В один из вечеров Оля созвала в школе всех комсомольцев и подростков, еще не вступивших в организацию. В комнату набилось человек двадцать, пришли Селифон и Тоги. Оля заняла место председателя.
- Считаю очередное собрание комсомольцев и беспартийной молодежи колхоза "Новый путь" открытым! - сказала она звонко и торжественно.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СЕРОЦКИЙ
1
Сероцкий приехал в становье в конце октября - первые метели уже прошли, установились морозы. В этот день из кочевья возвратилась бригада Надера с богатыми трофеями, в красном чуме шло заседание правления - обсуждали результаты летовки. Сероцкий поздоровался с колхозниками, пожал руку Жальских - они встречались раза два в Дудинке, - предъявил свои бумаги Селифону - корреспондент газеты. Официальные бумаги производили на Селифона неотразимое впечатление, эта особенно понравилась - их жизнь и работу собирались изучать. Он усадил Сероцкого на свое место, пригласил участвовать в заседании. Прения Сероцкому скоро наскучили, одни и те же цифры повторялись по десятку раз. Он наклонился к Жальских и шепнул ему:
- Учительница у вас - Журавская, кажется? Где она?
- Журавская, - подтвердил Жальских. - Часа через два будет - поехала с ребятами проверять песцовые капканы. Жуткой охотницей стала учительница, скоро нас всех за пояс заткнет.
- Ну, вас не заткнет, бросьте! - возразил Сероцкий - он уже слышал об охотничьем мастерстве Жальских.
Через некоторое время он осторожно выбрался наружу - по малой нужде. Здесь с ним случилось несчастье. Из сумерек дико вырвался олень и бросился прямо на него. Сероцкий в страхе закричал и отскочил в сторону. Со всех сторон, возбужденно сопя ноздрями, мчались олени, кидались, склонив рога, к его ногам, били его лбами. Он пошатнулся, новый свирепый удар ветвистого лба свалил его в снег. Закрывая лицо руками, весь сжавшись, он ожидал самого страшного - удара копыт. Но крики выскочивших из чума людей перекрыли топот и хорканье, на спины оленей тяжело обрушились хореи, в общий гам ворвался яростный лай собак. Сероцкого, измятого и полурастерзанного, поставили на ноги. Его сочувственно спрашивали, что случилось, помогли войти в чум. Когда Сероцкий овладел голосом и начал рассказывать все по порядку, его прервал общий хохот - недавние спасители хватались за животы, чуть не падали на пол. Жальских, шире других разевавший рот, хлопнул его по плечу.
- Эх ты, путешественник! - сказал он, вытирая кулаком прослезившиеся глаза. - Самого первого не знаешь - зимой олень дуреет на мочу, она ведь соленая. С осторожностью надо такие дела - стадо не привязано.
Сероцкий был человек веселый, он захохотал вместе со всеми. Незлобивость Сероцкого всем понравилась, его наперебой приглашали в гости. Сероцкий отказывался - прежде всего ему нужно увидеть учительницу, его очень интересует их новая школа.
- Приехала Ольга Иванна, - сказал Селифон, выглянув в дверь. - Потом приходи, товарищ Сероцкий, в моем чуме ночевать будешь.
Сероцкий пошел в школу. Он вдруг поймал себя на том, что волнуется. В стойбище он появился без особой необходимости - услышал в Волочанке, районном центре, о Журавской, молодой учительнице, вспомнил, что с одной Журавской он встретился года полтора назад в Красноярске - не та ли? Та была молоденькой, наивной девушкой, всего боялась и ехала как раз на Крайний Север, кажется, в Авам. Ему подтвердили - да, та самая, только вряд ли она чего боится - весьма решительная особа.
