Она даже улыбнулась, провожая Олю. А через десять минут Оля сжимала в руке драгоценные хлебные карточки и несколько сотенных бумажек. Все это настолько превосходило самые смелые ее мечты, что ей не верилось, она все щупала в кармане карточки - тут ли они. Сероцкий, дружески улыбаясь, заметил на улице:
- Вот видите, а вы не хотели идти. Поверьте, люди лучше, чем они кажутся на первый взгляд. Куда сейчас пойдем? Как вы отнесетесь к кино?
У единственного попавшегося им кинотеатра была пропасть народу - одни девушки. На кассе висела надпись: "Билеты на все сеансы проданы". Сероцкий бодро сказал:
- Ерунда! Надпись не для нас. Подождите меня тут. Не может быть, чтобы администратор не учел факта моего существования на земле и не оставил пару мест в резерве.
Сероцкий вправду скоро вынес два билета - восьмой ряд, центральные стулья. Оля с удовольствием смотрела старенькую, но веселую комедию "Праздник святого Иоргена". Сероцкий и во время сеанса разговаривал, его остроты были так забавны, что соседи смеялись и никто не шикал. Он к тому же был почти единственным здоровым молодым мужчиной в зале. Оля видела, как девушки смотрели на нее завистливыми глазами. Она чувствовала, что выделяется среди других, это было новое ощущение. Сероцкий, похоже, не замечал, что является объектом пристального внимания. После окончания сеанса он сразу потащил Олю к выходу. На улице он остановился и громко обозвал себя дураком. Ну да, конечно, как он забыл, что Оле нужно немедленно отоварить рейсовые карточки, завтра утром придется уезжать, а хлеб в продажу поступает когда как, чаще вечером, чем утром. Они направились в хлебный магазин. Оля пришла в ужас: очередь тянулась на три дома. В очереди стояли усталые женщины. Было ясно, что раньше полуночи хлеба не получить, если и удастся вообще достать его сегодня. Сероцкий мигнул Оле.
- Давайте ваши карточки, - шепнул он.
Вскоре Сероцкий появился и с торжеством показал Оле три буханки хлеба.
- Ваш недельный паек - до Дудинки хватит. Не беспокойтесь, понесу я. - Он вытащил из кармана обширную, как мешок, нитяную сетку. - Старая привычка - без авоськи не делаю шага. - Пряча в авоську хлеб, он с чувством сказал: - А хороший все же народ - женщины. Еще не было случая, чтоб не вошли в трудное мужское положение. С женщинами не пропадешь.
Оле казалось, что Сероцкий нигде не пропадет. Она чувствовала себя с Сероцким так свободно и легко, словно они были старыми товарищами. Ее прежнее подавленное настроение исчезло бесследно. Она забыла о том, что ее ожидает. Ей было хорошо, впервые за много дней хорошо - все остальное было неважно. Они оживленно болтали, перебивая один другого, часто останавливались на темной улице и, не обращая внимания на молчаливых прохожих, хохотали, как дети. Приятно было и то, что Сероцкий не ухаживал за ней, не прижимал в темноте ее руку. Этого вначале она немного опасалась. Но он не навязывался, ему, похоже, как и ей, было хорошо от их совместного блуждания, он вполне удовлетворялся этим.
У ворот одноэтажного дома, в самом конце главного проспекта, Сероцкий остановился.
- Вот ваш хлеб, Оля. Ждите меня минут пять. И условие: никуда не исчезайте, здесь девушке одной ночью ходить опасно.
Когда он пропал в воротах, ей сразу стало страшно. Кругом была непроглядная тьма, на улице и во дворах шумели тополя, а Оле представилось, что к ней кто-то подбирается. Она снова ощутила себя одинокой и несчастной. Она прижалась к дереву, старалась тише дышать, чтоб не выдать себя звуком. Сероцкий появился не скоро, громко позвал ее. Оля подбежала к нему, мгновенно забыв о всех своих страхах, и сама поразилась облегчению, какое испытала, когда он взял ее за руку.
