Действие повести "Всего три дня", давшей название всей книге, происходит в наши дни в одном из гарнизонов Краснознаменного Туркестанского военного округа.
Теме современной жизни армии посвящено и большинство рассказов, включенных в сборник. Все они, как и заглавная повесть, основаны на глубоком знании автором жизни, учебы и быта советских воинов.
Настоящее издание - первая книга Валерия Бирюкова, выпускника Литературного института имени М. Горького при Союзе писателей СССР, посвятившего свое творчество военно-патриотической теме.
Содержание:
ВСЕГО ТРИ ДНЯ - Повесть 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 2
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 4
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 5
ГЛАВА ПЯТАЯ 6
ГЛАВА ШЕСТАЯ 8
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 10
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 10
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 11
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 13
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 15
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 16
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 17
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 18
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 19
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 20
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 22
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 23
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 24
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 25
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 26
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 27
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 28
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 29
РАССКАЗЫ, НОВЕЛЛА 29
СКАЗКА ЛЕТА СОРОК ПЕРВОГО - Рассказ 29
НАДЕЖДА - Рассказ 33
ДУБЛЕР - Рассказ 34
МАРШ-БРОСОК - Рассказ 36
ПЯТЬ ПОРТРЕТОВ НА СТЕНЕ - Новелла 38
Всего три дня
ВСЕГО ТРИ ДНЯ
Повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К полудню жизнь в этом южном поселке и приткнувшемся на его окраине небольшом военном городке как бы замедляла свой размеренный бег. Уставала сопротивляться расслабляющему зною. К этому времени голубая ткань неба словно выгорала от палящего солнца, застывшего в зените, становилась белесой, похожей на выцветшую декорацию. А воздух, который приносило от пышущих жаром песчаных барханов, взявших поселок в кольцо, густел от высокой температуры и обжигал горло. В такие часы все живое пряталось в тень и замирало. Люди уходили в обманчивую прохладу домов и казарм, выжидая, когда наконец спадет удушливая жара, отпустит липкая духота и можно будет приняться за отложенные дела.
А в кабинете гвардии подполковника Савельева, командира артиллерийского дивизиона, даже в самый неистовый зной можно было работать - там всегда царили полумрак и прохлада. Горячие лучи солнца не проходили сквозь густые кроны деревьев, окружавших казарму, а те, которым все-таки удавалось просочиться, наталкивались на глухие оконные шторы. Да и вентилятор не давал воздуху застояться, гоняя его по длинной и узкой комнате. Поэтому Савельев нередко задерживался здесь даже в обеденный перерыв, если, конечно, была работа. Впрочем, ее всегда хватало с избытком. До сегодняшнего дня.
Сейчас он остался в казарме совсем по другой причине. Если бы кто-нибудь зашел к нему в кабинет, то сразу бы догадался по приторному запаху валидола, что подполковнику Савельеву плохо. К счастью, он мог не опасаться этого - офицеры ушли обедать домой, солдаты тоже отправились в столовую. Вот почему Савельев и разрешил себе принять лекарство, хотя сердце у него разболелось еще с утра. Таблетку нитроглицерина, конечно, можно было бы выпить незаметно, но врачи сильных средств не рекомендовали ему, да и сам Савельев новомодных лекарств не признавал. Вот и ждал, когда останется в казарме один, и виду не подавал: больше всего он боялся показаться в глазах подчиненных слабым. Савельев не хотел сочувствия. Особенно в теперешнем своем положении.
Он полулежал в жестком кресле, вытянув под столом ноги, закрыв глаза, и, страдальчески морщась от боли, привычно растирал грудь под расстегнутой форменной рубашкой. Привычка эта появилась у него недавно, какие-нибудь полгода назад, после перенесенного зимой сердечного приступа. Савельев удивлялся про себя: надо же, как все неожиданно! Ничем серьезно не болел, если не считать ранений, никогда не сетовал на здоровье - и на тебе, подсекло вдруг ни с того ни с сего!
За эти полгода он сильно изменился. Погрузнел, тело будто одрябло. Появились мешки под глазами, резко обозначились морщины на лбу и складки возле рта, проступили багровые прожилки на скулах и на кончике носа. Вроде не излишествовал ни в чем, а вид совсем не молодецкий. А что поделаешь? Годы. Все-таки за пятый десяток перебрался. Однако возраст, если вдуматься, совсем еще не стариковский. Но это опять же смотря как жил человек. А уж у него-то и жизнь нелегкая была, и война здоровье потрепала. До сих пор в теле несколько осколков сидит. И ничего - держался до последнего времени, и как держался! Вот только сейчас…
"А, чтоб ты скисла!" - ругнул неотвязную боль Савельев и осторожно переменил позу, придерживая рукой тупо ноющий левый бок. От этого усилия на крупном лбу его сразу выступила испарина.
