Транспортерный штрек на три четверти был заполнен транспортером, оставался лишь узкий проход у стены - два человека могли пройти по этому проходу, только став друг к другу грудью. Синев двигался осторожно и медленно - неровная почва была усеяна выбоинами. Мимо них проползала резиновая лента в метр шириной, нагруженная углем. Далеко внизу колебались два снопика света - впереди них шли люди. Маша спотыкалась и ударялась боками то о стену, то о ролики транспортера, то о жесткую резиновую ленту. Один раз она, не удержавшись, вцепилась в респиратор Синева. Синев с тревогой спросил, не ушиблась ли она.
- Нет, нет, - ответила она. - Мне очень интересно.
Ей нравилась эта прогулка. Она вдруг обнаружила, что перестала бояться подземелья. Но чем больше они углублялись под землю, тем меньше шахта напоминала завод. Теперь и эта огромная современная шахта становилась похожей на ту старенькую и отсталую, на которой Маша провела несколько месяцев практики, - это были низенькие темные коридоры и дыры, куда надо пробираться ползком, уже несколько раз им попадались такие узкие земляные трубы - иначе их назвать было нельзя, - человек мог влезть в них только на коленях.
Транспортерный штрек вдруг оборвался, снова они вышли в просторный туннель. Навстречу им шел поезд из вагонеток, груженных углем, его тащил электровоз. Маша встала спиной к стене, чтобы ее не задело.
- Взрывобезопасный аккумуляторный электровоз, - объяснил Синев. - Видите, он не похож на те, что мы видели раньше, - те на троллеях.
Какой-то человек, быстро и уверенно шагая, шел прямо на них. Сильный сноп света от его лампочки упал Маше на глаза, ослепив ее на мгновение.
Это был Камушкин. Синев сказал:
- Здравствуй, Павел, хорошо, что не разошлись. Вот привел к тебе товарища Скворцову, покажи ей, где надо работать.
Теперь Маша, направив свет на Камушкина, видела его лицо. Камушкин улыбался.
- Выбрались, наконец, - сказал он одобрительно. - А я уже боялся, что у вас полное отвращение к штрекам и штольням. Лучше всего, конечно, начать с проходчиков, а потом перейти к забойщикам и навальщикам. Не возражаете, если я проведу вас в бригаду Ржавого, Мария Павловна?
Маша не виделась с Камушкиным с того времени, как он увязался ее провожать, и с некоторой тревогой ожидала новой встречи. "Опять скажет или сделает какую-нибудь грубость - посажу его на место!" - мстительно думала она. С облегчением Маша убедилась, что урок пошел Камушкину впрок, он даже назвал ее впервые Марией Павловной, а не просто девушкой или Машей - она не могла этого не отметить.
- Спасибо, Павел Николаевич, - сказала она. - Ржавый меня интересует больше всех, у него самая высокая выработка. У меня еще одна просьба - покажите мне выделение рудничного газа. Столько о нем говорят, а я еще ни разу не видела.
- Это можно, - согласился Камушкин. - Но придется побродить в темноте. Не возражаете?
- Что вы, я не устала! - поспешила сказать Маша.
Сейчас впереди шагал Камушкин, Маша с Синевым и его помощником еле поспевали за ним. Синев шепнул: - Ведет в третий уклон - самое страшное место по газу.
Маша скоро заметила, что стало теплее и воздух не так чист - холодная свежая струя сюда, видимо, добиралась с трудом. Резко запахло сырым и затхлым подземельем. Они шли долго, все время спускались вниз, потом Камушкин замедлил шаги, стал двигаться осторожно, свет его лампочки шарил по земле и ощупывал стены, как рука. Третий уклон был немного шире, чем другие проходы. Смонтированный здесь транспортер не работал, людей также не было видно. Зато здесь было свежее - сильная струя воздуха омывала проход. Камушкин, упершись светом в низ стены, сказал небрежно:
- Можете любоваться - суфляр!