- Все в порядке! - объявил он. - Ваша судьба устроена. Будете ехать без билета в каюте машинистов. Они чередуются сменами, одна койка всегда свободна. Не смущайтесь, не вы одна так путешествуете. И Павла с Мотей тоже определили - на мою баржу. Придется им, конечно, сотни две отвалить речникам.
- Я вам так признательна, - сказала Оля с глубокой благодарностью. - Это просто счастье, что вы встретились, без вас я бы пропала.
Сероцкий отмахнулся.
- Вздор! Человек вообще нигде не пропадет, это все сказки.
- Нет, пропала бы! - настаивала Оля. - Я лучше себя знаю, я такая глупая. Скажите, а кому мне нужно платить и сколько?
- Уже уплачено - пустяк, сто рублей. Нет, нет, я не возьму. - Отталкивая протянутую ему бумажку, Сероцкий сказал серьезно: - Не обижайте меня, Оля. У меня веские причины не брать - сегодня утром я получил в газете "Красноярский рабочий" пятьсот рублей за внеплановую корреспонденцию. Деньги эти шальные, они все равно не удержатся, так пусть лучше на хорошее дело пойдут. Вот я приеду в вашу авамскую тундру, вы меня накормите, одежду почините, сам я на такие штуки не очень - будем квиты! - И, решительно обрывая ее протесты, он сказал озабоченно: - Одно меня тревожит - где вы ночь проведете? В гостинице, где я живу, мест свободных нет, здесь тоже устроить вас не удалось.
- Это пустяки! - воскликнула Оля. - Отлично переночую на берегу - спят же там люди. Вот только как мне туда пройти?
- Я вас провожу. Енисей такой дядя, что с любого конца города к нему нетрудно добраться.
Уже через полчаса Сероцкий со смехом признался в своей ошибке - до Енисея добраться было очень нелегко. Они долго плутали в каких-то переулочках, натыкались на заборы, полуразвалившиеся домишки, дощатые уборные, пока выбрались на береговой обрыв. Енисей широко поблескивал внизу, от него несло холодом. Оля запахнула пальто, а Сероцкий выругался - нога его провалилась в грязь.
- Вы не находите, что река сверкает, как крышка рояля? - заметил он, с любопытством осматриваясь. - Воображаю, что это за штука при лунном сиянии. Жители Красноярска должны поголовно влюбляться друг в друга - подобная обстановка стимулирует нежные признания и вообще наталкивает на детальное выяснение отношений.
- Вам, вероятно, не раз приходилось выяснять отношения под шум волн? - поинтересовалась Оля - она осмелела от хорошего настроения и дружеской прогулки в темноте.
- Вы не поверите - ни разу! - со смехом отозвался Сероцкий. - Любовь - чувство оседлых людей, она требует постоянной прописки в домоуправлении. А корреспондент - принципиальный кочевник. Ни в одном населенном пункте я не прожил больше двух недель. Какая тут может быть настоящая любовь - так, смешки одни.
От того места, где они выбрались на берег, до пристани было несколько километров. Сероцкий и Оля снова брели мимо старых домишек, перелезали через заборы, тащились по огородам. В конце их длинного пути неожиданно возникло большое каменное здание с крылатыми львами и злыми духами, замахнувшимися когтями и гофрированными бородами на раскинувшиеся кругом картофельные грядки. Невдалеке стоял покосившийся сарай - речная пристань.
- Красноярск удивительный город, - сказал Сероцкий. - Я видел сотни городов, которые всячески прихорашиваются перед жалкими речушками, раскидывают на их берегах парки и парадные фасады. А Красноярск к такой реке, как Енисей, поворачивается спиной.
У пристани по-прежнему лежали на песке люди Павел так обрадовался принесенной Сероцким вести, что предложил немедленно распить припасенную бутылку водки. Мужчины по очереди выпили из кружки и поднесли женщинам. Оля долго отказывалась, но ее заставили.
- Пей, голубонька, сырость не так берет! - сказала Мотя.
Водка была отвратительна на вкус - Оля впервые пила ее, но от нее по всему телу пошла приятная теплота. Сероцкий, выпив, стал прощаться.
- Рано утром приду, - пообещал он. - Вы моя подопечная, без меня вам на пароход не пробраться.
