Они отошли к угловому окну. Синев продолжал с той же серьезностью. Правильно, он не поддержал Мациевича, со стороны это может показаться трусостью - не хочет, мол, портить отношения с парторгом шахты. В действительности же у него были серьезные основания поступать именно так. Обе спорящие стороны по-своему правы. Мациевич утверждает, что проведенные в жизнь меры уже сейчас обеспечивают безопасность работ. И это верно - метан обезврежен. Симак же требует доведения начатых мер до конца - против такого требования спорить тоже трудно. А вокруг этих простых и очевидных истин нагромоздили горы личных дрязг - до истины нелегко добраться, особенно непосвященному. Он твердо решил ни одну из враждующих сторон не поддерживать, пусть уж они дерутся, если без этого не обойтись, дело только выиграет, если Симак заставит Мациевича поторопиться с переоборудованием, а Мациевич убедит Симака, что безопасность достигнута.
Маша не подозревала, что такие серьезные соображения руководили Синевым. Она мысленно упрекнула себя - нет, в самом деле, у нее невозможный характер, нельзя с таким недоверием относиться к людям.
Чтобы скрыть свое смущение и раскаяние, она торопливо сказала:
- Значит, вы тоже считаете, что в шахте полностью безопасно?
- В глубинах земли всегда опасно, - рассудительно заметил Синев. - Над головой тысячи тонн породы - под голубым небом, конечно, спокойнее. У кого нервы слабые, тот должен оставаться на поверхности. Да вы сами это хорошо знаете, вы ведь спускались в нашу шахту.
Маша сказала озабоченно:
- В ближайшее время мне придется поработать в забоях - конечно, не обушком, я займусь хронометрированием. Вы не проводите меня на нижние горизонты?
Он с готовностью отозвался:
- Разумеется, провожу.
Был конец рабочего дня, коридоры наполнялись собиравшимися домой служащими. В комнатке бухгалтерии никто не поднялся, сейчас только начиналась настоящая работа - без помех со стороны. Маша тоже села за расчеты - выполнять новое задание Мациевича. Все предварительные итоги были у нее собраны, она быстро расчертила формочку и стала заполнять ее цифрами. Она придирчиво проверяла каждую цифру, спор в кабинете Озерова из психологии превращался в экономику. Все объяснения Симака подтверждались: на нижних, самых опасных горизонтах шахты, средняя выработка падала, там хуже всего выполнялись нормы. Да, конечно, в местах, где человек опасается за свою жизнь, работа не ладится - именно это говорил Симак, именно об этом твердили ее данные. Она вспомнила и упрямые слова Мациевича: "Страхи рабочих свидетельствуют о плохой политической работе среди них". Кто же, однако, прав? Неужели оба они правы, как думает Алексей? Маша показала новую свою сводку Комосову; тот бросил на нее взгляд и свистнул.
- Молодец, Маша! - сказал он одобрительно. - Вот теперь и сами вы показываете, что не одна крепость пород имеет значение при выполнении норм, еще и крепость духа важна. - Он поднял на Машу усталые глаза. - Вы бы шли домой, уже все, кроме нас, несчастных, убрались. Ничего, послезавтра отыграемся: возьмем по три выходных на брата за переработку и - кто куда, а я на охоту. Сейчас последние дни, пока солнце не ушло под землю, бить куропатку в тундре.
Маша знала, что Комосов страстный охотник, он мог сутками пропадать в горах. Ей было неудобно уйти, оставляя соседей над долгой работой. У нее, как и у них, хватало забот, она не справлялась с ними в положенные восемь часов трудового дня. Она все больше понимала, что служба вовсе не такова, как представлялось ей прежде: перевешивай номерок и переносись в иное существование. Служба - ее служба во всяком случае - была чем-то совсем иным. Это была моральная ответственность, упавшая ей на плечи, номерок перевешивался, а ответственность оставалась. Сегодняшнее столкновение с Камушкиным не было случайностью, такова природа ее работы - столкновений с людьми не избежать. Каждый ее расчет, каждый вывод, сделанный на основе ее расчета, немедленно превращался в труд и зарплату рабочих, она что-то набрасывала карандашиком, цифры и линии вторгались в жизнь многих людей, радовали или огорчали их, подталкивали их вперед или гирей висели на ногах. И все яснее Маша понимала и то, что ей нельзя отсиживаться за столом; раз уж она занялась таким близко всех касавшимся делом, нужно делать его там, где трудились те, работу которых она анализировала. Она вспоминала старенькую шахту своей студенческой практики - вот уж зловещее и отвратительное место, нора крота, протянувшаяся на километры, сырая и затхлая. Она рассердилась на себя за эти праздные мысли. Нет, никто не посмеет ткнуть в нее пальцем и посмеяться: "Только чистенькую работу обожаете, девушка!"