Дотерпелся! Надо было пойти домой и отлежаться, а то и в самом деле ненароком заглянет кто - будет потом разговоров! Но идти в пустую пропыленную квартиру, лежать на узкой солдатской кровати и смотреть на казенный шкаф, в котором одиноко висит парадный мундир, оставленный для торжественного прощания с дивизионом, - нет, уж лучше здесь, на работе, перемочься. Идти домой - только себя растравлять. Ни к чему!
Но подполковнику Савельеву не удавалось себя обмануть. В кабинете тоже все носило следы прощальных приготовлений. Опустел железный сейф в углу, а пластилиновая печать на его дверце была поставлена по долголетней привычке, для порядка. Осиротели и ящики стола - ненужные теперь бумаги перекочевали в корзину, наполнив ее с верхом. А на откидном календаре листок на сегодняшний день был непривычно чист. Куда ни падал взгляд Савельева, все ему напоминало: дивизионом он командует последние часы. И это навевало грустные мысли, от которых еще больнее сжималось сердце, и лекарство так и не помогало.
Сам же и виноват: чего, спрашивается, тянул до последнего? Приказ об увольнении в запас пришел в дивизию еще месяц назад, и надо было передать свое хозяйство замполиту или начальнику штаба и ехать к себе на родину. Так нет же! Отправил туда жену с сыновьями, а сам остался ждать своего преемника. Да еще радовался, что майор Антоненко догуливает отпуск после академии. В общем, пытался оттянуть прощание с армией, будто от этого легче станет.
Да, уловки, к которым Савельев прибегал, оберегая себя от боли, иллюзии, которыми себя тешил, сам понимая их несбыточность, не дали желанного успокоения душе. И вот теперь он пытался наверстать то, что не успел сделать за месяц, - убеждал себя, что всему когда-нибудь приходит конец и расстраиваться по этому поводу в его возрасте просто смешно и неразумно. Тем более что все равно ведь ничего уже не изменится. Как ни верти, а факт остается фактом: завтра он сдает дивизион майору Антоненко. И точка!
И сетовать на судьбу нечего. Поздно ты, Алфей Афанасьевич, спохватился. Раньше, когда молодым был, следовало о жизни подумать. А то все откладывал учебу, все недосуг было, все текучка заедала. Если бы окончил в свое время академию, не засиделся бы на дивизионе, не остановился бы в росте. И приступа не случилось бы. И не терзался бы сейчас сожалениями, что вот он уходит, а старые друзья остаются. Конечно, они званием повыше и срок службы у них подлиннее. Не скоро еще с армией расстанутся. А он завтра закончит свою тридцатилетнюю военную биографию. И никто в этом не виноват. Сам, кто же еще? Так-то вот, гвардии подполковник Савельев!
Он насупил клочковатые брови, отчего загорелое лицо его стало сердитым. То ли наперекор боли, расслаблявшей его, то ли просто забыв о ней от волнения, Савельев вдруг поднялся из-за стола и начал вышагивать из угла в угол. Половицы под его грузным шагом скрипели, как снег в морозный день. Но в боку от резких движений окончательно задеревенело, и Савельев, вновь ругнувшись привычно: "Чтоб ты скисла!" - через минуту вернулся на место и расслабился.
Ну и ладно! Мало ли как могло быть. Кляни не кляни себя, а дело сделано. Упущенного уже не воротить. Так что нечего казниться. И сидел ты здесь целый месяц понапрасну. Ничего ведь не высидел, никакого облегчения не получил, верно?
Эх, Алфей Афанасьевич, опять себя обманываешь! Была же ведь и другая причина, поглавнее. Если честно и откровенно, то остался правильно - хотел посмотреть, в чьи руки его детище попадет. Имеет на это право? Еще бы не имеет! Все-таки с самой войны в дивизионе. Звание гвардейское еще командиром огневого взвода принимал. И потом долгие годы содержал свое хозяйство в идеальном порядке, чтобы этому званию соответствовало. Народ в части особой - его, савельевской, - школы. Он воспитывал у вчерашних школьников с первого дня, еще когда они были стриженными под "нулевку" мальчишками, угловатыми и нескладными, любовь к профессии артиллериста. Он помогал им понять ту ответственность за судьбу Родины, что легла на их плечи вместе с солдатскими погонами. Военная служба нелегка, трудно мальчишке привыкнуть к ней. Тут ломать себя надо, чтобы войти в новый жесткий ритм солдатской жизни. Изо дня в день так, все два года, от подъема до отбоя - занятия, тренировки до седьмого пота. Тут одной романтики маловато: нужно еще и осознавать, зачем все это надо, видеть высший смысл ратного труда.