После его ухода Мотя устроила постель - они с Олей легли на шубе, накрывшись вынутым из тюка ватным одеялом. Оля прижалась к Мотиной спине, так было теплее, сквозь сон она слышала разговор Моти с Павлом - он не спал, оберегая вещи.
- Вот попадаются же люди! - с чувством говорила Мотя. - И не ищешь их, сами находятся. Нет, хороший он человек, очень хороший.
4
Оля проснулась на рассвете от холода - Мотя уже поднялась. Оля побежала к реке и умылась холодной водой. Она чувствовала себя свежей и бодрой. Павел принес из береговой сторожки разогретую картошку, Мотя нарезала горбушками Олин хлеб, достала соль. Ели молча, круто соля хлеб и картошку, старательно прожевывая. Оля вспоминала вчерашний вечер, кинокартину, блуждание по темным переулкам.
- Этот вчерашний придет, как думаешь? - нарушил молчание Павел. - Что-то больно много он наобещал, а водку пока что всю выпили.
- Обязательно придет! - с жаром воскликнула Оля. - Он не обманет.
Сероцкий явился к концу завтрака и тотчас уселся за чугунок. Он знал уже все новости. "Спартак" пришвартовался к дебаркадеру ночью, нужно немедленно готовиться к посадке. Дело это нелегкое, придется основательно поработать плечами и ногами. После того как устроят Олю, он займется вещами Павла - им не к спеху, караван отходит через два дня. Он озабоченно посмотрел на Олю:
- Очень уж, девушка, вы худенькая, такую легко сбросить с трапа. Ну, ничего, держитесь крепче за меня, как-нибудь вылезем.
На дебаркадере теснились пассажиры с вещами. Речная милиция и матросы очищали в толпе узкий переулочек для проноса грузов. Оля скоро поняла, что без посторонней помощи она ни за что не сумела бы попасть на палубу. Сероцкий держал Олю за руку, сзади напирал Павел с Олиным чемоданом. Когда объявили посадку, их сразу отшвырнула в сторону ринувшаяся на трап толпа. Человеческая река мощно лилась на судно, сметая все на своем пути. Сероцкий, прижимая к груди лишившуюся голоса Олю, отчаянно продирался плечами и коленями, его толкали со всех сторон. Оля не помнила, как она очутилась на пароходе. Сероцкий, оставив Олю, кинулся к трапу - выручать Павла с чемоданом. Оля увидела, что Павла теснят назад. Руки его были подняты - он держал над головой чемодан. Пароходная сирена проревела два раза.
- Кидай! - кричал Сероцкий изо всех сил. - Кидай, чудак!
Павел, изловчившись, бросил чемодан. Сероцкий, перегнувшись над перилами, поймал его, но не сумел выпрямиться - половина туловища висела над водой, он судорожно цеплялся ногами за прутья перил. Оля, вскрикнув, ухватила его за пояс. Она ожесточенно боролась с непосильной тяжестью, с ужасом чувствуя, что через минуту Сероцкий свалится в воду.
- Бросайте чемодан! - молила она в отчаянии. - Ну, бросайте же, бросайте!
Но Сероцкий не бросил чемодана. К ним на помощь поспешили милиционер и матрос. Даже не поблагодарив их, Сероцкий и Оля помчались вниз, вслед за растекавшейся в трюме толпой. В каком-то узком и темном проходе было свободнее, Сероцкий рванул дверь, и они вскочили в каюту. На нижней койке сидел в одной майке высокий парень. Он безучастно посмотрел на ворвавшихся к нему людей и отодвинулся к краю, чтоб не мешать. Сероцкий поспешно засунул чемодан под койку. Сирена дала три гудка.
- Слушайте, Оля, - сказал Сероцкий быстро. - Это ваша каюта, номер восемь, не забудьте. Теперь я бегу, через минуту пароход отчалит. Помните - я к вам приеду!