Маша знала, что суфлярами называются струи рудничного газа, выбивающегося из земли, небольшие газовые фонтанчики. Они с Синевым наклонились, световые конусы их лампочек пересеклись на стенке. Из стены вырывался под давлением поток метана, издали было слышно тонкое посвистывание и шипение газовой струи; руке, протянутой к суфляру, сразу становилось холодно. Чистый метан - газ без запаха и цвета; этот, видимо, не был чистым: от суфляра отчетливо истекал запах гнили и плесени. И еще одно ощутила Маша: внизу сразу стало тяжелее дышать, в воздухе, наполненном метаном, не хватало кислорода.
Камушкин сообщил:
- Это один из десятка суфляров на нашей шахте, он интересен тем, что самый большой по дебиту. Скоро мы его направим по трубе наверх, в нашей же котельной сожжем. А пока, ничего не попишешь, прекратили около него все работы и пробили из уклона прямой ход на отходящую струю - выбрасываем наружу, не даем распространяться по шахте. Безопасность это обеспечивает.
Маша не отрывала взгляда от суфляра, даже опустилась на колено и водила рукой по стене, чтобы ощутить силу, с которой струю выхлестывало из земли. Она спросила:
- А на сколько все это взрывоопасно?
Камушкин ответил:
- Газ может взорваться, когда его от пяти до двадцати процентов. Зажгите в этом месте спичку - вмиг перенесетесь в гости к прабабушке. Для любителя самоубийства трудно найти более удобный способ.
Он говорил с гордостью, он словно хвастался, что в его подземных владениях есть такое грозное местечко. Маша поспешно встала. Камушкин пошел вперед. Теперь они поднимались вверх по вентиляционному проходу. Маше объяснили, что такие вентиляционные ходы называются "печами": название дано из-за тяги, в ином подземном ходе гудит, как в настоящей печке.
Вентиляционная печь выходила в широкую, освещенную лампами штольню - обратную струю.
- Все, - сказал Камушкин. - Здесь газа у нас - десятые доли процента. Страхи и ужасы показаны, можете поблагодарить за представление и приступить к делу. Если не возражаете, поднимемся немного выше, бригада Ржавого работает в другом месте.
- Мне надо на восточный участок, - сказал Синев. - Я зайду к вам перед концом смены, Маша.
- Обязательно заходите, - попросила Маша. - Мне одной страшно выбираться.
Синев и Камушкин засмеялись. Синев сказал, продолжая улыбаться:
- Ну, одной возвращаться вам не придется. Здесь нет ходка, где бы ни работали люди, все они пойдут с вами. Вот только нам придется побродить в глухих углах сегодня.
Камушкин заметил, кивнув светом на респиратор:
- Вот отчего химическую фабрику навесили на плечи. Редкий случай - увидеть тебя с этим грузом.
Он пропустил Синева вперед. Синев с помощником свернули в первый же боковой ход. Теперь Маша шла вдвоем с Камушкиным по узкому и низкому проходу с неровным полом. Ни впереди, ни сзади не было ничего видно. Маша подумала, что если в этом безмерно низком погребе заблудиться, никто не увидит и не услышит, даже эха не будет. На минуту ею овладело беспокойство, она невольно заспешила, догоняя Камушкина. От торопливости она стала спотыкаться. Камушкин, не оборачиваясь, быстро шел впереди.
- Пожалуйста, немного потише, - попросила она. - Я запыхалась от такого бега.
Он пошел медленнее.
- Расскажите мне, куда мы идем, - продолжала она. - Что это за место, где работает Ржавый?
Камушкин объяснил, что бурильщики Ржавого заняты на проходке нового штрека. На этом участке особенно плохо с выполнением норм, рабочие с неохотой идут сюда.
Через минуту Камушкин сказал:
- Ну, пришли, вот она - бригада Ржавого.
