Пока на скорую руку собирался, много обидного пришлось выслушать от нее. Даже пообещала, что уедет к матери, пока он "на своих учениях раскатывает". С нее станется, чего доброго! Вот и воюй, когда у тебя тыл такой шаткий. Он вспомнил сердитое лицо Вики - тонкие брови сломлены, уголки губ дрожат от обиды, вот-вот расплачется, но в глазах нет слез. Самолюбивая очень, слабости не покажет. Всю жизнь в большом городе жила, а он возьми да и увези ее в пустыню. Обманул, получилось. Она рассчитывала, что муж, если не в адъюнктуру поступит, то хоть город приличный выберет. Интересно, а как насчет "рая в шалаше", любви? М-да, не место здесь для анализа чувств. Но все равно настроение уже испорчено.
А ведь поначалу он обрадовался вызову посыльного: как хорошо, думал, что с корабля на бал, что с первого дня может показать себя. Выбор места службы совпадал с темой его диплома, в котором он разрабатывал принципы управления огнем дивизиона в горах и пустынях при современных методах ведения войны. И сейчас ему хотелось убедиться на практике в своей правоте, понаблюдать, как в таких условиях работает Савельев. Как ни крути, что там на него ни наговаривай насчет "стариковских штучек-фокусов", а подполковник все же полтора десятка лет здесь служит. Есть, наверное, что перенять у него - практика большая.
Так что, при всем своем недовольстве, Антоненко внимательно присматривался к дивизиону. И успел уже заметить спокойную деловитость, какую-то особую, как ему показалось, подчеркнутую дисциплину солдат. В его батарее построение колонны не обходилось без беготни и шума, уже на этом этапе учения он срывал голос до хрипоты, беспокоясь за то, чтобы на марше ничего не случилось. А здесь никому и ничего не приходилось напоминать. Савельев отдал команду - и через несколько минут тронулись в путь. Разве что во второй батарее он видел излишнюю на общем фоне суету: чернявый комбат сам носился между машинами, проверял сцепку орудий, отпущены ли рессоры на них, еще какие-то мелочи. Антоненко вряд ли обратил бы на это внимание (сам в бытность командиром батареи так поступал), если бы у других не было по-иному: командиры орудий доложили о готовности взводным, они - комбатам, те - Савельеву, и - "По машинам!". Однако старший лейтенант запомнился своим усердием - так надежнее, когда лично убедился, что у тебя в батарее полный порядок. Как говорится, доверяй, но проверяй, чтоб потом глазами не хлопать.
Не мог Антоненко не отметить и мастерства водителей - в такой густой пыли, по такой дороге колонна идет на приличной скорости, ровно, словно соединенная невидимым канатом, Савельев еще ни разу не потревожил радиста, чтобы напомнить командирам батарей о соблюдении дистанции между машинами. И ни одной пока остановки из-за поломок, а комдив говорил, что техника старая, после передачи дивизиона будет списываться…
И даже при этой своей объективности майору Антоненко все-таки не удавалось подавить раздражение. Сейчас, когда он знал, что едет на учения в роли стажера Савельева, его присутствие здесь казалось ему ненужным и бессмысленным. Он уже старался забыть, что сам хотел поехать, и оправдывался перед собой тем, что будто бы не посмел возразить генералу, когда тот приказал: "Поезжайте с дивизионом. Вот вам случай познакомиться с Савельевым. Польза большая будет. Он вас введет в курс дела". Но майор Антоненко опускал последние слова комдива: "Если, конечно, есть желание".
Первый год он, что ли, в армии, чтобы придавать значение этим словам? Тем более что утром, когда представлялся генералу, разговор был обстоятельный.
- Наследство вам, товарищ майор, достается превосходное, - говорил комдив, строго поглядывая поверх очков на Антоненко. - И я бы очень хотел, чтобы вы распорядились им аккуратно, сохранили все, что создано вашим предшественником. Савельев - толковый командир. Ваши бы знания ему к его боевому опыту - цены не было бы такому офицеру! Но, увы, не все получается так, как нам хочется. Пора Савельеву уходить - он отдал армии все, что мог. И пожалуй, сверх того. Последние годы ему все труднее командовать без подсказки. И работает он много, больше, чем надо другому, скажем, с высшим образованием. Вот и надорвался: зимой перенес сердечный приступ.