Теперь она размышляла над планом задуманного исследования, набрасывая его на бумаге. Мысль о таком исследовании явилась ей во время разговора с Камушкиным. В самом деле, чего проще: не верите в обоснованность технических норм? Она обоснует их с секундомером в руке, непосредственно на рабочем месте шахтера, не за письменным столом - кончено тогда со всеми вздорными разговорами! Однако была и другая сторона, сейчас Маша ясно видела эту другую сторону. Нет, дело не только в том, что нужно будет спуститься в шахту, провести там несколько дней, может быть, недель. Новая огромная ответственность стояла за ее решением: она задумала проверить, кто прав - книги и инструкции, обосновывающие технические нормы, или те, кто нападает на эти нормы как нереальные. Ей придется критически повторить кропотливую работу целых институтов, бригад ученых - не слишком ли много она берет на себя? Но если она этого не сделает, нормы, не приспособленные к местной обстановке, останутся книжными, их будут оспаривать, оправдывать их нереальностью всякие собственные неполадки. У Маши было чувство пловца, поднимающегося на только что выстроенную необычно высокую вышку - можно и разбиться и поставить новый рекорд.
5
Часов в девять Комосов снова посоветовал Маше закругляться. Маша заперла бумаги в стол и оделась. Большинство служащих управления и почти все рабочие жили в поселке при шахте. Маша еще не успела получить здесь комнату и проживала в гостинице в городе, в десяти километрах от шахты. Путь домой был не прост - нужно было пройти километра три пустынной дорогой по склону горы, потом спускаться по подъемнику, пересаживаться из автобуса в автобус. По горной дороге до подъемника курсировал автобусы шахты, но они ходили по графику - в часы пересменок и начала и окончания работ в управлении.
- Придется вам идти пешком, Маша, - сказал Комосов, зевая. - По времени года не очень безопасно - полярная темнота. Вы лучше подождите в вестибюле попутчика - начальство всегда задерживается, кто-нибудь подвернется.
- Я и сама доберусь, - храбро ответила Маша. - Уже раза два ходила - ничего страшного. Вы, мне кажется, преувеличиваете опасности пути.
Комосов недоверчиво усмехнулся. Он знал, что Маша самолюбива и, если чего-нибудь боится, то не признается в этом. Он пожелал Маше счастливой дороги.
Маша вышла наружу и остановилась на крыльце. На склонах горы лежала темная зимняя ночь. Гора была опоясана широкой полосой огней наружных построек шахты. Было безветренно и, по местным понятиям, не очень холодно - около сорока градусов мороза. Маша обернулась в сторону, где лежал город - узенькое шоссе вилось по склону, отчеркнутое линией столбов, оно пропадало где-то в расщелине между двумя горами. Теперь, когда не перед кем было храбриться, на Машу напал страх. Она вспомнила все, что знала об этой дороге: не было дня, чтобы там не падали глыбы снега, не срывались с вершины неожиданные встрепанные ветры. Хоть ничего похожего пока и не случалось, но упорно поговаривали о возможных встречах с нехорошими людьми. Если с ней случится несчастье, никто даже не узнает, где оно произошло, - до дна ущелья далеко, снег покроет все следы.
Маша заколебалась и возвратилась в вестибюль.