Сероцкий смутно представлял лицо своей красноярской знакомой. Но голос ее помнил хорошо - мягкий, застенчивый, с неожиданными звонкими нотами. В сенях Сероцкий остановился смущенный - из-за двери слышался спокойный женский голос, совсем он не походил на тот, что сохранился в памяти. Сероцкий осторожно открыл дверь, громко спросил: "Можно?" Детские голоса нестройно закричали: "Можно!" Сероцкий увидел учительницу в песцовой жакетке, она повернула к нему лицо. И если голоса Журавской Сероцкий не узнал, то лицо вспомнил мгновенно - это была та же самая девушка, только она пополнела, стала красивей и уверенней в себе. Сероцкий шагнул вперед, весело проговорил обычные слова: "Здравствуйте, Ольга Ивановна, вот и свиделись, не ждали - правда?" А Оля, отшатнувшись, помертвела, она даже закрыла глаза, до того все это походило на ее видения: сотни раз вот так же входил он к ней в класс, усмехался, дружески протягивал руку - этого не могло быть, в это нельзя было поверить! Но он стоял перед ней живой, он ласково взял ее похолодевшие пальцы, его глаза быстро - словно ощупывая - обежали ее всю. И тогда Оля разом выдала себя, свои бессонные ночи, свои думы о нем - она протянула к нему руки, воскликнула: "Анатолий! Боже мой, Анатолий!", с громким плачем кинулась ему на грудь. Дети, замолчав, с ревностью и жадным любопытством следили за ними, они не понимали, почему она плачет - разве он обидел ее, этот незнакомый хромоногий человек? Сероцкий в смятении обнимал Олю за плечи, тихонько отстранял от себя - он растерялся от неожиданного приема. А Оля все крепче прижималась к нему, лила слезы на его шубу. Он бормотал, гладя ее волосы, похлопывая ее по плечу:
- Успокойтесь, хорошая, ну, успокойтесь, дорогая! Не нужно - на нас смотрят!
Это были первые слова, дошедшие до нее. Оля вытерла рукавом лицо, строго взглянула заплаканными глазами на учеников:
- Вот что, ребята, марш по домам, занятий больше не будет. Помогите родным по хозяйству.
Когда дети, толкаясь в дверях, вышли, Оля умоляюще сказала Сероцкому:
- Простите меня, Анатолий Сергеевич, так все вышло неожиданно. А я, дуреха, чуть разволнуюсь - в слезы. Ничего не могу с собой поделать.
Он ласково отозвался:
- Что вы - за что прощать? Я сам здорово разволновался - просто не думал, что так хочется свидеться с вами. Я считал, вы в Аваме, вас ведь туда назначили. А вы вон куда забрались, к самым белым медведям. Когда мне сообщили, что вы здесь, я сейчас же вскочил на нарты. - И, любуясь ее порозовевшим лицом, он закончил: - Помните, я обещал к вам приехать? До сих пор ничего не выходило, но думал об этом часто. А сейчас вырвался на несколько дней. Хотите не хотите, придется потерпеть - принимайте гостя.
Горячая обида подступила ей к горлу, она испугалась, что снова заплачет. Как он может так говорить - не хотите, придется потерпеть, принимайте гостя.
- Если б вы знали, сколько я думала о вас! Нет, вы не поймете!
Он дружески возразил - в увлечении он сам верил своим словам.
- Почему, Оля? Хотите, я расскажу нашу встречу в. Красноярске, слово за словом, шаг за шагом - каждая мелочь живет у меня в памяти. Тогда, может быть, и вы поймете, как я счастлив, что вы меня не забыли. Проверьте меня, Оля!
Оля поспешно прервала его, вся вспыхнув. Зачем ей проверять - она верит. Она, стараясь говорить спокойно, спросила:
- Вы помните, Анатолий, наших соседей - Павла и Мотю? Не знаете, что с ними? Такие хорошие люди, так мне помогли…
Он с гордостью ответил:
- Вы имеете дело с журналистом, Оля. Все знать - моя специальность. Мы великолепно ехали на барже. Павел с Мотей сошли в Игарке, некоторое время он там работал на лесозаводе. А сейчас, знаете, где они? Соседи ваши - в Дудинке!
- В Дудинке? - воскликнула Оля. - Боже мой, а я там была и даже не подумала, что они рядом!
- В Дудинке! - подтвердил Сероцкий. - Павел трудится на базе оборудования, живут на берегу Енисея. Я был у них, о вас разговаривали, Мотя даже всплакнула - так вы ей понравились. Ну, а вы как устроились, здоровы ли, пугает ли вас еще Заполярье? Что же вы молчите?