Понимаете, дал Алфей Афанасьевич промашку однажды, - с сожалением произнес генерал. Он ходил по кабинету, заложив руки за спину, и был похож на учителя, читающего лекцию. - И теперь за нее расплачивается. Не задумался в свое время над словами "бурный технический прогресс", "научно-техническая революция". И напрасно - хлынуло новое оружие в войска, и уже вплотную его, да и других командиров, коснулись эти слова. А за парты им поздно садиться - годы не те. Со многими еще раньше расстались, а теперь и до Савельева очередь дошла, хотя гаубичная артиллерия вроде не очень изменилась и опыта ему, на первый взгляд, должно хватать. Но изменились способы ее боевого применения в связи с насыщением войск новым оружием. И уже не угнаться Савельеву за всеми новшествами - знаний недостаточно, да и не решается он некоторые принять, так как противоречат они его опыту. Зимой, например, именно по этой причине дивизион получил тройку за стрельбу в горах. Понял Алфей Афанасьевич, что пора уходить. Нашел в себе смелость признаться в том, что устарел. Если бы вы знали, каково такие решения принимать!..
И все же нос перед нами, стариками, не задирайте, - продолжал генерал. - Фронтовая школа тоже что-нибудь да значит. В наше время академий немного было. Это вам, молодым, учись - не хочу.
Антоненко тогда подумал, что комдив рановато к старикам себя причисляет - седины чуть-чуть, только на висках, и выглядит очень моложаво. Наверное, и пятидесяти нет. Но к чему он речь клонит? Вся его лекция не нова. Да и с Савельевым ему детей не крестить - подписали акты, пожали руки друг другу и разошлись.
- Да-да, не задирайте носа, - повторил генерал с нажимом. - Особенно перед Савельевым. Ему в ноги надо поклониться за то, что при таких обстоятельствах сумел свой дивизион держать в боевой готовности. Вам многому стоило бы поучиться у него. Савельев умеет работать с людьми, а это большое искусство, оно приходит с годами. Вот почему я повторяю: присмотритесь, не рубите сплеча, не торопитесь менять, если вам что-то вдруг покажется неожиданным в дивизионе. Народ там золотой. Присмотритесь. Не будьте Иваном, не помнящим родства. Вам, молодым, идти дальше…
Как же, переймешь тут опыт: Савельев молчит, никаких тебе педагогических откровений. Дремлет, наверное, гвардии подполковник, и нет ему никакого дела до скорчившегося за его спиной майора Антоненко. Угораздило же поехать!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Словно отвергая домыслы Антоненко насчет его сна, подполковник Савельев пошевелился на своем сиденье, открыл командирскую сумку с картой и, не оборачиваясь, приказал:
- Климов, передайте дозору и на батареи - малый привал в роще возле канала!
- Это мы мигом! - встрепенулся маленький связист, сидевший за пультом радиостанции рядом с новым командиром.
Неуставный доклад, как фальшивая нота, резанул слух майора Антоненко. Он не выдержал, поправил наставительно:
- В армии отвечают "Есть", товарищ Климов!
- Так точно! Есть! - деревянно отчеканил связист.
Майору послышалась нарочитость в этой чеканности, и он хотел было сделать замечание, но помешал Савельев. Повернувшись к нему с виноватой улыбкой, гвардии подполковник сказал сокрушенно:
- Василий Тихонович, голубчик, каюсь. Не поверите, совсем забыл про вас! Хорош хозяин, а? Вы уж не обижайтесь на старика, пожалуйста. Я тут мысленно баталии разыгрываю, а вы небось от скуки мрете.
- Да что вы, товарищ гвардии подполковник! Какие могут быть обиды! - Антоненко от этого обезоруживающего извинения даже совестно стало за недавние мысли. И раздражение уменьшилось. - Мне не скучно. Разглядываю пустыню. Интересно: только в кино барханы видел.