Из кабинета Озерова вышел Камушкин. Он был одет по-зимнему, не в той щегольской форме, в какой явился в бухгалтерию. Это была такая же одежда, что и на Маше, обычная одежда севера - оленья шапка-ушанка, теплое полупальто - "москвичка" - и валенки. Он направился прямо к Маше, стоявшей в коридоре у стенгазеты.
- Опоздали к автобусу, Маша, - сказал он дружески. - Положение незавидное. На ваше несчастье начальство разбрелось, попутчиков не будет.
Дружеское участие Камушкина понравилось Маше еще меньше, чем его недавний нахальный взгляд и надменный тон. Маша по натуре принадлежала к людям, которые в неприязнь вкладывают больше страсти, чем в любовь. Камушкин показался ей неприятен с первого взгляда и первого слова. Все, что она узнавала о Камушкине, лишь углубляло эту внезапно вспыхнувшую вражду - и его слава бесшабашного и бездумного гуляки и танцора во внеслужебные часы, и репутация признанного крушителя местных девичьих сердец, и даже то, что к нему хорошо относились товарищи и начальство.
- Прошу обо мне не беспокоиться, - резко ответила она, отворачиваясь. - Кроме того, я предупредила вас, что меня зовут Марией Павловной Скворцовой. Не забывайте, пожалуйста.
Он глядел на нее с той же раздражающей дружеской усмешкой.
- Не понимаю, зачем вы брыкаетесь, - сказал он. - Я ведь обижать вас не собираюсь. Мы не на работе - трудовой день кончился. Можем говорить, как люди.
Она сердито повернулась к нему.
- Вот что - как люди! А на работе, значит, мы не люди? Удивительная у вас логика! Ставлю вас в известность, что я в служебные часы такой же человек, как и в неслужебные. Я не превращаюсь по звонку из человека в зверя и из зверя в человека.
- К чему такие преувеличения? - возразил он спокойно. - Я имел в виду только то, что на работе мы работники и что в это время интересы дела командуют у нас всем остальным. Человек может мне нравиться, а его служебные действия - нет. И я не постесняюсь разнести его действия. Не надо путать личные отношения с деловыми. Женщины обычно их путают.
- Ничего не могу поделать, товарищ Камушкин, я женщина, - объявила Маша. - Придется уж вам с этим прискорбным фактом помириться, равно как и с тем, что я не разделяю отношения на деловые и бездельные… то есть, простите, личные.
На это он возразил с прежней веселостью:
- А я не собираюсь скорбеть по поводу того, что вы женщина. Совсем наоборот, очень рад этому.
Маша поняла, что переспорить Камушкина ей не удастся. Она проговорила с досадой:
- Знаете, кончим наш нелепый разговор. Боюсь, через несколько слов вы договоритесь до того, что я вам нравлюсь и что вы без меня жить не можете, хотя отлично до сих пор жили. Извините, мне нужно идти. До свидания!
Она решительно пошла к выходу. Камушкин следовал за ней. На улице она крикнула ему с гневом:
- Почему вы идете за мной? Разве вы не слышали, что я сказала вам: до свидания!
Он приблизился к ней вплотную и заглянул в лицо. Она отвела голову. Он был серьезен и хмурился.
- Не глупите, Маша! - сказал Камушкин. - Девушке нельзя одной идти ночью по этой дороге. Разрешите, я вас провожу. Я свободен и сделаю это с удовольствием. Если вам не нравится беседа со мною, я буду молчать, это обещаю. Хоть вообще мне, конечно, есть что вам сказать по личному вопросу.
Она молчала, не желая соглашаться и не решаясь отказать. Он поспешно добавил:
- Я серьезно, поверьте. А если вы уйдете одна, я все равно буду следовать сзади - на всякий случай. Никогда не прощу себе, если с вами что случится.
Она сдалась:
- Ладно, идемте. Только предупреждаю - чтоб вы держали себя прилично. О вас говорят, что вы не очень церемонитесь, я сама в этом убедилась - в деловых отношениях, конечно. Так вот - давайте больше не ссориться.