- Не знаю, - проговорила она растерянно. Она вспомнила эти месяцы - все разом: вот так и шла жизнь - учила ребят, ходила в кочевье, очень тосковала зимой по солнцу - что об этом говорить? Она попросила: - Нет, прежде вы, я потом.
Сероцкий с охотой описывал свои блуждания. Он интересно прожил эти полтора года, нигде долго не засиживался, накрутил не меньше пятнадцати тысяч километров - посетил Норильск, провел месяц на Диксоне, чуть не расшибся при посадке на аэродром, День Победы отпраздновал в Москве, снова вернулся в Красноярск и махнул на Нижнюю Тунгуску, потом полетел в Дудинку и северной санной трассой - к ней, к Оле, поглядеть на нее. Он взял ее руку, гладил пальцы.
- Просто сам удивляюсь, Оля, как я рад - словно лучшего друга встретил.
Оля пыталась защититься, он не догадывался, как действует на нее каждое его слово:
- Вы очень измучились в дороге, Анатолий, только всего. Так много изъездить!
В класс вошли Селифон и Жальских. Жальских хмуро подмигнул Оле, он сразу все увидел - и оживление Сероцкого, и румянец на щеках Оли, и сияние ее глаз. Селифон думал лишь о том, что сейчас нужно будет принимать большого начальника - корреспондента. Он важно проговорил:
- Товарищ Сероцкий, прошу в мой чум, бригадиры будут, охотники - поужинаем. И ты, Ольга Иванна, - очень прошу!
В дверях - они шли сзади - Сероцкий прошептал Оле:
- Интересно, чем он угостит нас?
Она ответила - тоже шепотом:
- Вкусной ухой из нельмы. Супы - специальность Селифона, он их обожает. Думаю, и печеный хлеб будет, это наше очередное достижение.
Он недоверчиво пробормотал:
- Может быть, может быть… Но спать у него в чуме я не решусь. Знаю я эти пологи - ночь проведешь, за два месяца не отмоешься. Лучше я где-нибудь у вас в классе - на столе…
2
Оля не позволила ему лечь на столе. Из двух скамей, покрытых мехами и застланных простынями, получилась неплохая постель, подушка тоже нашлась - ее праздничная малица из пыжиков, отороченная песцами. Сероцкий сообщил, что никогда еще так удобно не устраивался. Он лежал у стены, от Олиной кровати его отделяли два шага. Он деликатно отвернулся, чтоб не смущать ее. Она потушила лампу, присела на кровати, не решаясь раздеться. Он окликнул ее: "Вы уже, Оля?" Она торопливо ответила: "Не поворачивайтесь еще минутку", - и стала сбрасывать одежду, потом шепнула: "Теперь можно!"
Он повернулся, попросил разрешения закурить перед сном - его массивная трубка из корня можжевельника вспыхивала глубоким жаром, красное пятно падало на потолок. Оля смотрела в его сторону, видела его лицо - длинный нос, большие губы, волосатую родинку на щеке. Разве не таким представлялся он ей все эти месяцы, столько раз был с ней в этой комнате? И вот он тут - протяни руку, коснешься его плеча. Оля вдруг громко сказала: "Ах!", схватила лицо руками - желание ее осуществилось, когда она уже потеряла все надежды. Сероцкий удивленно поднял голову.
- Что с вами, Оля? - спросил он, выколачивая трубку.
- Ничего, - ответила она. - Что-то сердце сжало.
Он укоризненно заметил:
- Рано, рано, сердечные недомогания - атрибуты старости.
Она ответила - темнота придавала ей смелости:
- Как сказать. Ведь и молодые говорят, когда любят: "Сердце ноет!"
Он засмеялся. Да, конечно, на сердце все валят - оно и ноет, и горит, и кипит, сердце бывает злое, жестокое, неумолимое, искреннее, лживое, ласковое, отзывчивое, мягкое, доброе, надменное, прекрасное, мстительное, величавое, низменное, каменное, железное, золотое и прочее - людей столько нет, сколько разновидностей сердец. В этом она может ему поверить, его специальность - разбираться в людях, в среднем они более или менее одинаковые, он не встречал ни крайних злодеев, ни идеальных существ. А сердце, если говорить правду, только здоровое или больное, все остальное - туман.