А этот "академик" вдруг возьмет да и начнет заводить свои порядки. По принципу "новая метла по-новому метет". Новые - они ведь на ломку скорые… Видел таких, которые с первого дня старались поставить крест на предшественнике, но хорошего мало из этого получалось. Хорошо, что вовремя старшие вмешивались, не давали дров наломать…
А может, и напрасны его страхи? Дай-то бог, как говорится! Но убедиться в том самому не помешает. Вот для чего он остался…
За дверью кабинета, в казарме, стало шумно - батареи вернулись с обеда. Савельев сед в кресле прямо, придвинул к себе бумаги, но невнятный гомон голосов, дробный топот ног, наполнившие коридор, отдалились. Артиллеристы разошлись по спальным помещениям, ленинским комнатам. Свободное время у них: начнут сейчас писать письма, засядут за газеты, шахматы. Чего это он всполошился? Кому, спрашивается, он теперь нужен-то?..
Но нет, не успел подполковник вновь расположиться поудобнее, как кто-то подошел к самой двери. Савельев прислушался: негромко тренькнула гитара, потом попеременно настраивали струны, затем гитарист взял для пробы несколько сочных и густых аккордов и озорно, с вызовом повел было что-то знакомое. Савельев начал улавливать мотив песенки про итальянского генерала и даже успел увидеть в этом некий намек на себя, что было неудивительно при его нынешней мнительности, но все сегодня точно сговорились оберегать его.
- Денис, а батя, между прочим, у себя! - с ехидцей крикнули гитаристу, и струны глухо звякнули, зажатые ладонью.
Савельев недовольно поморщился: зря остановили парня, пусть бы играл. Отвлек немного, а теперь возвращайся снова к невеселым мыслям! Батя, гм… И откуда это повелось - командира так называть? Нового небось тоже так величать между собой будут? А как бы ты хотел? Отчимом? Ну-ну! Что это тебя так задевает? Не успел парень приехать, а ты про него и "академик", и "новая метла". Ревнуешь, что ли? С какой еще стати? Вроде всего-то и видел этого Антоненко один раз - сегодня утром, когда заходил в штаб дивизии. Познакомились, договорились, что завтра начнут прием-передачу дел, и все, разошлись. Поди пойми с двух-трех фраз, чем человек дышит! Молод, но держится уверенно, даже немного с превосходством. Хотя вполне возможно, что и показалось. И все-таки осталось чувство неприязни. Что это - ревность? Или обыкновенная зависть к молодости, к ромбику, явно новенькому, сиявшему на кителе майора? Надо же, в такую жару зачем-то вырядился в китель! Конечно, имей и он, Савельев, академию за плечами, кто знает, пришлось ли бы ему сейчас за сердце держаться… От этого неприязнь? Ну и глупо, если так!
Конечно, ромбик нынче в моде. И резонно - техника новая пошла, и без высшего образования туговато, что тут спорить? Хотя порой не знаешь, что лучше: высшее образование или среднее соображение. Иной будет всю жизнь пузыри пускать, тонуть в мелководье даже с "поплавком". Мало таких, но встречал. И других знал - которые без этого обходились, отлично командовали. В гаубичной артиллерии мозги разворотливые нужнее, чем диплом академический. Не так уж много она претерпела изменений со времен войны, однако до сих пор своей мощи и значения не растеряла. Не устарела, хотя, конечно, нельзя сравнить сегодняшний дивизион с прежним, фронтовым. Новые тягачи повысили скорость передвижения, маневренность, а приборы наблюдения, наводки сделали его глазастее, подняли точность огня. Нет, что там ни говори, ракеты ракетами, а матушка-артиллерия еще не сказала своего последнего слова. И неизвестно, когда скажет, потому что и тягачи, и приборы лучше стали - не чета тем, что есть сейчас в его дивизионе. Но их уже новому комбату получать. Вот сдам ему дела, и пусть перевооружается. Только бы нос передо мной не стал задирать - не от нового бегу ведь. Осилил бы, если бы не здоровье…
Тут Савельев опять не договаривал всей правды. Пытаясь успокоить себя, он немного хитрил, сглаживая, обходя острые углы. Только бы подсластить горечь расставания с армией. Но сознание своей неискренности не только не помогало, но, напротив, усиливало боль. Уж он-то знал, что здоровье - не главная причина его ухода со службы. Да, наверное, он сумел бы разобраться в новых приборах и тягачах, но ведь было еще что-то, в чем майор Антоненко его превосходил? И не только молодостью и здоровьем. Иначе ему не доверили бы дивизион. Но Савельеву даже сейчас, самому перед собой, не хватало мужества признаться в настоящей причине.