Он взял ее под руку, она тут же высвободила ее. Они с шоссе перейми на ширококолейку: на шпалах снегу было меньше, чем на камнях шоссе. У обрыва горы снова началось шоссе. Постройки остались позади, слева чернел провал долины, справа поднимались крутые диабазовые склоны. Неяркое полярное сияние вспыхивало и металось в небе, скупо населенном бледными звездами, в свете сияния можно было различить повороты дороги. Потом оно вдруг стало разгораться, в далекой высоте бешено крутились световые вихри, обрушивая на землю ливень сверкающих стрел и копий. Маша остановилась, запрокинув голову.
- Красиво! - сказала она. - Целый ураган света.
- Красиво, - согласился Камушкин. - Бывает еще красивей. Для влюбленных лучше луны. Жаль, что мы с вами не влюбленные.
Маша, хоть Камушкин вел себя сейчас хорошо, не так, как в управлении, была еще зла на него. Она возразила небрежно:
- В самом деле, вам жаль? Да, правда, вы ведь радуетесь, что я женщина, а не мужчина и собираетесь что-то сказать "по личному вопросу". Уж не хотите ли вы объясняться мне в любви? Вот было бы чудесное завершение наших служебных бесед. Что же вы молчите?
- А что мне говорить? - ответил он угрюмо. - Насмехаться вы умеете. Скажи, что любишь вас, такое услышишь, что жить не захочется.
- Правильно, - подтвердила она. - Признаюсь вам по чести, вы мне не нравитесь. И мне тоже жаль, но только не того, что мы не влюбленные, а что нет повода - я бы вам рассказала, как я к вам отношусь и каким вижу вас.
Он обернул к ней насупленное лицо и предложил:
- А вы валяйте Так - без повода. Интересно послушать. Хочу знать, каков я кажусь со стороны.
- Не надейтесь, картина не очень приглядная, - беспощадно предупредила она.
Он снова взял ее под руку, помогая перепрыгивать через камни и твердые комья снега, - она в увлечении не заметила этого. Она все вспомнила, все поставила ему в вину, не щадила его гордости и самолюбия, упрекнула его даже тем, что он хорошо работает. "Это неплохо - быть лучшим, а у вас на лице написано: дайте дорогу, я выше вас всех! Вы словно плюете на других взглядами, а не глядите", - убежденно сказала Маша. Еще ни разу ему не приходилось так много слышать о себе плохого, она чувствительно жалила, эта не очень красивая, зато умная и насмешливая девушка - каждое место начинало болеть, как только она его касалась.
Камушкин грубо прервал ее:
- Все, хватит! Картина ясная - хулиган, сквернослов, трус, задавака. Удивляюсь, как милиция за шиворот меня не хватает. Даже страшно такого на свободе держать.
Она напомнила:
- Вы сами хотели слушать.
Он продолжал с досадой:
- Да, сам. Только не всякое приятно слушать. Вылили на меня, что полагается и что не полагается - кто такому обрадуется? Нет, вижу - с вами нужно ухо востро.
Она весело отозвалась:
- Вот и хорошо, что увидели. На будущее пригодится. Будете смирнее.
Ее насмешки все больнее жгли его. Он сказал угрюмо:
- Вряд ли буду смирнее. Смирным с вами нельзя - забьете. Другой совсем подход требуется. Натуральный.
Она неосторожно поинтересовалась:
- Это как надо понимать - натуральный подход?
- Вот так! - крикнул Камушкин, с силой хватая ее.
Он прижал ее к груди, жадно целовал, потом, отброшенный сильным толчком, упал на камни дороги. Вскочив, он снова хотел кинуться на нее. Маша подбежала к краю обрыва.
- Попробуйте сделать хоть шаг! - пригрозила она гневно. - Я прыгну вниз и, если со мной что случится, вы ответите.
Устрашенный, он не двигался.
- Маша, не дурите! - молил он. - Ну, не надо, слышите! Отойдите от обрыва. Все может быть, ну какая же вы, право!
- Уходите назад! - требовала Маша. - Еще, еще! Вот так. Теперь слушайте. Я пойду дальше сама. Вы возвращайтесь в поселок. Не нужны мне такие горячие провожатые.