- Ах, нет! - сказала она. - Это такой туман, в котором видно, - туман света. Верное сердце - разве это плохо?
Он в возбуждении приподнялся на кровати.
- Бросьте, бросьте! Световой туман - мистика, с этим пора кончить. В крайности можно говорить о характерах, человеческих типах, на это он еще согласен, а не о сердце или крови. Верный характер лучше, чем верное сердце. Разве не так?
Она ответила тихо:
- Можно и так.
Он опустился на свою постель. Ему показалось, что Оля не хочет поддерживать разговора. Она лежала лицом вверх, под головой были сложены руки - он заметил это при затяжке. Он спросил:
- Вы хотите спать, Оля?
Она ответила грустно:
- Нет, совсем не хочу.
- А о чем вы думаете?
- О вас… И о себе…
Он опять приподнялся, посмотрел в ее сторону - в темноте ничего не было видно.
- Обо мне? А что обо мне?
Оля ничего не ответила. Он повторил свой вопрос. Ему почудился неясный звук - не то смех, не то всхлип. Он сказал: "Что же вы молчите?" - и подождал, потом слез и неуверенно подошел к ее постели. Он положил руку на ее волосы, погладил их, провел по щеке - она была суха и горяча, он ощутил пылающий румянец в своей ладони. Он шепнул:
- Олечка, что с вами?
Она вдруг схватила его руку, поцеловала ее, не отвечая. У него самого пропал голос, пересохло в горле. Он услышал со стороны, как шумно забилось его сердце, она тоже услышала и испуганно отодвинулась. Он быстро отдернул одеяло, лег рядом. Он еще не верил, ожидал сопротивления. Так действуют все женщины, так поступит и она - немного возмущения, немного упорства и потом - в конце - страсть. Одинокая женщина, много же ей пришлось испытать, каждому человеку хочется ласки, завтра они расстанутся, но с благодарностью вспомнят об этой ночи.
Но Оля не знала, как действуют другие женщины, как следует действовать ей. Она ответила на поцелуй поцелуем, вся потянулась к нему, потом, затрепетав, стала его отталкивать. И он, уже не владея собой, все же понял, как жестоко в ней ошибся. Она снова прильнула к нему, бурно его целовала, а он прошептал, потрясенный, страдая за нее:
- Олечка, я даже не догадывался. Как же ты так - сразу?
Она ответила, ей казалось, что она этим объясняет все:
- Я думала о тебе - каждый день, каждый час…
И это он понял. У Сероцкого было цепкое воображение - он увидел ее жизнь, длинные месяцы, мысли о нем.
Она тянулась к нему, ждала его - его, почти забывшего ее. Это была подлинная любовь, не всякий удостаивается такой, и он ее не заслужил, нет! А он увидел во всем этом только мелкое приключение. Что он противопоставит этой любви, как поднимется до нее? Он почувствовал острое негодование на себя, ему захотелось бить себя кулаками по щекам. Он невольно застонал от стыда за прежние свои мысли.
Оля тревожно обняла его, горячо зашептала в ухо:
- Что с тобой, дорогой, скажи мне…
Он ответил с глубокой скорбью:
- Олечка, прости меня, я тебе не сказал - я женат. Она еще крепче прижалась к нему, он ощутил, как вдруг окаменело ее тело. Он заговорил снова, пытался оправдаться, утешить ее, она прервала его:
- Не надо, Толя… Я ведь не спрашивала, ты не виноват. Я хочу, чтобы ты знал - я люблю тебя, очень люблю… Но только молчи, слышишь, молчи!
Он молчал. Он ласкал ее, целовал ее волосы и руки, гладил ее плечи. А она словно изнемогла - только прижималась к нему, вбирала в себя тепло его тела. Так шла их любовь, терпкая, как горе. В соседней комнате ходики гулко отсчитывали секунды, секунды складывались в минуты - бежали часы. Под конец он забылся, он слышал сквозь сон, как она поцеловала его в губы, потом проступили звонкие детские голоса, они звенели поодиночке, складывались в общий крик, и снова наступила тишина. Он вскочил, растерянный, - в окно светил полдень. Оли в комнате не было. Сероцкий поспешно оделся и вышел во двор. Он тотчас увидел ее - она стояла на вершине холма у выстроенной недавно бани. Он подошел к ней и тронул за плечо, она обернулась. Лицо ее было бледно, глаза распухли от слез.
