам: ночи не спал! И знаю теперь твердо - не имеет це значения. Ну, никакого!
Арсеньев встал с тяжелым чувством: ему было совестно, что он довел больного человека до вспышки. Арсеньев через силу принужденно улыбнулся и проговорил:
- Успокойтесь, Иван Сергеевич, насчет щита признаю - лишнее… Но во всем остальном, не скрою, сомневаюсь. Хорошо, я пойду к Гилину.
Арсеньев тут же ушел с шахты. Он был сбит с толку. Он запомнил показанный ему чертеж, там в самом деле стояло примечание: "Заземление не проектируется". Если словам Семенюка можно было не верить - тот в конце концов выгораживал себя, - то как не верить в предписание Гилина? А Газарин, человек больших знаний, удивительной личной честности? Они не могли не знать, что речь идет о безопасности шахты, жизни сотен людей. Все это было непонятно и удивительно.
Гилин встретил Арсеньева очень приветливо, они уже несколько раз сталкивались на заседаниях и по производственным делам. В проектной конторе лишних стульев не водилось, посетители стояли или устраивались на подоконниках. Арсеньеву не хотелось, чтобы его разговор с Гилиным слышали другие, - он присел на кипу старых синек, стоявшую у самого стола. Нетерпеливый Гилин прервал его с первых же слов.
- Правильно вам сказал Семенюк, отсутствие заземления на шахте не имеет никакого отношения к происшедшему несчастью, - объявил Гилин. - Вздор все это - искра, пролетевшая от замыкания на землю. Ищите другие причины, более серьезные, а я пока кое-что вам продемонстрирую, вас заинтересует.
Он подбежал к шкафу, где хранились кальки старых чертежей, и вытащил смятый, порванный лист - судя по внешнему виду листа, его не раз изучали. Чертеж представлял план города и его окрестностей, цветная тушь покрывала его многочисленными пятнами. Арсеньев склонился над листом - перед ним была характеристика местных почв и сеть заземляющих устройств.
- Вы на Севере человек новый, Владимир Арсеньевич, - говорил Гилин. - Вы, конечно, не знаете ни наших местных затруднений, ни найденных нами остроумных решений. А нам пришлось попыхтеть. Не хвастаясь, скажу - седых волос нам стоили все эти промышленные заземлители. У вас, в нормальных краях, заземлитель - пустяк: воткнул в землю трубу или заложил в нее рельс - готов заземлитель. А здесь нет земли. Не смотрите на меня с таким удивлением. Почвы есть, а земли - электрической земли - нет, ибо вечная мерзлота. Вечная же мерзлота - изолятор, она не проводит электричества, то есть проводит, но в ничтожно малой степени. Летом она оттаивает на полметра или метр, этот верхний активный слой электропроводен. А чуть его хватит мороз, он снова превращается в изолятор. В шахте же вообще ничего не оттаивает. Шахты у нас - кладовые вечного холода, мерзлота и только мерзлота. Какое же здесь мыслимо замыкание на землю? Представьте, что под ногами и вокруг вас резина, - заземление в этих условиях ни к чему.
Чертеж был усеян цифрами - характеристиками электрического сопротивления данных участков почв. Арсеньев все более удивлялся: везде стояли миллионы, десятки миллионов ом, в районе шахт эти значения прыгали еще выше - до сотен миллионов, до миллиардов. Да, это были изоляторы, ничем они не напоминали, эти странные вечномерзлые грунты, привычных ему суглинков, черноземов, песков… Арсеньев сказал, подняв голову:
- На этом основании вы, стало быть, решили отказаться от точного выполнения правил горной безопасности?
- Именно, - подхватил Гилин. - Мы плюнули на все правила в мире, раз не можем их удовлетворить. Мы докопались до корней, породивших эти правила, подошли к ним не формально, а по существу. Они были разработаны для других районов, а у нас неприменимы. Экспертные комиссии министерства с нами согласились. Сказать по совести, шахты нас беспокоили не очень. Вот с ТЭЦ намучились - заседание за заседанием, телеграммы в Москву, а толку все нет. Пускать ТЭЦ без заземления мы не могли - хоть и на короткий срок, но земля все же сверху оттаивает и становится электропроводной. Если бы не предложение Газарина, самый пуск бы ее провалили,
- Что это за предложение? - поинтересовался Арсеньев.
- Самое замечательное. Просто и великолепно - оно сразу решило все наши затруднения. - Гилин водил рукой по листу, показывая синие пятна. - Вот это наши местные озера, глубоководные, из тех, что зимой не замерзают до дна. Газарин сообразил, что раз они до дна не промерзают, то дно у них сложено не из вечной мерзлоты, а из простого талого грунта - вода ведь имеет температуру выше нуля. Талики же хорошо проводят ток, это самая обыкновенная земля, не эта чертова мерзлота. Вот мы и устраиваем на дне озера металлические заземлители, вбиваем туда ломы и рельсы или укладываем свинцовые решетки. Сейчас все промышленные предприятия привязываются к этим заземлителям. Ну, а на шахтах и рудниках озер нет - значит, и озерные заземлители сюда не подойдут.
- Ив самом деле остроумное решение, - согласился Арсеньев.