- Я не могу вас покинуть, - настаивал он, не приближаясь.
Она крикнула:
- Слышите вы - сейчас же убирайтесь! Не заставляйте меня звать на помощь.
Камушкин ответил упрямо:
- Зовите. Одну я вас не оставлю.
Она уже готовилась закричать, но со стороны шахты на дороге показался высокий человек. Маша издали узнала его по широкой прямой походке, он двигал ногами, как шестами. О нем на шахте говорили: "Василий шагами меряет метры". Это был Ржавый, бурильщик, он, как и Маша, жил в городе. Ржавый с удивлением переводил взгляд с Камушкина на Машу.
- Что у вас случилось? - спросил он. - Для прогулок вроде не место. И погода не благоприятствует - мороз.
- Для милых полсотни градусов - не мороз, - с невеселой усмешкой возразил Камушкин. - И чем место плохое? Самое подходящее для горячего объяснения на холоду.
Маша подошла к Ржавому и взяла его под руку. Они уже встречались в управлении, немолодой рабочий относился к ней ласково, как к дочери.
- Очень хорошо, что вы подоспели, Василий Аверьянович, - сказала она. - Товарищу Камушкину нужно возвращаться, а я боялась идти одна. - Она повернулась к Камушкину. - До свидания, надеюсь, никто на вас не нападет.
Когда они прошли вперед, Ржавый сказал:
- Ну, а все же, Маша, что произошло? Никогда не поверю, чтоб Павел бросил девушку одну на дороге. Нагрубить - это он может. Наверное, лишнее себе позволил?
- Да нет же, - уверяла Маша. - Ничего не было.
И чтоб уйти от этой темы, она заговорила о нормах выработки, близко интересовавших и ее, и Ржавого.
6
Камушкин мрачно плелся обратно. Он вспоминал злые упреки Маши, ее обвинения и насмешки - все в нем кипело. Вот каким его изображают, вероятно, так она и другим о нем говорит! И главное, сама кто - вздорная девка, только диплом у нее в кармане, ни рожи, ни тела! Но губы его еще ощущали прикосновение ее губ, сердце гнало по телу горячую кровь. Камушкин остановился и в бешенстве топнул ногой.
- Будет! - крикнул он на себя. - Губы как губы, у других лучше. Выкинуть эту чепуху из головы!
У самого поселка Камушкина встретила женщина в шубе, закутанная до глаз в платок. Она, видимо, давно уже тут стояла - на платке нарос толстый слой инея.
- Здравствуй, полумуженек! - приветствовала женщина Камушкина. - Интересно, кого это ты вздумал в город провожать?
Он сердито прошел мимо, женщина потянула его за рукав. Он рванулся, но она была сильна, как мужчина, - разъяренный, он повернулся к ней.
- Отстань, Полина! - сказал он нетерпеливо. - Нет у меня сегодня настроения объясняться. Пусти, слышишь!
- Вот оно что! - протянула она насмешливо. - Настроения нет. Заболел, может? Воспаление хитрости прихватил? Беседовать со мной настроения нет, а с чужими бабами прогуливаться - есть?
Он презрительно покривился.
- Кто о чем, а вшивый о бане. Неужели ты не можешь дня прожить, чтоб не думать о таких глупостях?
- Я-то могу, - возразила она. - Ты не можешь, Паша, вот в чем беда. Ты одно понимаешь - дурное дело не хитрое. Приходится мне учитывать такой твой характер, ничего не поделаешь. И лучше будет, если ты это запомнишь на будущее.
Он грубо выругался.
- Не пугай! - сказал он грозно. - Я тебе ничего не должен - сама лезла. И предупреждал тебя - на долгую возню меня не хватит. Помнишь свои слова: "Я тебя о любви спрашиваю, а не о сроках". Кончился наш срок, понятно?
- Понятно, - ответила она без злобы. - Спасибо за уведомление. А если я твою новую любовь с тобой повстречаю, морду я ей начищу, в этом не сомневайся.
Он отвернулся от нее и зашагал дальше. Она молча шла рядом. Пройдя несколько домов, Камушкин остановился.