- Ничего, еще налюбуетесь ими. - Савельев поймал недоверчивый взгляд майора. - Я вполне серьезно говорю: есть в пустыне своеобразная красота. К ней, конечно, привыкнуть надо, чтобы понять. Это во всем так: что захочешь, то и увидишь. Но весной тут просто чудо: тюльпаны, маки, зелень яркая, нежнейших оттенков! Вот увидите, полюбятся наши места. А главное, - после небольшой паузы продолжал Савельев, не дождавшись ответа майора Антоненко, - пустыня еще и трудное испытание, на котором проверяются и воспитываются большие, настоящие человеческие качества. Здесь легче всего узнать, чего человек стоит, как много умеет, - нахватанности, душевной слабости пустыня не простит.
Антоненко припомнил свое недавнее раздражение и вновь почувствовал неловкость - Савельев будто разгадал его думы. Вон, мол, сколько отговорок нашел, чтобы посчитать поездку зряшной затеей. С самого начала дрогнул майор. Он хотел было перевести разговор на другую тему, но подполковник, видно, решил возместить долгое молчание:
- Возьмите хотя бы водителей. Машины старые, дорога - одно только название, что дорога. Пыль, жара донимает, а идут как? Любо-дорого, верно? Сказать, что асы за рулем, нельзя. У многих только курсы ДОСААФ за плечами. В лучшем случае - полгода-год езды по асфальту. В армии уже все наверстывают. И пустыня да еще горы в этом деле хорошие помощники: заставляют относиться к учебе серьезно. На прошлом выезде один солдат чуть поленился, поддался усталости, не обслужил до конца машину - и запорол двигатель…
А артиллеристам каково? - После короткой паузы Савельев продолжал посвящать своего преемника в особенности службы в местных условиях. - Ориентиров почти нет. Спрятать батарею на такой местности ох как трудно. Увидите, как наловчились гвардейцы. Хоть сейчас их в бой веди!
- Алфей Афанасьевич, а на том перевале, что полк будет брать, вам приходилось бывать прежде?
- Тут их не густо, перевалов-то. Приходилось. Зимой тоже боевыми стреляли, - неохотно ответил Савельев. И Антоненко понял, что нечаянно задел его больное место. Говорил же комдив, что зимой стрельба неудачная вышла. - Крепкий орешек. Разведку тяжеловато вести. Посмотрите, - подполковник очертил пальцем район на карте, - какая тут ловушка. Но ничего, организуем наблюдение с нескольких НП, и все обойдется.
- Не скажите, - не удержался от возражения Антоненко, разглядывая карту через плечо Савельева, - вон каким амфитеатром сопочки расположились. Да на них такую оборону можно отгрохать, что наших сил не хватит, чтобы "противника" выкурить.
- Эта не наша с вами забота, - резковато ответил Савельев и сердито сунул карту в сумку. - Не хватит наших сил, подбросят еще. У мотострелков огневых средств достаточно. Пусть у них голова и болит. А мы получим задачу, дадим свое решение. Подойдет - хорошо, нет - будем вместе кумекать, что к чему.
И, сев прямо, Савельев снова замолчал. Антоненко выругал себя за невыдержанность: "Дернуло же за язык - Савельеву экзамен устраивать! Предупреждал ведь генерал, так нет же - прямо тянет эрудицией щегольнуть. Савельев десятки раз стрелял здесь, что там одна промашка! Может, и его вина, да не переучивать же подполковника. Установка была другая - самому учиться. Вот и помалкивай".
Но внутренне Антоненко все же не мог согласиться со взглядом Савельева: как это - ждать, что скажут мотострелки? А сам он что, не способен разобраться в их замысле, заранее определить в нем свой маневр? Ну что сам к себе привязался? Не может Алфей Афанасьевич, не может, раз так говорит! Чего здесь неясного?
Дорога тем временем повернула влево, выскочила на асфальт и пошла параллельно с широкой водяной полосой, одетой в бетон и обсаженной с двух сторон какими-то мелколистными деревьями. Барханы неожиданно пропали, а на противоположной стороне канала потянулись темно-зеленые, с желтыми цветами, поля хлопчатника. После серого пустынного однообразия это буйное зеленое море, расстилавшееся до самого горизонта, показалось майору Антоненко райским уголком. Он сам себе поразился: никогда раньше внимания не обращал на всякую там флору, а здесь залюбовался! Было бы хоть от чего в восторг приходить! Так, на контрастах, глядишь, и научишься природу любить.