- Оля, это из-за меня? - спросил он покаянно.
Она покачала головой, протянула руку в долину, на юг. Тонкий золотой ободок крался вдоль горизонта, уходил в землю. Оля сказала:
- Сегодня последнее солнце - четыре месяца его не будет.
Она добавила с болью:
- Если бы ты только знал - так трудно без солнца!
3
Оля не упрекала Сероцкого, была нежна и ласкова - всю вину за случившееся брала на себя. Но он не мог не понимать, что ей тяжело. Он старался как-то утешить ее. Сероцкий чувствовал, что обычные слова не подходят. Оля поражала его, он не ожидал в ней таких изменений. Из робкой наивной девочки - такой он встретил ее в Красноярске - она превратилась в умную серьезную женщину, ему не соврали там, в Волочанке. Он рассказал ей о своей семье. Сошлись они с женой, в сущности, случайно, жизни настоящей у них нет. На все они смотрят разными глазами. Но она любит его, а он ее жалеет. "Понимаешь, не могу я бросить Катю - боюсь за нее!" - сказал Сероцкий сумрачно. Оля ровно кивнула головой, улыбнулась: "Да, конечно, Толя!" Она только спросила, был ли он уже женат, когда они встретились в Красноярске. Он признался: "Был, Оля!" Она вспомнила, как он расписывал свое кочевое одиночество, но промолчала - упреки не могли ничего изменить.
Он должен был пробыть три дня в становье, жил десять. Это были печальные и радостные дни, каждый оставался в памяти. И когда Сероцкий уезжал, он долго целовал Олю, уверял, что они еще встретятся. Она провожала его километров десять. В тундре они обнялись, она прижалась к нему, ей нелегко было оторвать от себя полтора года жизни, первую свою любовь.
- Обязательно увидимся! - повторил он. - Я буду писать тебе, еще приеду. До свидания, Оля, до свидания!
- Прощай! - сказала она грустно. - Прощай - люблю тебя!
Она не заплакала. Она сама удивилась - давно ли от каждого пустяка слезы бежали у нее ручьями. Она не торопилась возвращаться, у самого становья задержала оленей. Над ней бушевало полярное сияние, очередной праздник совершался в высоте. Снег вспыхивал отражением небесных огней, по земле бежали полосы света, похожие на тени. Она не взглянула вверх, не видела сияния снега, ни о чем не думала, просто отдыхала - без мыслей, без желаний. Потом она погнала упряжку, устало и спокойно сказала вслух:
- Вот и все - и хватит! Теперь только работать.
Это было ее спасение, она понимала. Работа захватывала Олю, с каждым днем становилось все интересней. У нее было уже три класса. В конце ноября приехал новый учитель - Никифор Бетту, пожилой ненец - он учительствовал раньше за Дудинкой, имел опыт, его уважали ученики. Оля осталась в старой комнате. Бетту с семьей отвели недавно поставленную избу, он взял себе младший класс. Теперь Оля получила новое звание - заведующая начальной школой. Это были добавочные деньги, которые все равно не на что было тратить, и добавочные заботы. Когда она заговорила о предстоящей поездке на зимнюю сессию, в красном чуме созвали совещание - что она должна везти с собой, какие поручения колхоза ей нужно выполнить и кто поедет с ней в такую ответственную поездку.
- Пусть едет Селифон с Ольгой Иванной, - предложил Тоги. - Пусть вместе едут. Столько дел в Дудинке, ты поможешь Селифону, Ольга Иванна.
Сероцкого Оля вспоминала редко.
Это была глухая боль, память отгораживалась от нее. А когда он все же приходил на ум, Оля говорила себе: "Это не вернется - нечего копаться в прошлом!" Но Сероцкий напомнил о себе, хотя не присылал писем, - Оля поняла перед Новым годом, что забеременела.