2
Узкий штрек сменился уклоном, широким, как откаточная штольня. В конце его открылись места разработок. С разных сторон вспыхивали лампы, слышалось стрекотание сверл, в стенах виднелись боковые ходы. Несколько бурильщиков забуривали шпуры. Освещая место работы лампочками, прикрепленными к козырьку касок, бурильщики наваливались телами на длинные сверла, с тонким скрежетом углублявшиеся в породу. Среди бурильщиков Маша узнала рослого Ржавого, он работал размеренно и четко, что-то насвистывая. И уверенные его движения, и непрерывный звучный визг сверла, и самая песенка производила странное в этом подземелье впечатление бодрости и ясности.
- Здравствуйте, Василий Аверьянович! - громко сказала Маша. Ржавый оторвался от бура. Он скинул рукавицу, пожал Маше руку, свет её лампы падал на его перепачканное пылью смеющееся лицо.
- Проверка на тебя идет, Василий, - внушительно и насмешливо сказал Камушкин. - Мария Павловна по секундомеру установит, чего ты стоишь и нельзя ли тебя еще немного подогнать.
Маша резко обернулась к Камушкину. И самый тон его, и смысл его предупреждения Ржавому были недопустимы. Камушкина следовало немедленно опровергнуть. "Разыгрывает перед рабочими роль их защитника!" - с возмущением подумала Маша. Ржавый, заговорив, не дал ей высказаться.
- Правильно, надо проверить, - сказал он с доброй улыбкой. - Дело наше открытое, а со стороны всегда виднее, что к чему. Ты как же, Маша, сейчас начнешь?
- Сегодня я главным образом буду присматриваться, - сообщила Маша. - Надо мне предварительно ознакомиться с приемами вашей работы. А завтра приду вместе с вами и сниму полный хронометраж процесса от первого вашего движения до последнего. - Она попросила: - Дайте мне для начала поработать буром.
- Это можно, - согласился рабочий. - Становись на мое место.
Маша, напрягая тело, старалась всей силой давить на рукоятку бура, но струйка пыли и камешков, сочившаяся из отверстия, сразу оскудела, тонкий звук превратился в высокий неприятный скрежет, похожий на тот, что издает нож, царапающий тарелку. Через несколько минут у Маши заныли плечи, стало ломить руки. Раздосадованная и сконфуженная, она оставила бур.
- Девушкам наша работа непосильна, - утешал ее Ржавый, погружая бур в породу. Но она не могла успокоиться - она ощущала, не поворачиваясь, иронический, взгляд молчавшего Камушкина, ей было обидно, что он видел ее неудачу. Она сухо сказала, раскладывая чемоданчик и вытаскивая бумагу и карандаш:
- Спасибо, Павел Николаевич, теперь я справлюсь сама.
После ухода Камушкина она погрузилась в свою работу. Она записывала все, что делал Ржавый, каждую операцию и движение, отмечала примерную длительность, движения, его результаты. Ей сразу показалось, что Ржавый не торопится, при желании можно было и быстрей работать. Она усмехнулась - так было всегда, когда около рабочего появлялся хронометражист. Запись хронометражиста рано или поздно превращается в закон, становится обязательной нормой, никакой мастер, даже гордящийся своей исключительностью, не пожелает, чтобы ему предписали в качестве его каждодневного рядового задания то, что составляет максимум его возможностей, плод его нелегко добытого умения или трудового подвига… Она утешила себя обычным утешением всякого нормировщика - ничего, внесу поправки на замедление. Потом она обнаружила, что ей холодно. Она была одета тепло, в зимнюю шахтерскую одежду, но все более зябла.
- Морозно у вас, - пожаловалась она, передергивая; плечами.
- Морозно, - согласился Ржавый. - Вечная мерзлота, Маша. Ниже потеплее, там мерзлота кончается, а выше еще хуже. От этого и трудности, на каждом горизонте по-другому работается.