Колонна нырнула в прохладный и сырой тоннель под каналом, проехала еще немного и оказалась в роще. Газик остановился. Савельев молча вышел из машины, устало опустился на бугорок под раскидистым деревом, прислонился спиной к стволу и закрыл глаза. Антоненко выбрался следом, отошел в сторону, стряхнул с гимнастерки и галифе беловатый налет пыли, протер сапоги бархатной тряпочкой. И лишь потом, бросив украдкой взгляд на Савельева, заметил, какое болезненно бледное лицо у командира дивизиона. "Нытик ты, майор! - решил Антоненко. - Ни стыда у тебя нет, ни совести! Вот кому следовало бы дома остаться, а он поехал, не жалуется. А ты еще со своей эрудицией к нему липнешь как банный лист…"
- Алфей Афанасьевич, как вы себя чувствуете? - спросил он с участием.
- Спасибо, полегчало немного, - отозвался, не открывая глаз, Савельев и попросил: - Климов, сбегайте-ка на канал, холодненькой водички принесите, угостите товарища майора.
- Это мы мигом! - с готовностью ответил связист, но сразу же поправился, глянув на Антоненко: - Есть! - И, захватив две фляги, убежал.
Хвост колонны втянулся в рощу, машины рассредоточились по ее краю. Гул двигателей оборвался, и наступила необычная тишина. Майор Антоненко снова удивился себе - несколько часов в пустыне, а взгляд стал острее и слух чутче. Вон даже шелест листьев слышен, пичужка приятно щебечет. Хорошо! Вике бы сейчас эту тишину послушать…
Спрыгнули на землю артиллеристы с серыми от пыли касками и лицами - одни глаза блестят. Первым делом принялись осматривать орудия, помогли водителям обслужить тягачи и только после этого стали чиститься, побежали за водой к каналу. И майору Антоненко понравилось, что все в дивизионе делается споро, без лишних напоминаний. Видно, что в батареях хорошо отработан порядок привала, каждый знает свои обязанности. Всего каких-то несколько минут прошло, а ветровые стекла машин протерты, тягачи заправлены. И вот уже все расселись на взгорке - майор Трошин о чем-то беседует с ними.
Такого у него в батарее не было: сам бегал вдоль колонны, проверял. Приметившийся ему еще в районе сбора чернявый комбат так и делал. И майор Антоненко его одобрил: за эту батарею можно быть спокойным. А за другие трудно сказать - доверять надо, но контроль не помешает, чтобы совесть была чиста. Ничего, остальные обожгутся разок - тоже будут перепроверять.
Командиры батарей подошли к подполковнику Савельеву, доложили о готовности продолжать марш, с любопытством посматривая на незнакомого майора. Савельев представил им Антоненко:
- Ваш новый командир майор Антоненко Василий Тихонович. Прошу любить и жаловать.
Василий Тихонович пожимал руки, внимательно вглядывался в лица офицеров, пытаясь угадать, что из себя представляют комбаты и как сложатся отношения с каждым из них.
- Гвардии капитан Викторов, комбат один, - сухо назвал себя первый. Этот тон не вязался с его добрым скуластым лицом, с открытым взглядом стального цвета глаз и невыносимо рыжей шевелюрой, выбивавшейся из-под каски. На вид ему было немного за тридцать.
"Пожалуй, засиделся в комбатах, - решил Антоненко. - Перехаживает очередное звание, по годам ему пора бы майора получить. Наверное, потому и обиду затаил. Но я-то здесь при чем?"
- Викторов, - сказал, не открывая глаз, Савельев, - лучший комбат дивизиона. Заканчивает заочно академию. Это его последняя баталия - переводят Александра Николаевича от нас на повышение. Документы уже затребовали в округ, вот-вот приказ придет. Замену себе неплохую подготовил - старшего офицера батареи.