Он сжал ее пальцы и побежал назад. Оля посмотрела на равнодушного парня, зевавшего на своей койке, и выскочила за Сероцким. Она выбралась на палубу как раз к тому моменту, когда пароход отчалил. Сероцкий, вскочив на перила, широким прыжком перелетел на дебаркадер - прямо в толпу ругающихся людей. Оля вскрикнула и закрыла глаза - ей казалось, что он промахнулся и рухнул в воду, до нее донесся даже плеск волн. Сероцкий услышал ее отчаянный крик и обернулся.
- Все в порядке! - крикнул он. - Идите на корму, там поговорим.
Пароход поворачивал нос к реке и становился кормой к берегу.
Сероцкий выбрался из толпы и вскочил на груду наваленного леса. Рядом с ним стояли Павел и Мотя. Они кричали и махали руками, но Оля не слышала слов. Она замахала и закричала в ответ. Лицо Сероцкого сияло, он радостно кивал головой, вытягивал вперед руки, прижимал их к груди. Оля поняла его - он кричал: "Обнимаю, желаю удачи, ждите меня, обязательно ждите - буду!" И Оля прижала ладони к губам, протянула руки вверх, обнимая всех троих, крича в ответ: "Спасибо, всем спасибо, а вам больше всех! Буду ждать, буду!"
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРИЕЗД В СТОЙБИЩЕ
1
- Каждый чум варит пищу, теперь нганасан суп кушает, - сказал Селифон с гордостью. - Ты любишь суп, Ольга Иванна?
Оля промолчала. Она куталась в свое пальто и думала о том, что Селифон хвастается супом как достижением. Чистым бельем он не хвалился. Да и есть ли у него белье вообще? В разрезе капюшона видна голая черная шея - грязная или загорелая, но только откуда здесь загорелая?
Она с тоской огляделась. Долгая дорога и разговоры с Селифоном измучили ее. Они едут и едут, с раннего утра до вечера, и кругом мертвый мир: ни деревца, ни избы, ни следа жизни. Озера и болота, серая цепкая трава, ручьи, струящиеся по камням, низко навалившееся на камни небо. Пустыня внизу, пустыня вверху - ничего, кроме пустыни. А впереди однообразный холмистый горизонт, запутавшийся в ветвистых рогах оленьей упряжки. И снег, медленно опускающийся на землю, - снег в августе. Нет, даже при всех своих опасениях она не допускала, что ей придется так плохо. Там, в Красноярске, она с горечью сказала в отделе кадров: "А у вас имеются места хуже Авамского района?" В Дудинке заведующий окроно разъяснил ей:
- В Авамский район все стремятся, штаты здесь укомплектованы. Вы поедете на Хатангу, товарищ Журавская. - Он утешил ее: - Конечно, далековато, самые северные в мире поселения, но климат там даже лучше, чем в нашей тундре. Между прочим, сейчас в Дудинке находится председатель вашего колхоза Селифон Чимере, вот и прекрасно - поедете с ним.
Оля не нашла ничего прекрасного в новом назначении. Один взгляд на карту, висевшую на стене у заведующего, ужаснул ее - голубоватые змейки рек Хеты и Хатанги струились на сплошном белом пятне, это были или вечные льды, или неизведанный край, скорее всего льды - Полярный круг терялся где-то далеко на юге. Она стала спорить, пыталась проявить твердость. В конце концов они ведь сами требовали учителя в Авам.
Заведующий ласково, но непреклонно прервал ее.
- Споры бесполезны, товарищ Журавская, нам требуется учительница именно в отдаленное стойбище, в этом году мы открываем там начальную школу. Даже для малышей приходится создавать в окружном центре интернаты, возить семилетних малышей за тысячу километров. Этого терпеть больше нельзя. В каждом стойбище должны быть школа, красный чум с книгами и газетами, баня, радиоточка, ветеринарное и медицинское обслуживание. Пока этого еще нет, в глубинках царит настоящая полудикость. Но такова наша цель, даже война со всеми ее трудностями не отменяет этой цели. Так что не возмущайтесь, девушка, а идите на склад, отберите, что отпущено вам на этот год из учебных принадлежностей.
Оля с болью вспомнила обещание Сероцкого побывать в авамской тундре, его слова: "Дальше Авама не поеду, а сюда обязательно явлюсь". Но дальнейшие споры были бесполезны. Ей ничего не оставалось, как встать и пойти разыскивать Селифона Чимере. И вот она едет - третий день едет.