Маша подошла к забуриваемой стенке, осветила ее лампочкой. Это были песчаники, скованные вечным морозом. Их наносило в этом районе миллионы лет, потом климат изменился, грянули холода, вот так они и стоят с тех пор - застывшие, твердые, неподвижные. Маша отошла в сторону, лампочка выхватила из стены прожилки диабаза, прожилки затем превратились в линзы, далее потянулась целая диабазовая стена, рассекшая мерзлоту. Эта стена дышала тем же доисторическим мертвым холодом. Маша размышляла, новые важные мысли являлись ей, она торопилась все продумать. На все уже есть нормы - и на диабаз, и на наносные грунты, и на уголь, но на мороз, оледенивший все это, у нее норм нет, тут начинается неизведанная область. Правда, имеется и такой раздел - вечная мерзлота, на ее разработку устанавливается особая норма. Но под ней понимается просто мерзлый грунт, а она, мерзлота эта, бесконечно разнообразна - мерзлый нанос совсем не то, что ледяной диабаз или песчаник, совсем по иному нужно каждый из них разрабатывать.
Пока она размышляла об этом, снова появился Камушкин и предложил убираться - сейчас здесь начнется закладка запалов в шпуры, взрывники уже ждут.
- Это меня тоже интересует, - сказала Маша. - На днях я специально займусь этим. А пока я хотела бы только посмотреть.
Камушкин несколько секунд колебался.
- Скоро произведут отпалку ранее заложенных зарядов, - сообщил он. - Пройдемте в семнадцатый квершлаг, там находятся отпальщики, посидите около них… - Он добавил с прорвавшимся раздражением: - Вообще не люблю я, когда посторонние находятся на участке во время отпалки.
Маша обиделась.
- Я не посторонняя, а работник шахты, - возразила она. И мне все равно, что вы любите, а что нет. Напоминаю вам также, что именно вы требовали моего выхода в шахту, я только выполняю это ваше желание.
Он сердито молчал. Она еле поспевала за ним.
После их ухода Ржавого окружили несколько бросивших работу бурильщиков: они интересовались, что делала здесь Маша. Один из бурильщиков, широкоплечий пожилой мастер с худым лицом и злыми глазами недовольно сказал:
- Новое придумали - нормировочку! Наш главный спит и видит во сне, где бы еще ужать. Покоя ему не дают наши заработки. Для того и инженершу нашу прислал - рационализировать зарплату процентов на двадцать. Дешевого уголька добивается - за такое дело его и в приказе, может, отметят…
- Ну, тебя не рационализируешь, Гриценко! - возразил второй бурильщик, невысокий и плотный, со спокойной речью и веселыми глазами. - После всех ужатий все равно в два раза больше той же инженерши получишь. Ты, да Ржавый, да начальник шахты - самые наши кулаки, больше вас никто не зарабатывает. А насчет дешевого уголька ты напрасно, сам знаешь, что он у нас, на севере, в золотую копеечку вскакивает. По-моему, правильно, что за это дело берутся.
- Весь вопрос, как берутся! - закричал Гриценко. - Ты мои заработки не трожь, я их не за столом добивался, не дипломом, а руками беру - двадцать восемь лет в шахте!.. И сто инженеров посади - один половины того не сделает, что я. Им дипломы, а мне орден дали - вот оно как оборачивается, это понимать надо.
- Понесли! - миролюбиво сказал Ржавый. - Где только Харитонов с Гриценко сойдутся, сразу лайка. Ты скажи, чего хочешь, Гриценко?
Но Гриценко продолжал возмущаться.
- Дешевый уголек! - бормотал он. - Механизацию заканчивай, производительные механизмы вводи - вот тебе и подешевеет. А нормы новые - это ужимка зарплаты, дело это не пойдет. Слушай, Василий, - сказал он немного успокоившись. - Неправильно, что она к тебе прикреплена. Никакой рабочий под тебя не вытянет, сам знаешь. И чего Павел Николаевич смотрит, удивляюсь! Мастера нужно ей подобрать хорошего, только среднего, чтобы и отсталых не зарезать непосильной нормой. Вот, к примеру, возьмем Харитонова - очень способно на его выработку равняться.