- Гвардии старший лейтенант Авакян, комбат два, - широко улыбаясь, протянул узкую ладонь уже знакомый Антоненко чернявый офицер с маленькими тонкими усиками, которые придавали его смуглому лицу с красивыми, чуть навыкате, карими глазами немного хищноватое выражение. Ему можно было дать от силы лет двадцать пять, не больше.
"Надо же, какой гостеприимный, - подумал майор Антоненко, - и жизнерадостный. И энергичный к тому же - больше всех работает. Молодец, далеко пойдет".
- Дисциплина в батарее Авакяна хромает, - снова опроверг мысли майора Алфей Афанасьевич. Комбат от этого замечания помрачнел, опустил глаза. - Недавно назначен, опыта еще мало. Старается везде сам поспеть, не доверяет подчиненным, а они, понятно, на него полагаются. Отсюда казусы всякие. Но дело знает. Возьмите его под персональную опеку, Василий Тихонович.
- Командир третьей батареи гвардии старший лейтенант Мирошников, - щелкнул каблуками высокий плечистый офицер. Коротко сжал руку майора Антоненко, точно силомер сдавил. Василий Тихонович с трудом расклеил за спиной слипшиеся пальцы.
"Проверил, хитрец. Силен, брат, не спорю, - с уважением подумал он. - Ну уж насчет тебя, надеюсь, не ошибусь. Тебя никуда не переводят, батарея души не чает в своем командире. И опека персональная тебе не нужна. Так, что ли, Алфей Афанасьевич?"
- Обхаживают его, Василий Тихонович, - опять словно отвечая на вопрос своего преемника, ответил Савельев. - Мирошников - мастер спорта по борьбе, чемпион округа, перетягивают его поближе к столице. А вы не отдавайте. Смиритесь с поездками на сборы, на соревнования, но не отпускайте. У него талант артиллериста. И полдивизиона благодаря Максиму Викторовичу борьбой увлекается, разряды имеет.
- Поздняков, ну-ка подь сюда! Живо! - зычно позвали от колонны, и офицеры оглянулись.
- Гвардии прапорщик Песня, наш автотехник, - пояснил Авакян и засмеялся. - Тишина, сейчас спектакль будет. Ох и задаст же он кому-то!
- Не кому-то, а твоему Позднякову, Алик! - насмешливо поправил его Мирошников. - Что-то опять натворил. Ты бы ему няньку прикрепил, что ли. Вгонит он в гроб бедного Песню.
Левый ус посерьезневшего Авакяна нервно дернулся. Темные его глаза сузились. Весь вид его в это мгновение говорил, какого перцу задал бы он сам провинившемуся, который опозорил его перед командиром. А заодно, будь его воля, и прапорщику, чтобы не вылезал некстати.
- Вот так и бывает, Али Гасанович, когда пытаешься сам везде успеть, - без всякого злорадства, скорее, с сожалением подвел итог представлению подполковник Савельев. - Бегали, бегали, а Позднякова просмотрели.
А майор Антоненко лишь удивился про себя, с какой быстротой меняется настроение комбата-два. И еще тому, что все выходит не так, как думалось. По мелочам, правда, но все же…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пятилетним мальчиком бродил Николай по разоренным гитлеровцами украинским селам, держась за руку дряхлого деда Герасима, и просил милостыню "христа ради", выпевая слова высоким, тонким и печальным голоском. Родных он не помнил, дед Герасим рассказывал, что подобрал его возле дороги, на которой был разбросан взрывами бомб обоз беженцев. И с той поры они бродили вместе. Дед крутил на невесть где добытой, древней, как он сам, шарманке какие-то прыгающие и жалостливые мелодии, а мальчишка вторил им. Сердобольные люди делились последним: клали в протянутую грязную ручонку кто ломоть хлеба, горьковатого от примешанной лебеды, кто вареную картофелину, а кто и тонкий желтоватый кусочек сала.
А когда дед умер, мальчишку определили в детский дом. Никаких документов, разумеется, при нем не оказалось, и дали Николаю отчество по имени деда - Герасимович, а за голос его певучий придумали фамилию - Песня.