- Тебе будет хорошо, - говорил Селифон, радостно усмехаясь и глядя на нее блестящими темными глазами. - Что хочешь - бери, что надо - говори! Школа живи, наша школа хорошая, настоящая дерева, такая школа только в городе есть, лес сами возили. Хочешь - чум поставим, сам я тебе очаг сделаю, будешь суп варить. Первая оленя, первая куропатка, первая рыба - все тебе дам!
Оля устало опустила голову. Это становилось непереносимым. Он хвастался от самой Дудинки. Вначале Селифон ей даже понравился. Они вместе отбирали письменные принадлежности, книги, пособия, ходили в; контору Союзпушнины, в окружной комитет партии - везде у него были дела. Он делал все сам, всюду поспевал, работа, просьбы, разговоры с людьми доставляли ему наслаждение. И он тащил Олю с собой, ни на минуту не оставляя одну. Хлопоты увлекли Олю. Она неожиданно открыла, что в отдаленности стойбища, куда ей предстояло ехать, были и существенные выгоды: на складе, ей доставалось больше, чем другим. Снабженцы из русских школ с завистью смотрели, как она опустошала полки - им не отпускали и половины того, что полагалось ей, а они с Селифоном прихватывали и сверх нормы. Когда завхоз начинал протестовать, она шла к заведующему, тот хмурился и недовольно говорил завхозу: "Ладно, отпусти, ужмемся на старых школах, нужно им помочь". Если же и заведующий отказывал, были другие пути - комитет партии, председатель исполкома - Селифон эти кабинеты хорошо знал, звонки оттуда быстро помогали. К концу своего недолгого пребывания в Дудинке Оля чувствовала себя важной особой - ее вызывали различные люди, давали поручения и советы.
- Вы у нас пока что одна в глубинке, товарищ Журавская, - сказал ей председатель окрисполкома. - Имеются недалеко фактории, только ведь это голая экономика, нашим культурным представителем будете вы. Так что не подкачайте, Ольга Ивановна.
А сидевший рядом с ним секретарь окружного комитета комсомола поспешно дополнил:
- О комсомольской организации не забывай, Оля, нужно ее создать в вашем колхозе.
Веселея от своей значительности, она заверяла, что не подкачает - и школа пойдет и комсомольская организация будет создана.
Три грузовые нарты были завалены добытыми товарами, на двух других уселись они с Селифоном. С Дудинкой простилась она почти весело, даже помахала рукой черным домам, без страха повернула лицо на восток - там лежало новое ее жилье. Селифон ехал впереди. Он сидел боком, слева на легкой нарте, у него была вожжа, прикрепленная к недоуздку крайнего оленя, и тонкий длинный шест - хорей. Четверка низкорослых некрасивых животных веером тянула нарты по мху и снегу. Оле казалось странным, что передовой олень с краю, а не в центре - на всех других животных ездят иначе. Она сама взяла вожжу и хорей и пыталась править, но ничего не вышло. Она скоро бросила это занятие, в нем не было нужды. Упряжки бежали одна за другой, достаточно было править первой. Нарты у Оли оказались иные, чем у Селифона, больше размером, со спинкой и передком, на них можно было откинуться назад, разместить ноги на поперечинах. Дорога сгоряча показалась Оле легкой и занимательной. Оля с интересом осматривала тундру, старые географические описания теперь оживали. Она обдумывала, как начать занятия, вспоминала институтские лекции по дидактике и методике, встречи в Дудинке, Красноярск. Вероятно, до самого стойбища хватило бы о чем думать и вспоминать, но Селифон все испортил. Он оторвал ее от дум и воспоминаний, возродил в ней полузабытые страхи и опасения. Он бросал передовую упряжку и, шагая рядом с Олей, не переставая, говорил. Наконец и в его стойбище появится настоящая учительница, больше не придется отвозить детей в школу. Он размечтался:
- На следующий год уехавших возвратим из интерната, будешь всех ребят, весь колхоз учить, Ольга Иванна, не только малышей.