Он метнул злобный взгляд на Харитонова. Харитонов усмехнулся.
- Ладно, давайте мне, - согласился он. - За вами, конечно, не угонюсь, но что знаю и умею, честно ей покажу.
3
Семнадцатый квершлаг был такой же подземный ход, как и все другие, он был проложен в толще пустых пород, разделявших угольные пласты. Может, только то его отличало, что воздух в нем был сырой и застойный, как в погребе, - квершлаг, видимо, плохо вентилировался. Здесь также большую часть пространства занимал транспортер, исчезавший в темноте. У транспортера сидел пожилой рабочий, почти старик, у ног его стоял небольшой прибор. Около старика поместился молодой веселый парень, даже в темноте блестели его зубы, он все время улыбался. Маша осветила лампочкой парня и узнала его, это был один из тех двоих, что приходили с Камушкиным в бухгалтерию. Он обрадованно поздоровался с ней, как со знакомой, она подала ему руку.
- Семеныч, - сказал Камушкин старику, - покажешь нашему инженеру-нормировщику, Марии Павловне, что у тебя к чему. Она кое-что на карандаш возьмет, ты не смущайся.
- Все покажу, - пообещал старик. - Иди спокойно, Павел. Раньше, как через час, не начнем, будем ждать сигнала.
- А вы будьте благоразумны, - сказал Камушкин Маше. - Двигаться по подземным ходам в районе отпалки запрещено, придется вам сидеть и ждать, пока я не вернусь. Можете рассматривать это, как официальное распоряжение.
Обида у Маши еще не прошла. Она ничего не ответила, только кивнула головой и отвернулась.
- Шахтерским делом интересуешься, Маша! - одобрительно сказал старый рабочий. - Стоящее оно дело, шахтерское. Многие побаиваются, а я рассуждаю - нет лучше этой специальности. Как по-твоему, Серега?
Ему хотелось поговорить. Он поворачивался то к Маше, то к своему товарищу. Свет его лампочки описывал причудливую кривую, на стенах квершлага вспыхивали льдинки инея, черным блеском отсвечивала дверка пускателя.
- Почему у вас так душно? - спросила Маша. - Трудно здесь долгое время высидеть.
- Кто ж его знает? - охотно ответил старик. - Всегда здесь застойно, сегодня, однако, хуже. Земля, девонька, она крепкого духа. Ничего, от земли не заболевают - сороковой год под землей кручусь, даже ревматизма не нажил.
Он заметил, что Маша с интересом рассматривает ящичек, стоявший у его ног. Он стал рассказывать, как они производят отпалку. Раньше это было совсем просто: от зарядов, заложенных в буровые отверстия, тянулись шнуры, их поджигали спичками, отбегали и ждали взрыва.
Штука эта называлась огневым палением. Теперь так нельзя: в шахте появился опасный газ. Вот он на старости лет освоил новую конструкцию взрывмашинки; специальный это приборчик, от него идут провода к зарядам, нажмешь пусковой механизм, и готово - где-то летят глыбы породы и угля. И главное, никакой искры, никакой опасности, в самом проклятом месте сиди и распоряжайся - ничего, тебе не угрожает.
- Командный механизм, - сказал старик с гордостью.
Маша вынула свой дневник и аккуратно занесла в него, что увидела. Старик поинтересовался, что она пишет и почему смотрит на часы и секундомер. Она объяснила, что отмечает их простои, время ожидания следующей операции.
- Правильно записываешь, - сказал старик дружелюбно. - Так и надо, работа наша такая - невозможно без ожидания.
Молодой рабочий оказался не таким спокойным, как старик. Под внимательным взглядом Маши он стал нервничать. Слово "простой" всегда звучит осуждающе, даже если простаивать приходится по необходимости. Он вскочил.
- Семеныч, я начну потихоньку прилаживать, - сказал он.
- Прилаживай, - отозвался старик. - Прилаживай пока, Серега.