Надо было бы вообще прекратить все эти душевные терзания. И Савельев непременно сделал бы это, если бы не его беспомощное состояние. Пережидая боль, он поневоле был вынужден оставаться с собой наедине и придумывать всяческие оправдания раннему, как он считал, уходу из армии. Зная это свойство командира, его замполит майор Трошин под любым предлогом затаскивал Савельева к себе домой весь этот месяц, чтобы тот не оставался один по вечерам. Но Алфей Афанасьевич не любил такой опеки и тоже под всякими предлогами уклонялся от вечерних бесед отвлекающего характера, которые вел с ним хитрый Трошин.
"Техника все же дело второе, - опуская то самое "что-то", в котором его превосходил Антоненко, но которого ему очень не хотелось признавать, упрямо продолжал размышлять Савельев. - Главное - люди. Хватит ли у Антоненко опыта, чтобы продолжать начатое мною? Вот-вот, откуда опыту взяться? Больно уж молод майор! Присмотреть бы за ним, пока на новой-то должности пообвыкнет, поймет, что к чему, да кто же двоевластие допустит? А то бы…"
ГЛАВА ВТОРАЯ
В казарме внезапно ожил ревун, и надрывный вой сирены взломал установившуюся было тишину. Раздумья Савельева оборвались на самом "козырном" и, как ему казалось, неуязвимом рассуждении - в работе с подчиненными он был дока. Последнюю его мысль так, на половине, перебила другая: "Тревога!" Острый холодок пронизал Алфея Афанасьевича от затылка до пят. Сотни раз, наверное, он поднимался по тревоге, но всегда при торопливом стуке посыльного в дверь или пронзительном реве сирены Савельев чувствовал этот короткий озноб. Не мог привыкнуть, и все! У сигнала тревоги нет ведь оттенков: попробуй разбери, какой ее зов боевой, а какой учебный! Откуда знать? И надо ли знать? Раз служишь, относись к любому сигналу тревоги как к настоящему. Так вернее. Не ошибешься. Сам так привык и подчиненных к этому приучил, чтоб боевая врасплох не застала…
Сейчас Савельев быстро понял, из-за чего тревога. Утром в штабе видел офицеров из округа, приехавших на учения мотострелкового полка, но, занятый своими нелегкими думами, как-то не придал их появлению особого значения. Тем более что слышал краем уха, будто выезд в поле из-за чего-то откладывается.
И теперь он обрадовался: повезло - еще несколько дней с дивизионом побудет. Покажет "академику", что рано Савельева в архив. Во всей красе орлов своих представит, а заодно и к майору присмотрится. Увидит, каков он.
Ему и в голову даже не приходило, что он может не ехать с дивизионом на учения. Впрочем, если бы он и вспомнил, что ничего "показывать" Антоненко ему не придется, так как майор должен вступить в командование дивизионом, Савельев все равно не изменил бы своего решения и поехал бы в пустыню. Несмотря ни на какую боль. И он торопливо вскочил, но в левый бок резко толкнуло, и его тело осело назад в кресло. "А, чтоб ты скисла!" - с досадой повторил Савельев свою приговорку. - Совсем некстати развезло! Ну что, так и буду сидеть как приклеенный?"
Из коридора доносились сухой стук открываемых пирамид с оружием, клацанье магазинов, присоединяемых к автоматам, резкие команды, подгонявшие артиллеристов, гулкий топот людей, бегущих к выходу из казармы. Эти сборы заставляли спешить и командира дивизиона. Савельев набрал в себя побольше воздуха, словно собирался нырнуть, и, превозмогая боль, выбрался из-за стола. Подошел к двери, приотворил ее и сказал пробегавшим мимо солдатам:
- Климова ко мне!
Маленький круглолицый связист из взвода управления, уже одетый по-походному, вкатился в кабинет командира дивизиона.
- А я, товарищ гвардии подполковник, думал, вы дома. Хотел уже туда бежать, - протараторил солдат, блестя мокрым от пота лицом.
- Придется все-таки сбегать, Климов, - виновато улыбнувшись, сказал подполковник Савельев. - Помоложе меня, быстрее обернешься. Вот ключ, возьми под койкой мой "тревожный" чемоданчик. Черный такой.
- Это мы мигом!